Последний Герой. Том 10 (СИ) - Дамиров Рафаэль

— Наверное, так, — добавил я.

— Смотрите, — вдруг сказал он и ткнул рукой, чтобы не наклоняться. — Телефон.

В углу крыльца лежал разбитый смартфон.

— Чей телефон? — выдохнула Мария и тут же прищурилась. — Это же… это мой! Мой телефон!

Снова труп. И снова телефон.

— Теперь я понял, — сказал я. — Это знак.

— Какой ещё знак? — прошептала Нинель.

— Мы поняли, что телефон — не того, кто убит. Так вот это знак того, кто следующий, — ответил я.

— Что⁈ — Мария прикрыла рот ладонью.

— Логично получается, — тихо сказал Речкин. — Смотрите. Там, где нашли тело Ланского в озере, был телефон Кожевникова. А после его задушили в спальне. Под кроватью Кожевникова мы нашли телефон Ирины, и теперь Ирина мертва. А здесь, на крыльце, лежит телефон Марии.

— Нет… Нет! Вы слышите! — выдохнула Чижова. — Нет, нет, я не хочу умирать! Пожалуйста! Максим, Максим, спаси меня!

Она вцепилась мне в рукав и трясла, будто бы уже и не в силах была когда-нибудь отпустить.

— Что же ты молчишь⁈

— Тихо, — сказал я. — Отставить истерику.

Я посмотрел на всех по очереди.

— Нужно разорвать эту цепочку. Разорвать этот порочный круг. Я сделаю всё. Я вам обещаю. Но чтобы это получилось, мы больше не будем выходить из дома. Никто. Ни под каким предлогом.

Я обвёл всех взглядом.

— Погода наладилась. Завтра попробуем уйти отсюда или хотя бы отправить кого-то за помощью. Ветра нет, снег прекратился.

— Пешком? — уточнил Речкин.

— Пешком, — кивнул я.

— Ты с дуба рухнул? — нахмурился Речкин.

— А что ты предлагаешь, до весны куковать? Пока снег не растает?

— Ирка! — продолжал завывать буровик. Его трясло и от горя, и от холода, куртка-то всё ещё была нараспашку. А может быть, ещё и от похмелья. Как бы то ни было, надо было срочно успокаивать.

— Тащите водку, — сказал я.

Принесли бутылку. Я налил полный стакан и заставил Антона выпить залпом. Он закашлялся, зашёлся, но выпил. Потом ещё немного. Реакция притупилась, взгляд стал мутным. Плотников длинно всхлипнул и осел, как весенний сугроб.

Мы с Речкиным взяли его под руки, увели в зал и уложили на диван у камина. Накрыли одеялом. Он ещё что-то пробормотал, дернулся и вырубился.

Девчонки остались там же, сидели молча, прижавшись друг к другу.

Тогда я и Речкин взяли тело Ирины и перенесли в баню. Туда же перенесли и найденный труп урки. Закрыли дверь, заперли.

Теперь в нашем импровизированном морге было уже четыре тела.

Когда вернулись в дом, девчонки снова пили вино, уже с горя. Вспоминали Ирину, говорили, какая она была замечательная.

— Добрая она была, — сказала Мария и, не чокаясь, осушила бокал. — Не то, что некоторые. У неё всё настоящее было. Не лживая, понимаешь? Не как эти… Вот такие как ты… — она кивнула на собеседницу. — Ты же не Нинель, Нинка ты. Ложь это всё. И губы твои — ложь, и этот лисий прищур. Это сейчас уже не модно, в курсе хоть? А теперь что, обратно не переделаешь, так и ходи.

— Ты на себя посмотри, курица рыжая, — буркнула Нинель. — И вообще, что ты пьёшь? Полусладкое? Это не вино, это пойло для бедняков. Настоящее вино должно быть сухое. Ну, в крайнем случае, полусухое. А если сладость есть, то это сахаром бодяжат.

— Тупая ты, — огрызнулась Мария. — Массандровское — сладкое и натуральное.

— Ой, массандровское, — фыркнула Нинель. — Я только итальянское пью.

— Ты на него вообще как, сама заработала? — прищурилась Мария. — Что молчишь? Или насосала?

— Сама насосала, — рявкнула Нинель.

Обе вскочили из-за стола и сцепились. Я прикрикнул на них, но они меня не слышали, вцепились друг другу в волосы, загремела посуда. Бутылка вина упала и разбилась.

— Пусть пар выпустят, — махнул рукой Речкин. — Им куда-то эмоции девать надо. Я бы сам, — он кивнул на храпящего у камина вахтовика, — ему вон морду с удовольствием набил. Бесит он меня. Лучше бы его вместо Ирины…

— Хватит, — сказал я. — Больше никого не убьют. Я этого не допущу. Мы не будем разделяться.

