Тьма. Том 8 (СИ) - Сухов Лео

А вот дальше, в разговоре, мне стоило смягчить позицию. Как минимум, чтобы мои доводы с гарантией услышали:

— Да и вообще, Тихон Игоревич, раз вы знаете, то и они могут знать, что вы знаете…

— И что вы предлагаете, Фёдор Андреевич? — по-прежнему мрачно покосился в мою сторону голова.

— Дайте мне с ними поговорить, Тихон Игоревич! — попросил я. — Мне они всё быстро расскажут.

— А если нет? — ещё больше нахмурился тот. — Да и, знаете, Фёдор Андреевич… Если переборщить, то допрашиваемые умереть могут, а ничего не расскажут!..

— Ребята в Ишиме говорили, что его благородие Фёдор Андреевич в этом деле понимает! — вступился за меня Витал.

— Даже не просите!.. — возмутился голова, ничуть меня не удивив.

Мало того, что в этом мире, в принципе, не особо привыкли воевать с людьми — в последнюю тысячу лет куда чаще с тварями… Так ещё и у этого старого волчары явно были свои принципы, один из которых, похоже — убивать только в бою, ну или казнить по закону. А второй, видимо — со своими преступниками разбираться самим, не подпуская чужаков. Что, в принципе, в маленьких городках и на Большой земле часто встречается.

А я здесь был тем самым чужаком. Ещё и обидел местного голову в самом начале общения. Ну да, каюсь, был зол и не подумал наперёд. Пришлось идти к цели напролом.

— Тихон Игоревич, я понимаю, у вас тут свои законы и правила… — примирительно заметил я. — Но как главный пострадавший я могу требовать участия в расследовании. И это работает даже у вас, разве нет?

Что-то я такое читал насчёт Серых земель. Всё же многие рода имели тут свои поместья и хорошо вооружённые дружины. И в местных поселениях старались лишний раз с ними не ссориться.

Видимо, память меня не подвела: на лице головы Стопервого отразилась тяжелейшая борьба. А чтобы легче было принять решение в мою пользу, я подкинул ещё аргументы:

— Так-то я не лезу. Но я ведь могу помочь. Узнать, так сказать, явки и пропуски. Много времени на это не потребуется. А дальше сами с ними разбирайтесь.

— Да леший с вами… Пойдёмте! — буркнул расстроенный Проскурятин.

Возможно, зря я тащу методы из мира Андрея в этот, чуть менее испорченный. Всё же, когда эти способы допроса распространятся дальше, их могут применить к кому угодно. В том числе, ко мне или моим родным. А в том, что методы распространятся, можно не сомневаться. Это к хорошему ещё пойди приучи, а плохому мы, хомо сапиенс, и сами отлично учимся.

Вот только молодые люди, которые передо мной сидели, вызвали в памяти Андрея воспоминания про других молодых людей. Таких же восторженных, продвигающих свои идеалы — и плевавших на сопутствующие жертвы.

Так мне и заявил их главный, восемнадцатилетний юнец, нагло ухмыляясь в глаза:

— Вы нам не нужны были. Мы пришли за жизнью дочери тирана.

— А раз мы вам не нужны, то зачем же и нас убивать? — пытаясь понять логику этих существ, задал я вопрос.

— А не надо было дружить с дочерью тирана.

Каюсь, зря спросил. И без того подозревал, каким будет ответ. Но пока ты просто догадываешься, что для некоторых, вполне благополучных на первый взгляд, людей, чужая жизнь — не больше, чем мусор, это одно. А когда слышишь собственными ушами — совсем другое.

Да, я мог бы добыть сведения куда менее жестоко. Однако после этого ответа, честно говоря, меня сорвало.

Вопрос справедливости наказания — один из самых скользких, на самом деле. Бывает, обиженный мстит куда более жестоко и изощрённо, чем сам был обижен. А самыми «справедливыми» оказываются соломоновы решения. Какими бы жестокими они ни казались.

Самым справедливым наказанием для этих юнцов было бы привезти сюда их семьи. И со словами: «Я пришёл за ответами не от них, а от вас. Но им просто не надо было быть вашими родственниками» — пытать их на глазах неудачливых подрывников. И делать это, невзирая на возраст и пол.

Вот только… Смог бы я после этого нормально спать? Или посмотреть в зеркало и сказать, что считаю себя нормальным человеком? Вероятно, нет.

И что остаётся? Остаётся только боль и страх, которые срывают шоры с глаз, разбивают розовые очки — и вышибают двери сознания, надёжно подпертые изнутри верой в собственную правоту.

Когда боль разрывает на части, когда челюсть сводит от крика, когда ты ощущаешь смерть совсем рядом. Смерть, перед которой равны все мы. И чьё холодное дыхание порождает страх, переходящий в тотальный ужас.

И тогда ты вдруг понимаешь: всё тлен. Убеждения, идеалы, власть, золото, недопечённые блинчики… Всё пустое. И в этот момент рядом с тобой стоит совесть, если ты, конечно, смог пронести её с собой до последнего вздоха. И не молчит, а ободряюще нашёптывает тебе: «Ты всё сделал правильно, парень».

А рядом с совестью — понимание, что жизнь прожита не зря. Если, конечно, ты и вправду прожил её не зря. И это понимание говорит тебе, что смерть — лишь очередной этап твоей жизни.

А ещё с тобой рядом могут быть твои родные и близкие. Если, конечно, они у тебя ещё остались. При рождении-то они у всех есть, а вот со временем… Когда как. Но если они есть, ты сможешь взглянуть на них и понять: после тебя в этом мире останется не пустота, а что-то или кто-то… Хотя бы добрая память о тебе.

Чем из этого могут похвастаться молодые идеалисты? Само собой, ничем. И чтобы отсрочить смерть, они будут говорить. Много и подробно.

Я тщательно вытер руки, отложил полотенце и взглянул на своих «уставших» собеседников. Пятерых молодых людей и двух девушек. Когда я пришёл, они встречали меня гордыми позами, холодно-презрительными лицами и горящими взорами. А теперь сидели сжавшиеся, в крови и соплях, заливаясь слезами и вздрагивая от каждого звука.

— Если вы мне соврали, я вернусь. И закончу то, что начал, — попрощался я, прежде чем выйти.

Естественно, они принялись слезливо заверять меня, что сказали чистую правду. Однако дослушивать я не стал: неприятно было. И молча вышел из выделенной для допроса комнаты.

Первое, что увидел — это полные ужаса глаза Тихона Игоревича и его помощника. Двух вроде бы суровых мужиков, которые, видимо, стояли под дверью во время допроса. И судя по тому, как Давид и Слава перекрывали доступ в комнату, эти двое местных очень хотели мне помешать.

Вот честно, хотелось «фейспалм» из мира Андрея сделать. Как воспитывать молодёжь, уберегая хотя бы от кардинальных ошибок — так нет. А как другие начинают их великовозрастных чадушек в чувство приводить, совмещая это с полезным делом — добычей информации — так сразу сопротивляются.

Нет, я люблю молодёжь, честно. Да и сам к ней как бы отношусь, несмотря на «добавочную» память Андрея. Но неужели непонятно, что либо ты воспитываешь своих детей, вовремя объясняя, в чём они неправы, либо они вырастут очень неприятными людьми. И тогда их будет воспитывать уже кто-то другой. Общество ли, полиция или вовсе каторга.

Я достал из кармана заляпанный кровью лист с полным списком убежищ «Общества Свободы» и протянул Проскурятину:

— Как и договаривались: явки, пропуски, имена и прочие секретные сведения. При этом все ваши преступнички живы, могут говорить, ходить — и даже не под себя. Да и ложку удержат, чтобы не напрягать тюремщиков и самим принимать пищу.

— Если бы я знал, как вы допрашиваете, не согласился бы никогда… — проговорил Проскурятин, забирая список и глядя на меня так, будто мечтает сжечь.

Да уж, не так я хотел запомниться в этом славном городке. Тем более, остальные жители Стопервого мне действительно понравились: прямые, храбрые и честные люди.

— Если бы я не выставил щиты на пути взрыва, у вас на руках была бы кровь. И моего рода, и ратников и, возможно, самой цесаревны. Из-за глупости этих молодчиков… — я кивнул себе за спину, на дверь комнаты, где остались юные преступники. — … Чья-то кровь сегодня всё равно пролилась бы. Так что… Считайте их кровь платой за спокойствие.