Крепостная (СИ) - Брай Марьяна

Если бы я этого Илью встретила в нашем времени, нисколько бы не удивилась, потому что выглядел он, как пятьдесят процентов служителей церкви в будущем. Лет сорок, поджарый, но не тощий, словно не забывал и физический труд. Волнистые темные волосы, старательно зачесанные назад, такая же кудрявая аккуратная борода, темные, с поволокой глаза.

На таких вот «батюшек» хочется смотреть. Покой в нем не напускной, не временный – видно во взгляде и смирение, и интерес к жизни. Таким верят!

— Надежда, можешь не придумывать ничего… Осип Германович как на духу во всем признался. Судить – не мое дело, раз вы оба решили сотворить свое, - отец Илья вышел из церкви, за порогом которой они долго говорили с барином. Я не пошла с ними, зная, что такие дела лучше решать один на один.

— Да, отец. Мне добавить нечего. Как помощница и даже как заступница я перед Богом могу клятву дать. И кажется мне, что вот так открыто признаться лучше, чем по красивому обману, когда родители сватают. Богу виднее, что в нашем сердце, - спокойно, как себе, ответила я.

— Благодарствую, Надежда. Иди с Богом. Мы все обговорим с Осипом Германовичем, - губы священника чуть растянулись в улыбке, но он будто бы сдерживался. А я была рада, что ничего не напортила.

Осип приехал домой вечером и, вызвав к себе, рассказал:

— Отец Илья нас через неделю обвенчает. Документы я тебе за это время справлю. Не передумала?

Осип с виноватым взглядом уставился на меня. Но я понимала, что его сейчас не только это беспокоит. «Розовые очки» упали с глаз: близкие, как он себя ни обманывал, оказались тварями еще теми.

— Не передумала, барин. А ты за меня не переживай. Мне сейчас защиту надо и покойно пожить, ума набраться да мало-мальского опыта. А вам бы не раскисать. Глаз у нас теперь много. Фирс ведь тоже не дурак. Молчит, а понимает, где собака зарыта. Пойду я. А вы ничего из их рук не принимайте до венчания да похода к поверенному.

— Иди, Наденька. Ой, чего будет! – закачал он головой.

Я бы тоже готова была присоединиться к своему жениху. Да вот только меня успокаивало одно: лицо Петра, когда поймет, кто его оставил на бобах. Это и грело.

— Ты в воду опять курнулась, али по голове кто ударил? – только и смогла сказать повариха, когда я, собрав свою верную троицу, призналась, что на днях выхожу замуж за барина.

— Нет, Нюра. Мы с ним все обсудили. Только так Петра прижучить можно. Поглядим, чего он удумает, когда узнает, что хоть трижды батюшку убей, ничего не получит, - ответила я и посмотрела на Глафиру, все еще сидящую с открытым ртом.

— Хорошо придумали, Надя, только вот… кто тебя после такого замуж возьмет? – тяжело вздохнув, спросил Фирс.

— А я не тороплюсь. И без этого люди живут, - я смотрела то на одного, то на другого.

— Ты, значится… барыней нашей станешь? – наконец, выдала Глафира.

— Ага. И тебя по делу и без буду гонять, как сидорову козу, - пошутила я, но забыла, что Глаша наша шуток не понимает от слова совсем.

— За чо-оо? – скуксившись, собиралась выть Глаша.

— Нет больше крепостных, Глафира. Значит, и барыней я никому не стану. Только ты помолчи пока, раньше времени эти новости рассказывать никак нельзя.

— Боишься Петру «подарочек» испортить? – словно поняв, что меня радует особенно, точно предположил Фирс.

— И это тоже! А главное, нашим молодым не надо понимать, что мы их вычислили. Чтобы не поторопились закончить начатое, - подтвердила я.

— Осипа Германыча бы чичас куда отправить подальше… Страшно тут его оставлять. Мне самой-то страшно, хоть ничего из их рук не беру. А на кладовую и вовсе замок повесила, - поделилась с нами Нюра.

— Я бы мог его в скит отвезти, да только барин не согласится. Он раньше туда часто ездил. Барыня-то наша не больно священников любила, да и церкву не жаловала. А барин туда нет-нет да соберется. Подарки возили монахам, а сами у отца Никодима останавливались в дому. Даже рыбу с ним удили, - задумчиво сказал Фирс и прикусил губу. – Попробую туда позвать, чем черт не шутит.

— Попробуй, а коли не согласится, будем присматривать сами, - я выдохнула, поняв, что признание мое вышло куда легче, чем я себе представляла.

А представляла я, что как узнают мои подруженьки, так отвернутся от меня: уверятся, что все ради денег решила, а барину голову окружила. Но, на мое счастье, поняли они, зачем я это затеяла.

Ехать в скит Осип отказался, но и геройствовать не стал: сказавшись больным, выходил из комнаты своей только за стол. А когда и вовсе просил принести еду в спальню.

Петр с женой «оперились», даже плечи расправили. Решили, видать, что раз не убили, так здоровье подпортили до следующего раза, коли не кончается от болезни.

— Надя, ты теперь, получается, не ко двору, - за день до нашей «свадьбы» начал разговор Петр.

Стол накрыт был как-то очень даже богато: раба Божья, крещёная и наречённая Кларой, просила то рыбы, то икорки соленой, то перепелов с черносливом. Петр потакал этой змее во всем и гонял Нюру с Глашей то на рынок, то за речку в рыбацкую деревню. А чтоб икру купить, заставил Фирса аж в Троицк гнать.

— Вам виднее, барин, - сквозь зубы ответила я, меняя тарелки перед подачей сладких пирогов на обед.

— Коли при супруге моей оставить, так я не против. А батюшке-то к чему молодая прислуга? – Петр вальяжно расселся за столом, покачивая носком ботинка батюшкино кресло. Много было в этом движении. И мне хотелось сначала с размаху размозжить об его голову кувшин с молоком, а потом рассказать, что завтра его ожидает такой сюрприз, от которого улыбаться он как минимум год не будет.

— Осипу Германовичу спину лечу то и дело. Он без меня не справится, - кротко ответила я и моментально сжала зубы, повторяя про себя, что скоро конец придет этой мышиной возне.

— Куда как справится, Надя! – посерьезнев, заявил Петр. – Завтра к вечеру доктор приедет. Я лично письмо отправил в Троицк. У нас остановится. В той комнате, где ты живешь. Так что после обеда собирай свои пожитки и иди на все четыре стороны, - глаза этого молодого тунеядца светились таким азартом, что я с трудом сдержалась.

— Как скажете, барин. Я пока могу в мастерской пожить. Николашка подвинется, - улыбка чуть коснулась моих губ, но Петр понял мои слова, как информацию о наших с этим самым Николашкой отношениях, и ноздри его раздулись, как у павиана.

— Заеду я к нему, расскажу, что ты за птица, Надя, - медленно прошипел Петр, а я глянула на его зазнобу.

Клара смотрела то на меня, то на мужнин башмак, подскакивающий, словно хозяин его вот-вот готов был пуститься в пляс, да положение не позволяло.

Все она понимала, профурсетка столичная. На нее у меня были тоже планы. Вернее, план, по которому вывести ее на чистую воду хотелось. И чтобы обезопасить усадьбу, и чтобы Петр не сильно гордился связью с француженкой.

Мстительной я не была никогда, но как представлю, что Наденька, чистая душа, хохочет, глядя с небес на его ошалелые вылупленные зенки, готова была придумывать и придумывать новые препоны его задумкам.

С тем и спать ушла. А собирать мне было нечего по сути. «Мне собраться, только подпоясаться». Уйду вроде как в мастерскую, а к обеду барин заберет и в храм отвезет.

Даже заснуть не могла полночи, представляя, как вернусь в дом полноценной хозяйкой и куда полетят перья Кларкины. И со шляп, и с ее тощей шеи.

И снилась мне Надя. Видела, как себя в зеркало, да только на улице. В шубейке новой, а не с заплатками, которую ношу. Снежки кидала в меня и хохотала. Так заливисто, что проснулась оттого, что сама смеюсь. И солнце с самого утра в окно, будто весна и правда заторопилась.

Хороший знак, как есть хороший!

Глава 37

Утро моей новой предзамужней жизни началось с дикого ора в гостиной. Кто мог подняться в такую рань и учинить склоку, я даже не представляла. Понимая, что сейчас на глаза Петру лучше не попадаться, чуть приоткрыла дверь и выглянула в коридор.