Хозяйка старой пасеки 3 (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

Один разговор едва ли что-то изменит. Да и вообще я вряд ли сумею совершить революцию в их головах. Но, может быть, хотя бы их дети вырастут хоть чуточку другими.

Вода камень точит. Другого пути нет.

— Ступайте, — сказала я. — И выбирайте нового старосту. Честного. И запомните: мне решать, что делать со своими работниками. Мне. И закону.

— Старосту представите мне, — впервые за все время подал голос Нелидов. — Как завсегда водилось. Я как управляющий представлю его барышне. Свободны.

Мужики поклонились и молча побрели восвояси. Герасим сошел с крыльца, опустился в земном поклоне. Я выдохнула и тяжело оперлась на перила. Руки дрожали.

20

— Спасибо за помощь, Сергей Семенович, — сказала я.

Да, он вмешался лишь в конце, но я знала, что он подскажет, если я сделаю что-то не то, и это успокаивало. Конечно, куда спокойней мне было бы, если бы за моей спиной…

Я оборвала эту мысль. В моем случае мечтать вредно.

— Я ничего не сделал, и вам не нужна была помощь. Однако будет лучше, если сперва я побеседую с тем, кого они выберут, чтобы не беспокоить вас, если человек окажется неподходящим. В конце концов, вы для того меня и нанимали — перехватывать дела, которые можно решить без вашего участия.

— Да, спасибо. — Я потерла лоб. — В Воробьеве тоже нужно выбирать нового старосту. И как-то наказать старого.

Нелидов кивнул.

— Да, я посылал мальчишек, чтобы предупредили, как вы велели. Если вы не против, я бы поговорил с людьми сам. В вашем присутствии, если желаете.

Я поколебалась. С одной стороны, я привыкла все контролировать, с другой — Нелидов прав. Я нанимала его, чтобы облегчить себе жизнь, а не чтобы проверять каждый его шаг.

Все же я спросила:

— Какое наказание вы придумали?

Одно дело в сердцах пригрозить мужику, бьющему жену, что велю всыпать ему батогов. Совсем другое — хладнокровно приказать выпороть человека. Не хотелось бы мне, чтобы от моего лица отдавались такие приказы. Телесные наказания если чему и учат — так это изворачиваться и врать. Страх, боль и унижение никого не делали лучше.

— Он пытался разрушить вашу пасеку. Если бы я был уверен, что он не украдет ваш секрет, заставил бы его делать доски на ульи и сами ульи. Под контролем Герасима. Разумеется, без оплаты.

— Ящик — он и есть ящик, ничего в нем особо секретного нет. Дело в рамках и вощине и знаниях, как все это использовать, а из моей головы не украдут. Так и поступите.

Похоже, мне понадобится больше ульев, чем я планировала изначально. Я намеревалась просто пересадить семьи, а потом контролировать роение, однако у пчел было свое мнение по этому вопросу, а ульи-колоды не слишком позволяли вмешиваться в жизнь семьи. Так что оставалось только следовать давно известному «не можешь остановить — возглавь». И своевременно пересаживать уже отроившиеся семьи, чтобы им было чем заняться кроме как выпускать следующие рои.

Так что помощь старосты, пусть и недобровольная, была очень даже кстати.

— С вашего позволения… — Нелидов не договорил, и я тоже услышала стук копыт.

Полкан, успевший растянуться на крыльце, пока мы разговаривали, поднял голову и завилял хвостом.

Неужели вернулся? Сердце замерло на мгновение и заколотилось с удвоенной скоростью.

Из-за деревьев выкатились дрожки, которыми правил Иван Михайлович.

Я тихонько выдохнула, стараясь не показывать разочарования. Ну что я за дура!

После взаимных приветствий я провела его в девичью. Кликнула со двора Матрену. Услышав, для чего приехал доктор, она охнула. Сгребла в горсть ворот своей рубахи, будто ее собирались раздевать прямо сейчас.

— Да что ж вы, барышня! Неужто мне стыда мало было?

— Матрена…

Я взяла ее за руку, но женщина выдернула пальцы и отступила. Я мысленно обругала себя. Я — барышня. Она — крестьянка. И хоть она и благодарна мне, не может не ждать подвоха.

— Стыдиться нужно не тебе, а тем, кто довел тебя до этого. Доктор осмотрит тебя. Это нужно, чтобы доказать в суде…

— Так еще и в суде прилюдно ославят! — охнула она.

