Княжна Екатерина Распутина (СИ) - Токарева Ольга "molishna"

Добравшись до комнаты, я спешно облачилась в ночную рубашку, нырнула под одеяло и, закутавшись до подбородка, попыталась согреться. Сырость и промозглость от дождей въелись в стены дома. Мысли неотступно возвращались к недавнему происшествию. Я анализировала исцеление Софьи и не забыла проверить свои магические каналы.

С завороженным любопытством я наблюдала за танцем черной и лазурной энергии, пульсирующей вдоль тела. Они напоминали кровеносную систему, но гораздо шире, насыщеннее по цвету и совершенно иного предназначения.

Пронизывая меня насквозь, магические силы вливались в источники и, словно напитавшись колдовской энергией, вновь вырывались наружу, обтекая каждый орган. Эти магические источники силы казались подобием сердца — своеобразный фильтр и механизм, куда поступает кровь, чтобы, при открытии клапана, выплеснуться в жилы, несущие драгоценную жизнь по всему организму.

Незаметно для себя я согрелась и провалилась в сон. Но среди ночи меня разбудил пронзительный женский крик, полный невыносимой боли. Топот ног в коридоре и приглушенный шум, доносящийся из кухни, дали понять: у Анастасии начались роды.

Не помня себя от волнения, я вскочила с кровати, накинула халат и, вылетев из комнаты, помчалась в покои роженицы. Но попасть туда мне было не суждено.

Надежда Викторовна перехватила меня у самой двери. Голос её был холоден, как зимний ветер: «Ты почему не в своей постели? Немедленно в комнату!» И уже с неуловимой дрожью в голосе добавила: «Маленьким девочкам не место при таинстве рождения. Придет твой час, сама познаешь».

Возразить было нечего, да и не посмеешь перечить. Лишь бросив полный тоски взгляд на закрытую дверь, откуда доносились крики Анастасии Второй, я развернулась и побрела прочь. Но внезапная мысль вспыхнула, словно искра в темноте. Не медля, я выскользнула из дома, чтобы претворить её в жизнь.

Продираясь сквозь кусты жасмина, словно сквозь тернии, я остановилась напротив окон, за которыми находились семейные покои второго наследника Соловьевых. Сосредоточившись, как никогда прежде, я направила тонкий магический импульс в сторону окон, наблюдая за его трепетным полетом. И с разочарованным вздохом прошептала: «Слишком далеко…»

Второй этаж, да ещё и расстояние до кровати роженицы — больше пяти метров… Сердце упало в пропасть отчаяния. Опустив голову, я поплелась обратно, ощущая острую боль от невозможности помочь Анастасии. Из книг по акушерству я знала, насколько опасно поперечное положение плода: тяжёлые осложнения, если вовремя не оказать помощь.

Стремительное излитие вод — и плод может замереть, части тела — крошечные ручки, пуповина — застрянут. Долгий безводный период, больше двенадцати часов, чреват удушьем.

Но страшнее всего — разрыв матки и гибель младенца. Оставалась слабая надежда на то, что в процессе родов плод займёт правильное положение, и всё обойдётся. Лишь молитва и вера в целительский дар повитухи оставались моей последней крепостью.

В моей прошлой жизни кесарево сечение было рутинной практикой при родовспоможении. В случае с Анастасией это был бы наиболее щадящий и разумный выход. Но в этом мире, увы, до подобного еще не додумались — или не желают идти по пути прогресса. Возможно, из-за редкости поперечного предлежания плода. Описание этой патологии я нашла на пожелтевшем листке одной из книг, принесенных Хромусом. Да и в целом эти тома были схожи по содержанию и удивительно подробно описывали зачатие, развитие ребенка в утробе по неделям, течение беременности и сам процесс родов. А вообще сведений по акушерству было слишком мало.

Словно юркая мышка, я проскользнула по коридору и нырнула в свою комнату. На кровати сидел Хромус, а его округлившиеся глаза напоминали тонкий фарфор кофейного сервиза.

— Знаешь, — начал он, когда первая волна потрясения схлынула, — не увидев тебя в комнате и услышав этот душераздирающий крик, я обо всем забыл и рванул на звук. Кисс… Неужели все женщины так мучаются, рожая?

