Нарисую себе счастье (СИ) - Красовская Марианна

— И никто не увидит сервиз до того дня, как он появится на выставке, — согласилась я.

Времени оставалось совсем немного. Слепить — половина дела. Нужно еще обжечь, покрыть глазурью, разрисовать, снова обжечь. А в дороге всякое может случиться, значит, что сервиза лучше делать два и отправлять разными путями. Если один разобьется, то второй останется. И на две недели мы напрочь позабыли о всяких там артефактах, увлеченные общим делом. Он лепил, обжигал. Я рисовала. Теперь уже мне приходилось следить за тем, чтобы Казимир не забыл поужинать и вовремя лег спать. Я ловила его по ночам, когда он вскакивал с постели и рвался “проверить одну мысль”. Укладывала обратно, успокаивала нежными поцелуями, помня наставления доктора, что полноценный сон важнее всего. И конечно, я заставляла мужа выходить на прогулки после завтрака и перед ужином.

Вместе с ним мы оборачивали готовые чашки в тонкий шелк и укладывали в ящики с опилками. Вместе эти ящики закрывали. Один отправили князю Озерову, дабы тот лично доставил его в Гридинск, а второй должен был ехать в нашем багаже.

Я никогда не путешествовала так далеко и теперь не скрывала детского восторга. Увидеть Север — его величественные здания, глухие леса, заснеженные горы — что могло быть прекраснее? Разве лишь тот факт, что обычные женские неприятности у меня задерживались. Или от суеты и волнений последних дней (такое тоже иногда бывало), или… Я и мечтать не смела, что могу быть уже в положении. Мне так отчаянно этого хотелось, что я молчала и ждала, когда можно сказать что-то определенное с полной уверенностью. Казалось, что если я вдруг с кем-то поделюсь, то не сбудется, не сложится.

Останавливала меня еще мысль, что Казимир, ежели только заподозрит, оставит меня дома, чтобы не рисковать, и я возразить не посмею. А ведь никакой тошноты, никакого головокружения, никакой слабости я не испытывала, все было, как обычно.

Вероятно, Марк мог бы сказать точно, беременна я или нет, но он у нас не появлялся, не до него совершенно было.

Мы выезжали ранним утром почти налегке. В сундуках лежали лишь два платья да смена белья. Все остальное купим на Севере, все равно там мода другая. Да и холоднее намного. Если у нас снег то ложился на поля, то стремительно таял, то в Гридинске мне Казимир обещал метели и сугробы до пояса. Где-то в середине пути мы должны даже пересесть в сани — и я ждала этого с нетерпением.

Глава 30. Главная магия

Поездка оказалась скучной. Первые два часа я не отлипала от окна закрытой кареты, с восторгом разглядывая проплывавшие мимо леса, поля и деревни, но потом мне все это изрядно надоело. К тому же устала спина и начала кружиться голова. Я уселась на вполне удобное сиденье напротив Казимира и принялась рассматривать супруга. Зрелище ничуть не менее интересное, чем за окном.

В дорогу оделись просто и удобно. Я в мягком клетчатом платье и сапожках на овечьем меху. Пальто и шапку сняла — в карете тепло, в пол встроен нагревательный артефакт, а на сиденье лежит теплый плед. Можно даже поспать. И все равно я кутаюсь в шаль, так уютнее. Казимир в потертой суконной тужурке. Чисто выбритый, аккуратно подстриженный, он дремлет, чуть нахмурив светлые брови. В полутьме кареты мой возлюбленный ужасно красив.

— Не смотри на меня так, душа моя, — не открывая глаз, просит он. — Право, я даже смущаюсь.

— Что же тебя смущает? — обиженно надуваю губы я, разглаживая складки на подоле.

— Мои мысли и желания, — прямо отвечает он.

Я задумываюсь, не совсем понимая. Желания? Мысли?

Чего может желать Казимир сейчас, в карете? Большую медаль зимней выставки? Ценный заказ от государя? Что-то более низменное, быть может, к примеру, горячий обед?

А о чем думаю я, когда рассматриваю его?

О том, что мы сейчас наедине. Что его губы так привлекательны. Что мы мало целуемся… Мало! Нам не хватает времени, чтобы насладиться обществом друг друга. А в последние две недели мы и вовсе к друг другу прикасались лишь мимолетно. Слишком много было дел, слишком спешили мы закончить “морской” сервиз. Но думать о подобном приличной барышне не полагается, я ведь честная женщина, а не какая-то там актрисулька! И я грустно вздыхая, загоняю дурные мысли внутрь себя.

