Чабрец
Его я нашла на солнечной полянке. Фиолетовые цветки уже распустились, привлекая первых пчел.
— Сильный запах — сильные свойства, — вспомнила я мамины слова.
Сорвала несколько веточек, размяла пальцами — воздух сразу наполнился пряным ароматом.
Подорожник
Он рос прямо у тропинки, будто ждал меня. Широкие листья, пронизанные жилками.
— Растение путников, — улыбнулась я.
Сорвала два самых крупных листа. Они будут не только для отвара, но и для компресса.
С полным котелком воды и охапкой трав я вернулась в домик. Теодор все еще метался в жару, но теперь хотя бы не стонал.
— Сейчас помогу, — прошептала я, разводя огонь в печи.
Медный котелок зашипел, когда я поставила его на жар. Первой отправила в воду кору ивы — она должна прокипеть дольше всех.
Пока варился отвар, я размяла подорожник в ступке, наложила кашицу на чистую тряпицу и приложила Теодору ко лбу. Он вздохнул глубже, чуть расслабился.
— Работает, — облегченно выдохнула я.
Дымок от котелка потянулся к потолку, смешиваясь с запахом трав и древесины. Горьковатый, но такой родной аромат...
Я помешала отвар деревянной ложкой, добавила чабрец, потом ромашку.
— Еще немного, — сказала я, больше себе, чем Теодору.
За окном пели птицы. Где-то далеко, за лесом, нас, наверное, уже искали.
Но пока — в этом старом домике, среди запахов лечебных трав и тихого потрескивания огня, было почти... спокойно.
Почти — как дома.
Я помешивала отвар деревянной ложкой, наблюдая, как травяные крупинки танцуют в кипящей воде. И вдруг меня осенило — это ведь тоже своего рода зельеварение. Только вместо слез единорогов и крыльев летучих мышей здесь кора ивы да ромашки с лесной полянки. Без магии, без таинственных ингредиентов — просто знания, переданные мне из другой жизни.
"Как же все-таки странно устроены миры..." — подумала я, снимая котелок с огня. Отвар приобрел насыщенный золотистый оттенок и пах одновременно горько и уютно — как детство, проведенное на даче у бабушки.
Я тяжело вздохнула, процеживая жидкость через чистую тряпицу в глиняную кружку. "Когда все это закончится..." — мысль оборвалась сама собой, потому что конца пока не было видно. Но я все равно продолжила, уже вслух:
— Как только выберемся из этой передряги, мы с тобой отправимся к единорогам. Настоящим.
В голове тут же всплыла привычная веселая ухмылка Теодора — та самая, когда один уголок рта поднимается чуть выше другого, а в глазах появляются озорные искорки. Воображение услужливо дорисовало и его ответ:
"Ну конечно, моя храбрая травница! Только давай сначала научимся убегать от одного чародея, прежде чем лезть к мифическим существам, которые могут проткнуть нас рогами просто за то, что мы не так посмотрели."
Я невольно улыбнулась, представляя, как он скрещивает руки на груди и поднимает одну насмешливую бровь. Но тут же мысленно добавила его же голосом, уже более мягким:
"Хотя... ради тебя я, пожалуй, рискну. Только представь — я, Теодор, наследник своего отца, буду собирать слезы единорогов как какой-то аптекарь!"
Отвар в кружке немного остыл. Я осторожно приподняла голову Теодора, поднеся напиток к его губам.
— Пей, — прошептала я, — наберешься сил, чтобы потом шутить покрепче.
Он сделал глоток, сморщился, но глаза его уже смотрели осознаннее. И в них читалось то самое обещание, которое мы пока не могли произнести вслух — что мы выберемся. Что увидим единорогов. Что все это не зря.
День тянулся медленно, как густой лесной сироп. Теодор то впадал в беспокойный сон, то просыпался на мгновение, но взгляд его оставался мутным, не осознающим. Я не могла просто сидеть и ждать — руки сами тянулись к работе.
Печь пожирала поленья с ненасытностью дракона. Я вышла наружу, вооружившись старым топором, оставленным в домике. Лес стоял тихий, лишь ветер шевелил верхушки сосен.
