Хозяйка старой пасеки 3 (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

В этом я тоже не сомневаюсь. Вряд ли ему приходилось часто выслушивать тирады о правах женщин или ловить падающих ему в руки с лестницы погреба барышень. Впрочем, насчет последнего я не уверена — наверняка желающих упасть в его крепкие…

Твою ж!

Воображение, зараза, тут же подкинуло образ Стрельцова в одном полотенце, со стекающими по коже каплями воды. Я заставила себя протащить в грудь воздух.

— Благодарю вас, ваше сиятельство, — улыбнулась я. — Ваше пребывание было истинной честью для нашего дома. Я тоже вряд ли забуду эти дни. Спасибо вам за все…

За привезенного землемера. За Матрену. За попытку пожертвовать собой в омшанике. За то, что не арестовал меня, в конце концов.

— … и пусть господь хранит вас в пути.

Он снова поклонился. Я вопросительно посмотрела на Марью Алексеевну — должна ли я проводить гостя до двери, как сделала бы дома? Она едва заметно качнула головой.

Стрельцов, как был, налегке сбежал по лестнице. Неужели без вещей поехал? Я мысленно усмехнулась. Наверняка Гришин уже унес, или кто-то из моей челяди. Не пристало графу самому таскать свои чемоданы.

— Спасибо за труды, — донеслось снизу. — Благодарю за службу.

И в ответ — неразборчивое бормотание. Наконец — открылась дверь.

Короткий приказ:

— В Чернушки.

Стук копыт. Колеса не скрипели — надо будет поблагодарить Герасима за то, что позаботился об экипаже.

Стоп. В Чернушки?

Я горько усмехнулась. Пора мне понять, что я не центр вселенной. Исправник вовсе не сбегал от меня. Он торопился повязать Матрениного свекра, пока не долетели до деревни сплетни о том, как его сын пришел за своей женой и оказался в погребе.

Что ж, тем лучше.

С глаз долой — из сердца вон.

Жаль только, сердце об этом не знает.

Впрочем, сидеть и страдать мне было некогда. Стрельцов опять забрал мой единственный транспорт. С одной стороны, имел право, опять же, не заставлять ведь арестованного бежать рядом с лошадью. С другой — этого типа не грех и за лошадью проволочить, а мне теперь как хочешь, так и крутись.

Завтра нужно хоронить Савелия, и нужно либо с самого раннего утра нанимать в деревне телегу, либо договариваться с мужиками, чтобы тащили гроб на плечах до самого кладбища. Многовато чести для проходимца.

Я решила, что пошлю утром Митьку, как самого взрослого и относительно разумного, и попрошу договориться о телеге.

Нужно было распорядиться, чтобы завтра с утра девочки приготовили поминальный обед для отца Василия и тех, кто будет помогать мне с похоронами. Хорошо, что в этот раз гостей немного. Все же Савелий, хоть и дворянин, не был мне родственником. Значит, я могла не звать всех соседей и не думать, как не ударить лицом в грязь перед дворянами. Мужикам хватит куриной лапши, кутьи и блинов. Можно еще с вечера поставить кашу с медвежатиной, деревенские не так часто едят мясо, пусть порадуются.

Нужно было собрать, наконец, всех желающих учиться в классе — я превратила в него пустовавший флигель. Проверить, как сделаны церы у тех, кто получил инструкции раньше. Проинструктировать остальных, как изготовить дощечки для письма. Пока выдать всем перья и бумагу, чтобы хоть как-то поставить руки, и объяснить, что палочки и крючочки — это не «дребедень», а нужный этап подготовки. Вроде как девки сперва просто полотенца подрубают, а только потом уж берутся за рубахи да сарафаны, когда руки к игле привыкнут. Или как парней не сразу допускают избу ставить, сперва пусть дрова рубить научатся, деревья валить и сучья обрубать.

Урок давался неожиданно тяжело. Сложно было подбирать нужные слова, следить за всеми, поправлять и подбадривать. Вроде и класс небольшой — не сравнить с привычными мне. Но дома я строила на готовом фундаменте, а здесь приходится самой рыть котлован среди камней вековых суеверий. Доказывать пользу каждого крючочка людям, привыкшим, что грамота — это блажь, от которой можно и ума лишиться. Хорошо хоть с мелкой моторикой у всех было неплохо. Стеша привыкла шить и прясть, мальчики — плести лапти, резать ложки и игрушки малышам.