— Ты, наверное, голоден, — снова пытаюсь завести светскую беседу я.

— Да. Голоден, — коротко отвечает Казимир.

— У нас был где-то хлеб и сыр, я найду.

— Не нужно, Мари, не утруждайся. Я потерплю до постоялого двора.

И снова мне хочется слышать в его словах фривольные намеки, которые, разумеется, он вовсе не вкладывал. Не такого характера мужчина.

Я вдруг рассердилась и развеселилась одновременно. А чего он совсем не обращает на меня внимания? Я его жена уже несколько месяцев, а он по-прежнему меня от чего-то бережет! А я, может, не хочу, чтобы меня берегли! Я, может, хочу, чтобы меня в карете соблазняли! И ведь уверена, что он умеет, не даром так смущался, когда писал Туманову список бывших любовниц. С ними-то, поди, он всякое себе позволял, а я чем хуже?

Я решительно пересела на скамейку рядом с ним и прижалась к его плечу.

— Мир, — мурлыкнула, — а ты меня любишь?

— Я тебе уже об этом говорил. Если вдруг что-то изменится — сообщу.

— Не смешно.

— А мне смешно. Что ты хочешь от меня, Мари?

— Мне скучно.

— Рассказать тебе анекдот?

— Нет, лучше поцелуй.

— Что? — А вот теперь он широко открыл глаза и удивленно на меня посмотрел.

Вместо ответа я повернулась и прикоснулась губами к его шее. Он застыл как каменное изваяние. Приняв это за добрый знак, я потянулась к медным пуговицам тужурки. Он не сопротивлялся.

И лишь когда я запустила пальцы под его одежду, когда принялась гладить и целовать куда более активно — в подбородок, щеки, нос — отмер.

— Ты чего творишь?

— Останови меня.

— Ну уж нет. Продолжай теперь.

И откинулся на сиденье, расслабляясь и широко расставляя колени. Если б не легкий румянец и сдавленное дыхание, я б подумала, что он надо мной смеется. Но нет — испытывает, как далеко я зайду. Напрасно он во мне сомневается. Я очень-очень смелая рядом с ним.

Оседлала его колени, обвила руками шею, потянулась к губам. Поцеловала нежно, обвела языком его рот. Прижалась тесно-тесно, ощутив, что мои игры вовсе не оставили его равнодушным.

— Милая, здесь совсем не место, — хрипло выдохнул он, но все же подался мне навстречу.

Левая его рука легла на мой затылок, уже не позволяя ускользнуть от быстрого жадного поцелуя. Вторая ладонь опустилась на спину, но надолго там не задержалась, поползла ниже.

— Останови меня, — повторила я, пьянея от его поцелуев.

Мне так нравилось, что он не может передо мной устоять!

— Я приличный мужчина и отказать девушке не посмею, — прогудел Мир, переворачивая меня на своих коленях. — Но ты не понимаешь, о чем просишь. Заниматься любовью лучше в постели, моя пчелка. Гораздо удобнее. И никто не помешает. К тому же холодно и слишком много одежды.

Я вздохнула недовольно и, поерзав, попыталась встать. Не пустил, крепко прижимая к себе.

— Ну уж нет. Ты хочешь — ты получишь.

Его пальцы ловко перебирали подол. Словно сама собою распустилась завязка толстого шерстяного чулка. Рука скользнула выше. А потом мужская ладонь закрыла мне рот — и надо сказать, весьма своевременно. Потому что я готова была стонать и плакать от его умелых ласк.

О, Мир прекрасно знал, как доставить удовольствие женщине! А еще я поняла, что сама еще толком не вкусила телесной любви. И когда карета наконец остановилась у постоялого двора, я готова была накинуться на своего мучителя, сорвать с него одежду, искусать его, исцарапать, толкнуть на кровать, оседлать…

Что и сделала, едва только за нами закрылась дверь номера.

Мы отказались от ужина, с жаждой бросившись в объятия друг друга. Мне совершенно снесло голову. Никогда я не думала, что можно так желать мужчину, так наслаждаться каждым прикосновением. Без стыда и робости раскрываться перед ним, отдаваться, любить…