Время наточить ножи, Кенджи-сан! 6 (СИ) - Волков Тим

Меню было не компромиссом. Это был наш манифест.

Первое блюдо — амюз буш: крошечный тартар из тунца с соусом юдзу, поданный в ложке, украшенной лепестком сакуры. Сакураи поднёс ложку к лицу, вдохнул. Не ел сразу. Пауза. Потом — один медленный укус. Ложка легла обратно на фарфоровую тарелку. Он кивнул. Фуюка записала что-то, не поднимая глаз. Нара усмехнулся и шепнул что-то официантке. Мы не услышали — но он доел до крошки.

Второе блюдо — дайкон, тушёный в бульоне с сушеными гребешками, на горячем камне. Пар поднимался завораживающе. Аромат был тонким, как утренний дым в деревне. Нара поставил палочки и закрыл глаза на секунду, будто слушал музыку. Фуюка снова сделала пометку. Сакураи не отреагировал. Просто ел — молча, точно, вдумчиво.

Я стоял за дверью, сердце билось в рёбра. Юки подошёл ко мне, сказал вполголоса:

— Дыши ровнее. Пока ни одного перекоса. Ни одной ошибки.

Я кивнул. Всё шло по плану. Пока что. Но я знал — они ещё не добрались до главного.

До «Якиудона с трюфельным соусом». До блюда, которое или вознесёт нас, или похоронит.

Третье блюдо было лёгкой прелюдией перед основным — карасидаи, морской окунь, обжаренный на скиле с соусом понзу и редисом, нарезанным, как лепестки хризантемы. Это блюдо не должно было удивлять — его задача была одна: показать мастерство. Баланс. Чистоту техники.

Сакураи не говорил ни слова, но взял палочки медленно, точно, как хирург. Окунь исчез с тарелки за четыре ровных движения. Он поставил палочки на подставку. Это было его единственным комментарием. Но я знал: это почти комплимент.

Юки ловко управлял кухней, словно дирижёр без палочки. Каждое движение — проверка, каждый взгляд — команда. Он не просто готовил — он воевал. И вот пришло время финального удара.

Якиудон с трюфельным соусом и жареными шитаке, тонко нарезанными и уложенными веером, с тёртым жареным имбирём и лепестками микрозелени. Визуально — просто. Как рисовый обед в уличной закусочной. Даже, я бы сказал, рискованно. Но аромат… даже я, зная каждый ингредиент, ощутил, как воздух стал плотнее.

Подачу сделали одновременно. Три блюда легли на стол, как фигуры на шахматную доску. Официанты отступили. Кухня притихла. Все замерли. Даже вытяжка вдруг казалась тише.

Сакураи первым накрутил лапшу на палочки. Медленно, будто проверяя текстуру пальцами. Поднёс ко рту. Один вдох. Один укус. Один долгий, неподвижный момент. Затем — он отложил палочки.

Моё сердце в этот момент сделало что-то между обмороком и прыжком. Он… не ел дальше. Просто смотрел вперёд. Как будто… разочарован?

Фуюка сделала три строчки в тетради. Коити Нара ел дольше, но молча. Улыбка исчезла. Он жевал с хмурым лицом и кивал… сам себе? Или повару? Или будущему приговору?

Юки бросил на меня короткий взгляд. Он, как и я, заметил напряжение. Блюдо — хорошее. Мы это знаем. Мы пробовали его десятки раз. Но что-то не так.

Сакураи медленно вытер губы салфеткой и впервые заговорил:

— Шитаке были слишком влажными. Срезаны правильно, но влага осталась. Трюфельный соус — сбалансирован, но лапша на полградуса переварена. Это мелочи, — он посмотрел в мою сторону, и впервые я почувствовал, что он видит не просто официанта или повара. Он смотрел на меня, как будто знал. — Но именно в мелочах рождается искусство. Или ложь.

Фуюка закрыла тетрадь. Коити снова усмехнулся:

— Впечатляюще. Но чуть-чуть не хватает риска. Я ждал неожиданности, а получил уверенность. Хорошую. Честную. Но безопасную.

Наступило время десерта.

Юки подал его лично. Он настоял.

Финальный аккорд — чизкейк на мисо-бисквите с кремом из маття и карамельной тыквой. Лёгкий дым от обожжённого сахара ещё висел в воздухе, когда тарелки легли перед критиками, словно ритуальные подношения.