Самое противное — что я была сейчас далеко не в лучшей форме. Любой учитель знает, как тяжело вести занятия, когда у самой на душе раздрай. Все это вместе выматывало куда сильнее, чем целый класс двоечников.

Но как горели глаза у мальчишек, когда я начала собирать на доске крючки и палочки в буквы, а буквы — в слова. Самые простые и понятные. Пёс. Дым. Луг. Воз. Как старательно они перерисовывали их себе на церы! Это стоило и моего времени, и моей усталости.

После урока я вспомнила про недоделанный амулет из медвежьего когтя. Дарить его я уже не собиралась совершенно точно, но эта работа тоже требовала полной концентрации внимания. Возиться с расплавленным оловом все же лучше, чем ворочаться в постели, безуспешно пытаясь заснуть. А так можно пристроить чугунный половник среди печных углей, наблюдая, как оплывают в нем старые пуговицы, и одновременно чувствуя, как в огне плавятся и тают дурные мысли. Потом, подхватив половник тряпкой, вылить металл в форму.

— Глаша, а когда можно будет посмотреть? — шепнула Варенька.

— Завтра. Пусть остынет спокойно. Вечером достанем из формы, очистим и отполируем, сколько успеем.

— А потом? — полюбопытствовала она.

— Потом будем украшать.

Олово само по себе серое, скучное. Не то чтобы меня беспокоило, какое впечатление оно произведет на графа, которому я все равно не собиралась ничего дарить. Но если уж делать — так делать хорошо.

У Вареньки загорелись глаза.

— А как?

— Сперва протравим узор, а потом зачерним и снова отполируем.

— О! — Варенька захлопала в ладоши. — Я хочу сделать узор из дубовых листьев, а ты…

Я рассмеялась.

— Я художник от слова «худо», так что ограничусь какой-нибудь простой геометрией. Пойдем сделаем раствор для чернения.

Хотя что там делать, по большому счету: залить горсть гвоздей горячим уксусом да оставить, пока идет реакция, на день-другой. Для меди я сделала бы серную печень: поташ можно получить из золы, а серы предостаточно в сарае. Однако на олове такое покрытие сотрется уже при полировке.

Конечно же, Вареньку заинтересовало, что я делаю, и, конечно же, пришлось объяснять не только «что», но и «как» и «почему».

— Глаша, это колдовство какое-то. А ты будто ведьма… — Она осеклась. — В смысле, не старая и с носом крючком, а ведьма, которая все знает.

— Да какое там колдовство, — отмахнулась я. — Обычная химия.

— Научишь?

— Будешь отгонять назойливых кавалеров не кочергой, а химическими формулами? — хихикнула я.

— Кочергой — это неприлично и не подобает благородной барышне, — задрала она носик. — Формулами получится куда изящней. Глаша, научи, а?

— Ладно, давай попробуем, — сдалась я. — Но только, чур, не ныть, что сложно и непонятно.

Должна же я научить этого ребенка не только непотребно ругаться.

19

— Глаша, ты спишь?

— Ну что опять? — простонала я.

Хоть одно утро в этом доме начнется без сюрпризов? Или графиня просто заскучала?

— Там к тебе люди с челобитной. Марья Алексеевна велела им ждать, а мне — тебя не будить, но…

Она смутилась, не договорив.

— Но тебе жутко любопытно, что такое происходит, и ты решила проверить, вдруг я не сплю, — подколола ее я.

— Ну да… Сегодня же похороны еще, и в церковь…

— В церковь — в другой раз. На телеге мы с тобой отобьем все, что можно, и все, что нельзя.

— Как, ты не знаешь? Ах да… — Варенька явно обрадовалась, что первая сообщит мне новость. — Словом, еще затемно приехал в твоей повозке парень. Назвался сыном станционного смотрителя. Сказал, что Кир у него взял казенных лошадей и заплатил, чтобы парень вернул тебе твою лошадку как можно раньше. Так что мы теперь можем ездить и по делам, и в церковь.

— Отлично, — сказала я, хотя на самом деле не слишком обрадовалась.

Стрельцов позаботился вернуть мне мое имущество как можно скорее, но мне в этом чудилась не забота, а желание разделаться со всеми долгами. Не удивлюсь, если и за Варенькой не сам приедет, а пришлет…