— Отпусти, больно! Ай! Ты мне клок вырвала!

— А-а-а, она меня укусила!

Девчонки уже катались по полу, визжали и впивались друг в друга ногтями, как сцепившиеся кошки. Я подошёл, налил в кружку тёплой воды из чайника и плеснул на них сверху. Визг стал ещё громче, но зато они разом расцепились и отползли в разные стороны, тяжело дыша, насупившись и сверля меня злыми глазами.

— Максим, ты что на нас вылил⁈ — возмутилась Мария.

— А теперь посмотрите, что вы натворили, — сказал я. — Бутылку разбили. Порезаться можно.

Они уставились на пол. Осколки стекла, тёмное пятно растёкшегося вина.

— Блин… — простонала Нинель. — Это же «Barolo». Элитное, итальянское. Это была последняя бутылка моего котика. Он специально мне её покупал.

Она драматично закатила глаза.

— Ну надо же… — фыркнула Мария. — Придётся тебе теперь моё полусладкое пить. Или с полу.

— Иди ты, — коротко отгавкнулась вторая.

— Хотя нет, жалко на тебя его переводить, — продолжала Мария. — Вон бери водку и глыкай, как Антоша.

— Так, девоньки, успокоились, — сказал я жёстко.

— Нет уж, — отрезала Нинель. — Я пью только вино. И раз ты разбила моё, я заберу твою бутылку.

— Ага, хрен тебе, — вспыхнула Мария.

Но Нинель уже схватила со стола открытую, но ещё не разлитую бутылку. Мы не успели ничего сделать, как она демонстративно вытащила пробку, и отшвырнув ее, собрала губы бантиком и плюнула прямо в горлышко бутылки.

— Всё, теперь она моя, — победно заявила она. — Вы же не будете пить после того, как я харкнула. Ха!

— Ах ты, курва… — устало выдохнула Мария и махнула рукой. — Да подавись ты.

— Вот и подавлюсь, — хмыкнула Нинель, самодовольно улыбаясь.

Она выпрямилась, упёрла руку в бок, выпятив зад, и оглядела всех сверху вниз, покачивая трофейной бутылкой в руке.

— Да пошли вы все, знаете ли.

Колготки на ней были порваны, стрелки расползлись, помада размазалась, один глаз начал краснеть и заплывать. Она откинула прядь со лба и заговорила с той особой, тягучей издевкой, с которой частенько говорят люди, привыкшие мерить мир деньгами.

— Вы неудачники. Вы ползаете по низу, как черви. Вы даже не понимаете, что такое нормальная жизнь. Вы не знаете, как это — поехать в Милан просто потому, что захотелось. Не по горящему туру, а так, между делом пошопиться. Пройтись по Виа Монтенаполеоне, зайти в бутик, где продавец стоит перед тобой на задних лапках и улыбается, потому что знает, что ты не погулять зашла, а купишь. Вы не знаете, каково это — брать сумку за тысячу евро не потому, что нужна, а потому что цвет сегодня совпал с настроением. Вы не знаете, что такое личный водитель, спа по записи, завтрак, который тебе приносят, пока ты ещё не открыла глаза. Для вас недоступны простые для меня вещи. Нормальная косметология, нормальные рестораны, нормальные отели. Вы даже не представляете, каково это — жить, а не выживать.

Мария устало выдохнула и посмотрела на неё так, будто Нинель была прозрачная, просто фигурка из стекла.

— Замолчи. Ты сама жалкая, ты это знаешь? Ты не знаешь, что такое с друзьями нажраться в дешёвом кабаке, выйти потом босиком на набережную и орать песни до рассвета, встречая зарю. Какой это кайф. Ты не знаешь, как это — потом на следующее утро глотнуть аспирин, запить его крепким кофе, постоять под ледяным душем и поехать на работу. Делать вид, что работаешь, а на самом деле заснуть на диванчике в кабинете на час. Самый сладкий сон в жизни, понимаешь? А вечером доползти домой, сварить пельмени, обжарить их и съесть прямо со сковороды, а потом рухнуть на кровать и вырубиться. Ты считаешь это дном? Это не дно. Это жизнь, — она произнесла это слово с особым выражением. — Настоящая. А вот ты сама и есть дно…

Нинель усмехнулась криво.

— Это не то, что дно, это вообще днище, когда снизу уже даже не стучат. Вот ты сейчас молодая и красивая, рыженькая. А через десять лет ты не сможешь позволить себе даже обычного косметолога. Ты начнёшь увядать, и знаешь что? Женщины-то увядают быстрее мужчин.