Сухие ветки находила легко — они хрустели под ногами, выбеленные солнцем и временем. Но для настоящего тепла нужны были толстые поленья. Я приметила давно упавшую березу, уже покрытую мхом, но сердцевина ее еще была твердой.
Топор врезался в древесину с глухим стуком. Запах свежей щепы разлетелся вокруг. "Мама говорила, что березовые дрова горят ровно и долго" .
Связку хвороста и несколько поленьев я притащила обратно, сложила аккуратно у печи. Огонь сразу ожил, затрещал веселее, будто благодарил за угощение.
Я, огляделась. Пыль лежала толстым слоем на полу и мебели. Я развела в ведре мыльную воду — кусок хозяйственного мыла нашла в шкафу, пахнущего травами и чем-то резким, аптечным.
Тряпкой вымыла пол, выгоняя серые завитки грязи из щелей между досками. Вода быстро чернела. Пришлось сбегать к ручью еще раз, а потом еще. Ноги ныли, спина гудела от напряжения, но чистый пол, на котором теперь отражался огонь камина, стоил того.
Протерла пыль с мебели, вытряхнула одеяло на крыльце, подставив его редкому солнцу.
"Для больного грязь опасна" , — вспомнились слова бабушки из прошлой жизни.
Подумав, что мама обычно делала когда я болела, поняла: Теодору нужно было что-то питательное. В охотничьем домике нашлась соль, сушеные травы в жестяной коробке, даже немного зерна. Но мяса не было.
Я взяла нож и вышла в лес.
Птица попалась мне быстро — рябчик, клюющий ягоды у подножия ели. Я замерла, нащупывая в себе магию. Огонь собрался на кончиках пальцев, сверкая, как раскаленная проволока.
Выстрел был точным.
Но когда я подняла еще теплую птичку, в горле встал ком. Перья такие мягкие, глазки-бусинки...
— Прости, — прошептала я, — но он должен поправиться.
Слезы капали на перья, пока я ощипывала тушку. Потом потрошила, стараясь не думать о том, что держу в руках еще недавно живое существо.
В котелке зашипел жир, когда я поджарила кусочки мяса. Аромат разнесся по домику, такой домашний, такой нормальный среди всего этого хаоса.
Залила водой, добавила горсть зерна, щепотку сушеных трав. Бульон закипел, запах стал гуще, насыщеннее.
Я помешивала его, глядя, как пузырьки поднимаются со дна.
— Скоро поправишься, — сказала я спящему Теодору, — и тогда мы...
Голос сорвался. Что тогда?
Бежать? Сражаться? Искать единорогов?
Капля упала в котелок. Соленая.
Я вытерла лицо рукавом и снова принялась мешать.
За окном темнело. Но в домике теперь было чисто, тепло, и пахло бульоном.
И это пока было главное.
Вечерние тени уже заползали в углы комнаты, когда Теодор зашевелился. Я сразу подняла голову, отложив в сторону тряпку, которой протирала пыль с оконных рам.
Он моргнул, медленно, будто веки были налиты свинцом. Потом попытался приподняться, но я тут же приложила ладонь к его плечу.
— Не двигайся. Сначала вода.
Поднесла к его губам кружку. Он сделал несколько глотков, потом слабо скривился.
— Ты... собираешься меня отпаивать, как птенца? — голос его был хриплым, но в нем уже чувствовалась знакомая насмешливая нотка.
Я не ответила, только приподняла бровь и поднесла ложку бульона.
— А теперь ешь.
Теодор покосился на котелок, от которого валил аппетитный пар.
— Это что, твои кулинарные эксперименты? — он с трудом приподнялся на локте. — Или ты наконец-то решила меня отравить?
Я сунула ему ложку прямо в руку.
— Раз шутишь, значит, идёшь на поправку. Ешь.
Он вздохнул, но подчинился, осторожно пробуя бульон. Потом замер, брови поползли вверх.
— Оно... съедобно.
— Ты просто голодный, — фыркнула я, но внутри что-то ёкнуло от глупой радости.
Он доел молча, потом откинулся на подушки, закрыв глаза.
— Спасибо тебе.
Два простых слова, а у меня вдруг перехватило дыхание.
— Не за что, — пробормотала я, забирая пустую миску.
Он уже снова засыпал, но перед тем, как погрузиться в сон, успел пробормотать:
