Корпорация Vallen'ok 3 (СИ) - Хардин Сергей

Каору прервался, чтобы прокашляться и прочистить горло, он был очень взволнован и старался подобрать правильные слова, чтобы дошло до человека, далёкого от науки. От волнения он даже периодически переходил на «вы».

— Так вот в этих строках идёт речь о нашем, большом, макромире. Да подобного вообще ещё никто не предлагал и не рассматривал, это же нонсенс. Но даже в этих отрывках я начинаю видеть, нет, не решение конечно. — он улыбнулся, хотя с учётом его возбужденного состояния от этого стало ещё более не по себе. — Но весьма обстоятельное теоретическое обоснование. А часть про биотехнологическую составляющую, — он понизил голос до драматического шёпота, — некую цену изменения точки отсчёта, последствия для наблюдателя на клеточном уровне. — Он испуганно заозирался по сторонам, — понимаете? Это, как если бы кто-то пытался математически описать… ну, я не знаю, как это произнести чтобы не посчитали полным идиотом… последствия путешествия во времени! Да, именно так!

Он выдохнул и внезапно посмотрел на меня пронзительно и серьёзно. Весь его научный восторг куда-то испарился, сменившись озабоченностью и испугом.

— Канэко-кун. Уровень этих набросков… он запредельный. Это не студенческая шутка, и даже не набросок диссертации. Это черновой вариант чего-то огромного. Твой отец, он работал над чем-то подобным в Vallen? Это ведь не просто теоретические выкладки. Это выглядит как некий черновик инструкции.

Мой рот мгновенно пересох, а комок в горле стал размером с кулак Ильи Муромца. Он был так чертовски близок к истине, что становилось не по себе. Я заставил себя расслабить плечи, сделать вид, что поправляю ремешок часов (вот ведь ирония судьбы), чтобы выиграть несколько секунд.

— Честно? — я изобразил смущенную ухмылку, заставив голос звучать нарочито легкомысленно, почти небрежно. — Я сам в этом ничего не понимаю. Наследство отца, его старые рабочие записи. Возможно, это просто мысли вслух, игра раздражённого ума, без какого-либо практического применения. Теоретизирование ради самого процесса.

Я посмотрел ему прямо в глаза, стараясь передать взглядом всю несерьёзность происходящего.

— И, знаешь… — я понизил голос, сделав его заговорщическим, — я бы пока не делился этим с коллегами. Мало ли что. Вдруг это всего лишь чьи-то бредовые фантазии, а мы тут будем поднимать шум на пустом месте. Неловко получится, особенно для тебя. Твой руководитель тебя точно с потрохами съест.

Каору задумался, медленно кивая. Пламя азарта в его глазах немного угасло, приглушённое холодным ветром прагматизма и осторожности. Учёный в нём уступал место сотруднику крупной корпорации, знающему её нравы.

— Да… ты, конечно, прав, — он вздохнул и разочарованно потёр переносицу. — Без теоретического обоснования, без экспериментального подтверждения, это и правда больше похоже на фантастику. Очень, очень убедительную фантастику, но, пока антинаучную. — Он снова улыбнулся, но уже слабее, с долей сожаления. — Но гениальную! Спасибо, что показал. И спасибо за твой совет помалкивать, ты как всегда прав. Но, если найдётся еще что-то, какие-нибудь сопутствующие записи, ты же знаешь, где меня найти.

Мы кивнули друг другу, и он побрёл к своей машине, всё ещё погружённый в мысли, время от времени покачивая головой. Я смотрел ему вслед, чувствуя, как по спине бегут ледяные мурашки. Я бросил камень в воду, и теперь расходившиеся круги могли принести мне что угодно: как долгожданную помощь, так и непоправимую беду. Тихий ужас от содеянного смешивался с лихорадочным возбуждением, вот сейчас игра началась по-настоящему.

Путь от Vallen до «Холмов гармонии» я проделал, как лунатик, на автопилоте. Ноги механически переставлялись, обходя трещины в асфальте и людей, а сознание было где-то далеко, запертое в лаборатории Каору, где с потолка свисали гирлянды из формул, а на стенах пульсировали схемы моих собственных нервных клеток.

Его слова звенели в ушах навязчивым, долгим эхом, накладываясь на ритм моего сердца.