— Думаю, нет. У Анастасии крупный плод, да еще и лежит неправильно, — ответила я, присаживаясь на кровать. Неожиданно меня захлестнула волна воспоминаний, вопрос жизни и смерти встал особенно остро. Снова пережила момент, когда лазерный луч пронзил мой корабль.

— Хромус, послушай, вот что мне непонятно. После моей гибели моя душа перенеслась в тело Катерины, но каким образом ты остался жив? У тебя тоже есть душа? — с живым интересом спросила я.

Зверек вздрогнул от моего вопроса, словно испуганная птичка, и, перебирая крохотными лапками, неуверенно побрёл ко мне по одеялу. Добравшись до колен, он замер, вскинул голову, и в бездонной голубизне его глаз плескалось раскаяние.

— Кисс… Прости меня. Меня сковал такой ужас, что я не осознавал своих действий. Когда ты еще дышала, я увидел в тебе ослепительный сгусток энергии, сияющей золотом. Как зачарованный, я ворвался в твое тело, вцепился в него, словно в спасительный источник жизни. А дальше — лишь вспышки ощущений. Оглушительный удар, вспышка агонии, твоя смерть… и наше пробуждение здесь. Я и помыслить не мог, что такое возможно… Ты меня простишь? — мольба в его глазах тонула, словно в глубоком омуте.

— Мне не за что тебя прощать, — ответила я, печально улыбнувшись. Подняла его на руки и, прижав к груди, тихонько закачала, словно дитя. — Я боюсь представить, что стало бы со мной без тебя. Ты больше, чем просто друг. Ты — часть меня. Как… младший брат, наверное. Твоя забота обо мне трогает до самого сердца. И знаешь… меня не страшит будущее, потому что я знаю, что ты будешь рядом. Ведь будешь? — прошептала я, с надеждой заглядывая в его глаза.

Хромус нежно потерся мордочкой о мою руку.

— Куда я от тебя денусь, бедовая ты моя. Без моей опеки и впрямь пропадешь, — он умолк, погружаясь в раздумья.

В комнате воцарилась тишина, звенящая даже. Лишь истошные вопли страдающей от боли Анастасии грубо вторгались в эту хрупкую идиллию.

— Знаешь, Кисс, — вновь заговорил Хромус, словно открывая тайну вселенной, — я только сейчас, после этого разговора, осознал, что вижу человеческие души.

— Чего⁈ — вырвалось у меня, и я, подхватив его на руки, приподняла к своему лицу, вглядываясь в его глаза.

— Твоя душа… Она, как солнышко, светит так ярко, озаряя всё вокруг. И у других людей словно маленькие солнышки теплятся в районе груди, особенно у детей. А вот у взрослых свет сильно приглушен, разнится от человека к человеку. В Вологде видел одного… У него она была черной, как уголь. И тип этот был крайне неприятной наружности, даже бандитской, скорее. Теперь-то понятно… Человеческая душа — это ведь зеркало мыслей и деяний.

— Ничего себе! — В моем голосе звучало неподдельное восхищение. — Я тоже хочу видеть человеческие души, — мечтательно прошептала я.

— Нужно проверить, верны ли мои догадки. Я в Вологду, — и он исчез, словно растворился в воздухе.

— Куда ты! — воскликнула я, но было уже поздно. — Непутевый, — пробурчала я, улыбаясь уголками губ, вспомнив, что этим словом Хромус обычно называет меня. А чего он? Зачем мчаться в город, когда в доме Соловьевых людей пруд пруди, да к тому же один из них — убийца…

Прошли сутки, тягучие и томительные. Из обрывков разговоров слуг я поняла, что у Анастасии отошли воды, но разрешиться она никак не может. Мои робкие попытки проскользнуть к ней в комнату пресекались всё той же заботливой Надеждой и вредным старикашкой Якимом. Ну не драться же мне с ними! А рассказать о том, что я могу помочь роженице… Кто поверит девочке одиннадцати лет, утверждающей, что она умеет исцелять?

Идя по коридору, погруженная в тягостные мысли, я чуть не стала помехой на пути Яромира. На него было страшно смотреть: глаза, расширенные от ужаса, горели не то безумием, не то первобытным страхом. Он словно ничего не видел перед собой. Подхватил меня на руки, когда я попалась под ноги, и смотрел, не мигая, с отстраненным видом, явно не понимая, кто перед ним. И именно в этот момент в голове моей вспыхнула гениальная, как мне показалось, идея.