Былые - Кэтлинг Брайан

— Прости, что снова уношусь, я приезжала только переодеться.

Его глаз не изменился, не повел и бровью.

— И, конечно, повидать тебя, — неубедительно прибавила она.

— Конечно, — сказал Измаил с отстраненностью покойника.

— Прости, дорогой мой, но меня слишком отвлекает это ужасное дело. Гертруда вне себя от горя, тревоги и потрясения. Я стараюсь помочь всем, что в моих силах.

— Конечно, — повторил он.

— Ты тоже можешь поехать, помочь и поддержать меня.

Она осеклась и смотрела на него, ожидая ответа. Он выпустил дым к потолку.

— Неужели тебя совсем ничего не заботит? — спросила она, и из-под самообладания ее целеустремленности начало проглядывать раздражение.

— Это не имеет ко мне отношения, я буду только путаться под ногами.

— Ты забыл, что для тебя сделала Гертруда?

— Нет! А она не забыла, что я сделал для нее? — сказал он с дымом во рту, затуманив усмешку. Сирена обернулась со вспыхнувшими глазами, напряжение последних часов разожглось о его апатию.

— Невероятно эгоистично с твоей стороны.

— Но это правда.

— Какая правда, что ты такого для нее сделал?

— Отучил быть испорченным холодным ребенком. Она это знает, это навсегда останется с ней.

— Ты самовлюбленный бесчувственный щенок, с чего ей вспоминать о тебе в такое время?

— Щенок, значит? — ощерился Измаил, вскакивая на ноги. — Вот как ты обо мне думаешь.

— Почему ты не можешь проявить заботу о других?

— «Щенок», — сплюнул он.

Возникло электрическое кошачье молчание, после чего она отступила.

— Я не всерьез. Просто все это так ужасно. Мне нужно, чтобы ты хоть немного сопереживал.

Он отказался принять предложенную ступеньку, чтобы спуститься, и взамен полез в презрении еще выше.

— Я же вам не нужен, что той, что другой. С чего мне заботиться о вас? Что вообще может почувствовать щенок?

— Измаил, мы обе заботимся о тебе, в этом проблемы нет.

— Нет, есть! — закричал он.

— О боже мой, да что ты как ребенок, я же говорю об украденном младенце, а не твоем нелепом эго или неуверенности в себе, — она чуть не прикусила язык. Он смертельно побледнел. Один глаз куда-то таращился, второй затлел матово-черным цветом и запал.

Она тут же попыталась еще раз.

— Неужели ты не видишь, насколько ситуация мрачная и ужасающая? Не видишь, что дело не в тебе? Я просто хочу, чтобы ты мне помог, съездил и…

— Я все вижу. Я-то никогда не был слепым.

Следовало на этом выйти из комнаты, но что-то его удержало. Что-то, что могло быть злобой, страхом или даже жалостью, но на деле было предчувствием. Он снова сел, закурил другую сигарету и оживил густой гудящий воздух, не глядя на ее побежденное выражение, словно бы постаревшее в считаные секунды. Далеко не сразу ее гордость прибрала боль и похромала в обход механизма обиды, набирая уверенность на пути к точке своего происхождения.

Она собрала голос в кулак и сказала:

— Сейчас я еду к Гертруде, чтобы быть с ней во время поисков Ровены. Если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня искать.

Она ушла к двери и позвонила в гараж. Измаил бросил горящий взор из проема — его злодейскую победу украло ее благородство. Она двинулась на выход, и он машинально последовал за ней.

— Надеюсь, увидимся завтра, — тихо сказала она.

Он попытался ответить или кивнуть, но не смог найти для этого позы или мотива. Оба собирались уходить. Он — с ватной рукой, придерживавшей дверь, а она — с блеском сиреневого лимузина, скользнувшего у ее подола.

Сирена вновь тихо обратилась к нему и ласково спросила, как будто бы добрыми словами:

— Ты же знаешь, что Ровена может быть твоей дочерью?

Уехала она, не оглядываясь, готовая поклясться, что учуяла на нем запах другой.

Позже тем утром голова Измаила гудела, а тело цеплялось за полупустую кровать. Проснулся он, моргая в несколько невозможностей из целого множества. Осколки прошлой ночи плавали и толкались друг о друга без умения сцепиться воедино. Внутри, подоткнутое за лицо, было воспоминание о Шоле. Все поверхностные ее следы Измаил уже смыл. Но она все еще оставалась, словно лежала, нагая и блудливая, у его бока. Он стряхнул образ, сел и схватился за факты, сжимая вместе их скользкие обломки.

