Былые - Кэтлинг Брайан

К этому пособию он прибавлял и небольшие тайники с наличными и другими вещичками, что находил лежащими по дому или заброшенными в ее сумочках и ридикюлях. С тех пор как он даровал ей зрение, она пышно кутила. Туалетный столик превратился в подлинный пляж украшений. Здесь на берег приливами капризов и моды вымыло дорогие и умело ограненные драгоценные камни. Казалось, она сама не представляет толком, чем владеет или где это хранит. Он, вор или случайный знакомый могли походя запустить руку в ее комод и обеспечить себя комфортом на всю жизнь. А живи они, как Небсуил, так и на девять жизней.

Глава двадцатая

Часами Шуман не мог сомкнуть глаз, так много новых идей и странных переживаний носилось в голове, будто крыса в колесе, кружась прочь от покоя и самообладания, а в центре тревожного вращения находился Комптон — паук в паутине, всегда рядом, всегда наблюдающий и рапортующий. Все чудеса, что узрел Шуман, подпорчены этим шпионом и немецкой заразой, которую он символизировал. Гектор не понял, когда наконец заснул, — переход случился вне его власти где-то посреди ночи. Снилась ему одна из исполнительниц оперы, виденной два вечера назад. У нее была длинная и красивая шейка, поистине лебединая, и она изящно двигала головой. Но лицо заколыхалось, неразборчивое, словно на жарком мареве или свете не в меру старательных софитов театра. Она плясала все ближе к нему, пока он стоял на берегу широкой реки. Лицо замерцало и превратилось в лицо Рахиль. Как же он до сих пор скучал и любил ее.

Но лицо не престарелое и не преисполненное болью, угасшее на его глазах столь неожиданно, и не лик спокойствия из всех совместных лет; то было лицо красавицы двадцати трех годов, мгновенно покорившее его почти полвека назад. Все это казалось ему не странным или пугающим, а вполне естественным, просто не могло быть иначе. Беспокойство вызывала только все более тягучая гравитация. Он пытался пойти к Рахиль, широко расставив руки, хватая ее объятья, как воздух. Но не мог пошевелиться и чуть не завалился ничком. Ноги увязли в густой, плотной грязи на отмели Темзы. Руки беспомощно махали, а великолепное лицо Рахиль снова заколебалось и стало лицом его матери. Она заметила Шумана и танцем пустилась в сторону его плена. Она шла спасти его, вытянуть, и ненадолго он позабыл ту горькую клейкость, что держала их вместе даже после ее смерти. Приблизившись, она протянули руки к нему, и он понял, что протянула не для помощи, а для интимности. Внутри него сглотнулась великая пустота; опустилась навстречу илу и его весу, и он погрузился глубже. Рахиль почти касалась его, закрыла глаза и раскрыла губы, готовая поцеловать и высосать жизнь. Он пытался сдвинуть ноги, и те ужасно хлюпали в грязи. Такое он уже слышал — от постели матери, когда был заточен на своей кроватке у ее изножья. Со своего места слышал безмозглых увальней, издававших эти звуки в его матери. И вот она накинулась на него, и прежние далекая любовь и надежда средней дистанции переродились в страх перед близостью. Ее рот растянулся еще больше, и теплое дыхание пропитало лицо Шумана. Пахнуло животным. Удушающей смесью меха и травы, слюны и шерсти. Дыхание чудовищной козы, дыхание агнца. «Вот Агнец божий, который берет на себя грех мира». Хлюпанье и толчки. Дыхание агнца, так он сказал… дыхание агнца… надтреснутый шепот Хинца, шепотки в постели матери. Дыхание агнца. Lamb's breath. В засасывающих берегах Темзы.

Lamb. Ламбет [7].

Шуман проснулся со словом во рту, и во вкусе еще оставалась жвачка и руно. Он чуть не попытался его сплюнуть. Начал вытаскивать и выволакивать ноги, путающиеся с отброшенной простыней на постели.

— Ламбет, — повторил он вслух.

Хинц сказал ему «дыхание агнца»! Но откуда Хинц знал и зачем сказал? Гектор наконец выбрался из кровати, обернулся нахмуриться ее дерзости и омерзительным двусмысленностям. Затем вспомнил, что ранее сообщалось лишь об одной их фразе, записанной кем-то из медперсонала. Имя на жалком клочке бумаги: Вильгельм Блок. Тут он понял все. Понял, что есть связь, сообщение между ними. Немецкие Былые хотели, чтобы он здесь оказался. Хотели, чтобы он поговорил с Николасом Парсоном в Ламбете и спросил о его «старике»: Уильяме Блейке.

Гектор успокоился и медленно сел на скрипучее кресло у окна. Разум сменил передачу на бессловесный поток бесформенных мыслей, искавших друг друга, чтобы схватиться и слиться, но вместо этого они только скользили друг по другу в молочном, люминесцентном ступоре. Он сосредоточился на дождливой ночи снаружи. Над темной полосатой кровлей и дымящими трубами поднялась щепка луны. Она больше казалась прорехой во тьме, прорезью в другой мир поблескивающего света — мир, что должен быть чужероднее этого. Но сегодня преданность маленькой теплой гекторовской действительности поблекла до тени. Шуман сидел, обхватив некогда больную ногу — все тело как будто исцелялось, — и вспоминал пустоту в своей кроватке в ногах у матери, когда та спала одна.

Бэррэтт сдержал слово. Он действительно связался с Хеджесом из госпиталя в Нетли и условился о встрече на послезавтра. Добрый доктор позвонил консьержу в отеле Шумана и оставил подробные указания, как туда добраться. В холодном свете дня — а это дождливое утро на Стрэнде выдалось весьма холодным, — Шуман превозмог-таки свою ночь невозможных откровений. И за завтраком даже пересмотрел мнение о Бэррэтте. Он недооценил этого английского хама, который с такой готовностью навел его на новый след в интригующей погоне за неведомым. Шуман планировал тихий и ненасыщенный день. Посетить собор Святого Павла и, возможно, Вестминстер, чтобы воздать должное похороненным там поэтам.

Поезд из Ватерлоо в Саутгемптон на следующий день был тесным и яростным; вдоль перрона и через вагоны сновало и проталкивалось огромное число пассажиров. Слава богу, Шуман ехал первым классом и зарезервировал место у окна. Он остался в восторге от поездки, наблюдая из покачивающегося вагона, как скользит и перекатывается английская глубинка. Назад от локомотива валили пар и дым, плыли словно под поездом, а не над ним, создавая впечатление, что профессора несут к пункту назначения на облаке, а не под ним. По прибытии, перед тем как высаживаться, он дождался, когда сойдут все остальные пассажиры. Дым остался даже на станции, перетекая и вихрясь под смазанными колесами в шипящей траншее у платформы. Гектор даже задержался взглянуть на них, наклонился поближе, дабы понять движение. К нему подозрительно пригляделся носильщик, тоже наклонился посмотреть, что там нашел пожилой джентльмен. Шуман это заметил и двинулся дальше. Станция тоже кишела от сотни людей, чемоданов и тележек. Суета сбивала с толку. Он чувствовал себя маленьким, хрупким, затюканным оглушающим шумом. Отсюда на разные причалы вели длинные туннели. Над каждым входом или рядом с ними висели экзотичные имена далеких направлений и величественные названия уходящих туда огромных кораблей. Он видел Рио-де-Жанейро, Цейлон, Тринидад, Нью-Йорк, Тасманию и Катай. «Аквитанию», «Лаконию» и «Беренгарию» от «Кунард Лайн». И другие большие корабли, которым не терпелось отчалить на восток и в Австралию.

От доков к темному сердцеподобному интерьеру вокзала накачивался через аорты туннелей яркий резкий свет. Здесь же свет нарубали и развеивали бегущие через него пассажиры. Их тени и отъезды кружили к ослепительной воде.

У конца причала находился просмоленный домик. Под его крышей покачивался деревянный баркас о дюжине мест. Там же стояли два человека в фуражках с козырьками и нервно поглядывали на Шумана. Один помахал. Он подошел ближе.

— Остров Спайк, — сказал тот, что одной ногой стоял на суше.

— Да, — сказал Гектор, поразившись своему умению выискать столь маленькое судно в этом лабиринте отправлений и прибытий.

— Это вы будете джентльмен из Бедлама, для посещения?

— Да.

— Это он, Джонни, джентльмен из Бедлама, для посещения.