Нарисую себе счастье (СИ) - Красовская Марианна

— Похвальная и довольно редкая диспозиция, — кивнул Туманов. — Ну-с, тогда сразу к делу. Рассказывайте все, что узнали.

Марк Пиляев (снова один, без Ольги) начал с сердечной недостаточности Казимира. Знали лекари о ней с рождения, но поделать ничего не могли. Вели наблюдения, рекомендовали возить ребенка на воды и не сильно тревожить. Годам к двенадцати прогнозы стали оптимистичнее, дескать, если уж дожил до таких лет, дальше будет лучше. Потом родилась Ольга, потом погибли родители. И сердце Казимира вполне выдержало эти потрясения. Несколько лет он даже не вспоминал о своей болезни.

— Очень интересно! — невесть чему обрадовался Туманов. — И когда снова появились симптомы?

— Лет в двадцать пять, — подумав, припомнил Казимир.

— Что в это время была за жизнь у вас?

Я рисовала Туманова и думала о том, что он, действительно, разбирается в своей работе. Лекарям такие вопросы и в голову не приходили.

А Казимир почему-то виновато покосился на меня и вздохнул.

— Ну… веселая жизнь была, — нехотя ответил он. — Мне в голову ударили деньги. Я много пил, гулял. Женщины всякие там…

— Какие женщины? — дотошности дознавателя можно было позавидовать.

— Вам что, список подготовить? — супруг мой начинал злиться.

— Возможно, попрошу и список. Продолжайте.

— В то время мои сервизы взяли три медали на Зимней выставке в Подгорске. Я получил от государя большую премию и удачно пустил в дело. Заказов много было, полностью перестроили все цеха, набрали новых мастеров… Икшарцы даже приезжали, много купили… Словом, я возгордился чрезвычайно. Все сам, один, без помощи. От отца мне две лавки в Большеграде остались да маленькая мастерская. А завод я сам построил. Ну и… пустился во все тяжкие.

— Как я понимаю, недомогание вас не удивило?

— Нет. Когда много пьешь и мало спишь, сердце и у здорового заболит.

— И дальше?

— Дальше я познакомился с Марком, он был тогда студентом университета на первом курсе. И с тех пор за мной наблюдал Марк.

— Отлично, что нам скажет лекарь? — Туманов перевел тяжелый взгляд на Марка.

— Ну… в то время Казимиру пришлось завязать с веселыми попойками, — пожал плечами Пиляев. — Насчет женщин не уверен, прости, Мари.

Я кивнула, недоумевая, чего они так смущаются. Ну ясно же, что у такого обаятельного мужчины есть прошлое. Даже если опустить вопрос, что у него были деньги. К тому же десять лет назад я была совсем ребенком. Никто не мог и предположить, что мы будем как-то связаны.

К бывшим любовницам я Казимира если и ревновала, то весьма умеренно. Сейчас он весь мой, и мне этого довольно.

— В целом воздержание пошло мне на пользу, — припомнил Долохов. — Тогда я уехал сначала на воды, а затем в горы, в Икшар. Там же, на водах, познакомился с Синициным. А с Гальяновым я подружился раньше, когда он ко мне пришел заказывать кувшины для своего вина. До этого мы друг друга знали, но особо не общались. Да и младше он меня на шесть лет. В Икшар мы уже втроем поехали… Неважно.

Ясно-понятно. Там тоже пили и кутили. Куда ж без этого!

— А потом я вернулся, вплотную занялся заводами и здоровьем, но лучше не становилось. И целители дали мне срок до будущего лета, — неловко закончил Казимир.

— То есть ухудшение началось десять лет назад, — подытожил Туманов. — Что ж, пойдемте искать. Барышни нам не нужны, пусть остаются здесь. А мужские руки пригодятся. По опыту — подобные артефакты обычно находятся за шкафами, иногда под половицами.

— Чудесно, — фыркнул Казимир. — Давно хотел сделать в кабинете ремонт.

Асур со спящим на руках младенцем встрепенулся. Хотел отдать девочку жене, но я успела первой.

— Можно мне подержать? Люблю маленьких.

Заполучив в руки сокровище, разглядывала его, затаив дыхание. Что есть такого особенного в малышах? Они — словно бутоны прекрасных цветов. Пока еще крошечные, сморщенные, очень-очень нежные. Что вырастет из этой крохи? Какой цветок? Роза, быть может, или тюльпан, а может и вовсе какой-нибудь чертополох, колючий и своенравный. Как матушка, что тихонько сидела рядом и крошила пальцами булку.