— Что ж, хорошо. Я извиняюсь перед доктором за ложный вызов. Исправник отдает твоего мужа под суд, а тот говорит — да, поучил бабу, но исключительно ласковыми увещеваниями.

— Да как же это!

— А ты думала, он во всем повинится и бодро поедет в Мангазею? Нет, Матрена. Он вернется. Униженный. Озлобленный. Уверенный, что это ты во всем виновата. Я постараюсь тебя защитить, но я не могу держать тебя при себе все время. — Я помолчала, давая ей осознать. Продолжила, так мягко, как могла: — Да, доктору нужно осмотреть тебя, чтобы описать следы побоев. Но его записи помогут осудить твоего мужа. Я сама приеду в суд, если понадобится. И после того, как его сошлют в Мангазею, ты сможешь потребовать развода.

— Так это ж грех какой! Потом ни в церковь, ни…

Не удержавшись, я закатила глаза.

— Иван Михайлович…

Доктор успокаивающе улыбнулся.

— Грех — это когда развод из-за прелюбодеяния. Тогда, действительно, виновному придется в церкви каяться, и второй раз ни замуж, ни жениться нельзя. А когда ты разводишься потому, что не можешь и не хочешь жить с преступником, никакого греха на тебе не будет. Сможешь и в церкви бывать, как раньше, и второй раз замуж…

— Упаси господи!

— Тут уж тебе решать. Главное, что муж твой никаких прав на тебя иметь не будет.

Матрена задумалась. Доктор добавил:

— И ты неверно представляешь себе суд, милая. Это не деревенский сход, где всем миром решают. Исправник напишет, что видел, и Глафира Андреевна тоже. Я опишу твои синяки. Судья прочитает все эти бумаги и вынесет приговор. Губернатор подтвердит. Никто на тебя смотреть не станет и тем более перед всеми позорить не будет. Да, дело может затянуться…

— Кирилл Аркадьевич обещал дать ему ход как можно скорее, — сказала я. — Он очень рассердился.

— Тем лучше. Ну так что, Матрена?

Женщина тяжело вздохнула.

— Ладно.

Осмотр не занял много времени, хотя для Матрены, наверное, каждая минута казалась вечностью. Наконец доктор поднялся в гостиную, попросил перо и чернила.

— Я оставил женщине мазь для скорейшего заживления синяков. Переломов, к счастью, нет. Что до ран душевных, от них лекарства пока не придумали. Но, полагаю, в вашем доме ей будет легче исцелиться. Нечасто встретишь хозяйку, которую судьба ее людей заботит больше, чем десятина пашни. Доброе дело делаете, Глафира Андреевна.

— Они живут на моей земле, значит, они мои люди. Значит, я отвечаю не только за землю, но и за них.

«Мои люди». Звучит, будто я королева какая-то. Впрочем, королевы, кажется, не кидаются на чернь с поленом и всем известной матерью. Королевам вряд ли бывает стыдно за подобные безобразные срывы.

— Я бы хотел осмотреть Марью Алексеевну, если она не против, — сказал Иван Михайлович.

И я совсем не удивилась, когда генеральша сама возникла на пороге гостиной.

— Нечего на меня смотреть, чай, не картина, — заявила она. — Дышать не больно, шевелиться тоже, благодаря вашей настойке да княгинюшкиному и Глашиному благословению. Значит, все в порядке.

Одета она была в плотно запахнутый пыльник, скрывающий домашнее платье. За ее спиной шмыгала носом Варенька, старательно избегая моего взгляда.

— И все же я считаю, что вам необходим покой.

— В стоячей воде только тина растет, доктор. А мне рано покамест тиной покрываться. Графинюшка в церковь хочет, помолиться о вразумлении.

Пожалуй, я не буду спрашивать, о чьем вразумлении хочет помолиться Варенька. Мне оно точно не помешает.

— Никакой церкви! В дрожках вы можете растрясти…

— У Глаши есть карета с рессорами.

В самом деле есть? Я припомнила громоздкое сооружение в дальнем углу каретного сарая.

— Но если бы спросили меня, я бы сказала, что пешая прогулка отлично подходит барышням в расстроенных чувствах. Утомляя тело, мы утишаем душу. Да и мне будет полезно пройтись.