Фуюка приподняла бровь — это был комплимент. Сакураи медленно взял ложку. Нара улыбнулся — возвращалась его игривая ухмылка. Всё шло к благополучной развязке.

Но что-то заставило меня обернуться.

Шёпот. Инстинкт. Или, может быть, тень, скользнувшая за стеклом.

И тогда я его увидел.

Кабояси.

Он стоял за панорамным окном, в тени внешней террасы, где уже давно никого не было. Свет от кухни не доходил туда полностью, но я узнал его. Узнал сразу — несмотря на то, что его лицо теперь было наполовину скрыто уродливым, неровным ожогом. Кожа висела лоскутами, один глаз был затенён, словно выжжен. Но второй — смотрел прямо на меня.

Ненависть в этом взгляде не была горячей — она была мёртвой. Как лёд, который уже принял своё решение.

В руке у него был пистолет.

Маленький, чёрный, почти игрушечный по форме — но рука держала его, как мастер. Это был не жест отчаяния. Это был расчёт.

Он ждал.

Я замер, не дыша, пальцы сжались в кулаки. Я не знал, видит ли его кто-то ещё. В зале всё было по-прежнему: критики ели, официанты двигались, Юки вытирал руки о фартук. Но я знал — секунды до катастрофы.

Кабояси не пришёл за едой.

Он пришёл за финалом.

Возможно, он следил за нами с тех пор, как сгорел его склад. Возможно, он думает, что я разрушил его жизнь. Возможно, он просто жаждет мести.

Я сделал шаг назад, тихо, так, чтобы не привлечь внимания. Глаза Кабояси сузились. Он увидел движение. Понял, что я его узнал. И поднял пистолет выше.

Я рванулся к двери, ведущей в зал, но поздно.

Он прицелился.

В зале всё оставалось будто вне времени.

Фуюка доедала десерт, методично, с лёгкой улыбкой на губах. Сакураи, впервые за вечер, сказал несколько слов вслух:

— Интересное послевкусие. Сложное. Пряное. Очень… японское.

— Баланс между сладким и умами идеален, — добавила Фуюка, не поднимая глаз. — Чизкейк мягкий, как воздух, а мисо даёт нужную соль.

Коити Нара, откинувшись на спинку стула, кивнул:

— Удивили. Думал, будет банальный финал, но это… — он указал ложкой на тарелку. — Это подписание мира. Или вызов.

Они были довольны. Не просто удовлетворены — впечатлены.

Я уже сделал шаг вперёд, чтобы отступить на кухню и, может быть, хоть как-то предотвратить то, что собиралось произойти за окном, но в этот момент Юто двинулся первым.

Он стоял чуть позади критиков, незаметный, как всегда. Его лицо — как маска идеального администратора: вежливость, контроль, достоинство. Но я видел, как его взгляд — один-единственный мимолётный — скользнул по стеклу. Он тоже заметил Кабояси.

И не удивился.

Он на мгновение замер. Потом — поклонился критикам, обворожительно, как будто всё, что его интересует в жизни, — это их комфорт и счёт в ресторане.

— Благодарим вас за визит, — сказал он. — Это честь для нас. Если позволите, я на минуту…

Он оставил гостей в идеальном моменте — довольных, на грани восторга. А сам… скользнул в коридор.

Я видел всё.

В его правой руке, опущенной к бедру, блестел нож. Короткий, кухонный, с матовым лезвием. Он держал его легко, будто всегда носил с собой.

Я понял, куда он идёт.

Я бросился за ним, но критики не дали мне этого сделать. Раздался скрип стульев — синхронный, как в театре. Критики поднялись.

Я уже был у прохода, на полпути к двери на улицу, когда услышал хлопки.

Реальные, громкие — аплодисменты.

Я обернулся. Сакураи, Фуюка и Нара стояли у своего стола. И аплодировали мне. Они подумали, что я вышел именно к ним!

— Ваш шеф-повар — гений, — сказал Сакураи, сдержанно, но с теплотой в голосе. — Но этот вечер был не только о вкусе. Он был… о характере.

— О правде, — добавила Фуюка, впервые глядя мне прямо в глаза. — Вы показали, что умеете быть собой. Не копировать, не угождать, а говорить на своём языке.

Коити Нара шагнул ближе, протянул руку:

— Я много видел. Много ел. Но сегодня я почувствовал, что за кухней стоит кто-то, кто борется. И побеждает. Не только в тарелке.

Я взял его руку — быстро, коротко. Сердце колотилось. Я должен был уйти. Но не мог. Не сейчас.