«Инструкция по эксплуатации», «цена изменения точки отсчёта», «макромир» — каждое его слово, каждый вывод был точным, снайперским попаданием в цель. Он, сам того не ведая, не строя догадок, смог выяснить то, что я эмпирически прочувствовал за последнее время. И это осознание было одновременно потрясающе и сокрушительно. Его научный азарт был искренним, почти детским, но я видел и ту самую опасную искру в его глазах — голод первооткрывателя, того самого учёного, который ради знания готов переступить через любые этические преграды. Я сыграл с огнём, сунул голову в пасть льва, и теперь нужно было следить, чтобы он, увлёкшись, не откусил её.

Город вокруг кипел своей вечерней жизнью, но для меня он превратился в гигантское, враждебное игровое поле. Я ловил себя на том, что моё сознание раскололось надвое. Одна его часть лихорадочно проигрывала возможные сценарии, как шахматные партии.

Сценарий первый: Каору не удержится. Он поделится с кем-то из своих научных коллег, таким же одержимым гением. «Смотри, что я нашёл! Безумие, да?» И понесётся. Слово за слово, от одного к другому, и вот уже кто-то из высших эшелонов Vallen, возможно, тот самый Такаши, получает докладную о том, что сын погибших исследователей интересуется теориями, слишком близкими к проекту «Хронос».

Сценарий второй: За Каору уже следят. Служба безопасности Vallen давно мониторит мою переписку и звонки, и моё сообщение с фотографиями уже лежит в каком-нибудь досье с грифом «Совершенно секретно». И теперь за мной придут не какие-то уличные головорезы вроде Кэзуки, а тихие, вежливые люди в строгих костюмах, которые просто попросят пройти с ними, и я исчезну.

Сценарий третий: Я всё усложняю. Каору — гений, но он учёный. Он видит красивую математическую головоломку. А я-то знаю, что это инструкция по выживанию. Он будет искать академические доказательства, а мне нужно практическое руководство. Мы говорим на разных языках, но благодаря этому без моего «ключа» его догадки так и останутся обрывочными.

Паранойя, уснувшая было в глубинах разума, снова подняла голову. Я анализировал каждого человека вокруг. Студент с наушниками, уставившийся в телефон. Слишком неподвижен. Женщина с коляской? Слишком часто на меня смотрит. Пара туристов с картой, громко спорят на непонятном языке? Идеальная легенда для слежки. Мой взгляд скакал по теням в подворотнях, по стёклам припаркованных машин, выискивая хоть какой-то намёк на угрозу.

Но отступать было поздно. Сжечь мосты — всегда было моей сильной стороной, вернее, я умудрялся жечь даже порты. Блокнот отца был единственной нитью, ведущей из этого лабиринта, к пониманию того, как работают эти проклятые часы. И к тому, как остановить их разрушительное влияние на мою плоть и разум. Риск был колоссальным, но цена бездействия была неизмеримо выше.

Я ускорил шаг, мне срочно нужно было проверить логи Кайто, изучить записи с камер за день. Мне нужно было это чувство контроля, даже если оно было таким же зыбким, как цифровой сигнал на экране телефона. Это будет хоть какая-то точка отсчёта, но теперь стоит и точно убедиться, что за мной не шли, и что этот шаг с Каору пока остался незамеченным.

И нужно было готовиться к следующему, ещё более опасному шагу — мне следует серьезно поговорить с парнем. Вот где мне придётся балансировать на лезвии бритвы, подбрасывая ему крохи правды, замешанной на лжи, всё больше и больше запутываясь в собственной паутине. Я должен стать пауком, плетущим сеть, чтобы поймать муху-ответ, но в свою очередь самому не запутаться в ней.

Система Кайто встретила меня молчаливым зелёным светом всех иконок в приложении. «Всё спокойно». Тишина, мёртвая, зловещая тишина из приложения, которое ещё утром казалось воплощением тотального контроля. Момо встретила у двери, виляя хвостом-закруткой, тычась лапами в колени — живой и уютный антидот против цифрового параноидального кошмара.

Я совершил уже привычный ритуал: включил свет, пиджак на вешалку, запустил на кухне чайник. Довольно простая попытка убедить себя, что всё идет своим чередом. Приготовил ужин, точнее разогрел уже готовый рамен, покрошил туда яйцо. Накормил Момо, наблюдая, как она с довольным хрустом уплетает свой корм, абсолютно не подозревая о датчиках, камерах и шифровании. Звук её чавканья казался самым милым на свете.