Матушка и Устина ушли на кухню готовить обед, мужчины удалились крушить мой любимый кабинет, а мы с княжною Синегорской остались вдвоем. Точнее, втроем, считая ребенка у меня на руках.

— Для женщины, у которой умирает муж, вы на удивление спокойны, — заметила Милана, а я только усмехнулась. От нее я чего-то подобного и ожидала. И ответ приготовила заранее.

— Для супруги северного княжича вы на удивление любопытны.

— Туше, — помолчав, признала Милана. — Вы мне нравитесь. Художница?

— Вы мне тоже нравитесь. Да. Хотите посмотреть мои рисунки?

— Хочу. Дадите блокнот?

— Да.

Милана с любопытством разглядывала зарисовки, а я думала, что никогда не рисовала младенцев. Для этого нужен какой-то особенный дар. Слишком уж они… неземные.

— Беру свои слова обратно, — тихо сказала Синегорская. — Вы очень любите своего мужа. Это видно в каждом рисунке.

— Да.

— Вы очень талантливы.

— Не буду отрицать.

— Учились где-то?

— Да, в Большеграде, но недолго.

— И что рисуете сейчас?

— Не поверите, сервизы. Никак не могу придумать что-то для будущей выставки.

Милана прикрыла глаза и тихо улыбнулась. Взяла карандаш у меня, нарисовала в блокноте кривенькую чашку самой простой формы — кувшинкой. И быстрыми штрихами накидала сетчатый узор.

— Синяя сетка на белом. Как вам?

— Может, лучше золото? — усомнилась я. Слишком уж простым представлялся мне рисунок.

— Кобальтово-синий. Ну, можно с золотыми горошками.

— Вы где-то видели такой рисунок? — прищурилась я.

По бледному женскому лицу мелькнула тень.

— Сомневаюсь. Просто… красивое.

— И рисовать не сложно. Попробую. Спасибо. Милана…

— М-м-м?

— А дети — это сложно? Я в деревне нянчила малышей, но это ведь другое. Каково — быть мамой?

— О, это вы удачно спросили. Мне непременно нужно кому-то об этом рассказать! — оживилась вдруг Синегорская. — Но меня же никто не слушает!

И в следующий миг на меня обрушился поток эмоций. Она вдруг поведала мне все — от момента зачатия до самых родов, а потом — про кормление грудью. Многое я бы знать не хотела, конечно, но вдруг увидела, что она еще очень молодая, да к тому же сирота. И в Буйске не жила раньше, поэтому и подруг у нее мало. Впрочем, у меня, кроме Ольги и матушки, внимательных собеседниц не было вовсе, а ведь матушке многое рассказать немыслимо. Поэтому я живо задавала вопросы, и как-то вдруг вышло, что потом сама изливала душу. Это было немного больно, я даже заплакала, когда рассказывала про смерть отца, но потом сделалась так легко, как никогда раньше.

— Обещайте приехать ко мне в гости, — потребовала Милана. — Мне так одиноко без работы. Асур — очень хороший и внимательный муж, но он же должен нас кормить. Я целый день сижу дома одна!

— Непременно приеду. Или вы оставайтесь у нас погостить. Хоть на всю зиму, правда, комнат много!

Потом проснулась малышка и звонко потребовала мать. Милана, укрывшись шалью, кормила ее грудью, а вернувшиеся мужчины заявили: нашли.

Конечно, за шкафом, как и предупреждал Туманов.

Конечно, обратный амулет.

Конечно, старый, работы Матвея Ковальчика, впрочем, пока об этом рано говорить, нужно, чтобы поглядела Милана.

И если амулет имелся, то где-то был и тот человек, что его в дом Долоховых принес.

Глава 29. Чудес не бывает

Первое, что я спросила у целителей:

— Операция теперь не нужна? Мир будет жить? Он выздоровеет?

Асур Синегорский скривился так, будто слопал лимон, и неохотно ответил:

— Нет. Не выздоровеет. Чудес не бывает, Мари.

— Как же это не бывает? Вы же маги! Вы как раз и творите чудеса, разве нет?

— Нет. Мы не воскрешаем мертвых. Мы не можем прирастить оторванную руку или ногу. Или вернуть утерянное зрение.