Она странствовала вместе со свадьбой. Сольная певица с некоторой известностью. Небсуил сказал ей, чтобы она, если будет проездом в Эссенвальде, сыскала Измаила и передавала привет.

Они сняли номер позади заведения Жонкила. Она позволила приглядеться к своему лицу, даже дотронуться. Это не разрешалось никому, кроме старика. Она же изучила его лицо — ближе, чем когда-либо осмеливалась Сирена. Он вложил пальцы ей в рот, чтобы почувствовать швы и проследить хребты складчатой рубцовой ткани. Она касалась его живого, но незрячего ока. Мягко надавливала вокруг искусственного века, нащупывая контуры чувствительности и онемения. Изгиб ее щеки состоял из ажура крошечных шрамов. Лучшая небсуилова работа иглой. Он дивился сложному узору и знал, что старик усовершенствовал свою технику. Нежная кожа туго натянулась над лоскутным одеялом фасций и мышц, что сами, в свою очередь, закрепились на спиленной и заново состыкованной кости. Прижимая пальцы к глазу Измаила, Шоле старалась не поранить его жемчужно-белыми кинжалами наманикюренных ногтей. По нему прошло давление, словно в хребте раскрыли холодный и аппетитный разлом крошечные аспиды. Из второго глаза бежали слезы, пока он забирался глубже ей в рот. Палец левой руки прослеживал шов за искусственной десной. Палец правой прослеживал это же движение снаружи. Теперь он держал ее лицо между ними в одном месте. Свободно побежала слюна, промокло запястье. Они притянули лица друг друга и целовали и сосали, не убирая рук или неустанного возбуждения, преобразившегося из обыска в объятья. За этим последовали остальные части тел, словно накрутились на веретено прикосновения. Триумф воспарял через лица. Сгусток органов чувств и переделанных дорожек становился един.

Позже она рассказала о своем врожденном уродстве, о путешествии на лепрозный островок Небсуила, о его доброте и их дружбе. Затем выпрямилась и взяла Измаила за руку.

— У меня есть для тебя кое-что от Небсуила, в том числе три вести, которые он сказал мне передать тебе, причем две из них — странные и страшные, — произнесла она, отнимая его внимание от своего тела. — Первое — предупреждение. Небсуил говорит, великий враг, кого вы оба считали мертвым или немощным, возвращается с новой силой. Он злопамятен и будет искать тебя. Второе: ты должен предпринять путешествие. Оно пройдет в Ворре, и, когда ты будешь там, раскрой это, — она дала кожаный кошелек, где, на ощупь, лежала тяжелая трубочка. — И наконец, чтобы подсластить первые две вести, он просил передать, что я подарок тебе, чтобы разделять удовольствие и усиливать мир.

Последнему Измаил механически улыбнулся и схватил ее идеальные руки.

В сердце же разлились холодные чернила и теперь пятнали одинокую утреннюю постель точно кровью или виной. Он вырвался из этой протекшей всепоглощающей тени, сосредоточившись на других мгновениях ночи: ссоре с Сиреной, украденном ребенке — и двух молодых людях, которые просили отвести их в Ворр на поиски рабочих сомнамбул, лимбоя. Как ни странно, в холодном свете дня это казалось самым невероятным ночным открытием. Возможно, потому, что и самым реальным.

Он выбрался из постели и поплелся на кухню, где отпустил служанку и заварил кофе самостоятельно. Сел и выглянул в сад. Буйствующая растительность тянулась к все более буйствующему жару. Покуда он ждал, когда кофе возымеет эффект, в голове стучало. Может ли эта экспедиция обратно в лес быть тем самым путешествием, предсказанным Небсуилом? Нет ли в подобной затее некой великой цели и будущего смысла? Не влечет ли его к судьбе, которой он желал причаститься? Определенно речь не о той цели, на какую напирали Антон с его другом. Спасение делового класса города путем возрождения лесозаготовительной отрасли. Это не несло для него интереса. Его нисколько не заботил безразличный город или окружающая глушь. Мир Измаила был комфортом Сирены, ее богатством и ее домом, колоритными приключениями, что привели сюда. Юноши даже пытались апеллировать к его преданности и обязательствам, предупреждали, что упадок города рано или поздно заденет семейное состояние Сирены. Но он умрет или уйдет задолго до того, как это случится. Она уже обеспечила ему щедрое содержание до конца жизни. Более чем достаточно, чтобы поддержать на плаву и порой приобретать лишние неразглашаемые личные удовольствия.