Былые - Кэтлинг Брайан

Противоположные мерцающие реальности производили дерганое несвязное движение, напоминавшее бег панических фигурок в зоотропе. Картинки в вертящемся колесе.

Ползущий выбрался к нему из ила и отчаянно обнял. Гектор чуть не свалился со стула, пока Блейк помогал промокшему устоять на ногах.

— Видишь, Гектор, вот как все было, вот как я повстречал своего старика.

Николас улыбался от уха до уха, когда выдернул голову Гектора в единый мир. Смеялся, снимая с лодыжек спутанную простыню и возвращаясь на постель, где вытянулся в притворной усталости.

Гектор ничего не ответил, потому что голос все еще искал сообщение с мозгом — на удивление приятное ощущение. За исключением легкой дурноты, вызванной тем, что глаза побывали вратами-затворами между двумя мирами, это шокирующее событие встряхнуло разрядом необъяснимой радости, а вовсе не страха или опаски. Все прошло так быстро и ярко, что удивление не успело затопиться и замениться необычайным ужасом. Он побывал Блейком — или каким-то его призраком либо двойником. Его зрение отделилось и отправилось на сто тридцать три года назад, на встречу с недооформившимся Николасом. Иного объяснения быть не могло: это сон или некий вид гипноза. Он оглядел руки и одежду и ощутил разочарование из-за того, что они сухие, а не измазаны в грязи. Подивился новой своей способности переживать необъяснимое с такой легкостью и хотел распробовать еще. Вернуть вкус и заново увидеть то время и того человека.

— Можно опять туда попасть?

— Куда?

— В Ламбет, к Блейку, в то время.

Николас повернулся в кровати на бок и сказал:

— Но это будет новое отклонение, у тебя появится зависимость.

— Но я бы узнал намного больше. Я бы приобрел такое понимание, какого нет ни у одного…

— Зачем ты здесь, Гектор? — прервал его Николас голосом, который еще ни один из них не слышал.

— Потому что ты просил прийти.

— Нет, я не об этом. Зачем ты в Англии? — тон был совсем незнакомый, непривычный для этого места. В нем сквозили превосходство, самомнение.

— Я приехал по просьбе представителей своего правительства для встречи с тобой.

— Да, но почему ты согласился на их задание?

Этот вопрос он то и дело задавал себе сам, особенно в начале приключения. Он не ожидал услышать его вслух — особенно от создания, которое только что выкопал и с которым разделил умопомрачительный внетелесный опыт. А самое странное, что он не мог ответить на столь элементарный вопрос, не мог придумать уважительную причину. Все мотивы и оправдания, какие он приводил себе сам, бессмысленны для всех остальных. Сейчас он остался без слов — и без ваявших их лжи и иллюзий. Все, что приходило в голову, — ответить, что он приехал быть с ним, и Гектор сам знал, как слабо и жалко это звучит. Он раскрыл ладони и всплеснул руками, словно дирижируя всем тем, что не мог сказать. Ждал отклика на свое немое кукловодство, но так и не дождался, потому что Николас спал. Сомлел после уксусной резкости собственного вопроса. Гектор следил за редким дыханием и гадал, мог ли Николас видеть сны.

Он сидел там дотемна. Заглядывали санитары, никто не просил уйти. Никто вообще ничего не говорил. Он сидел, пока в комнате не остались только желтая полоса освещения из коридора да хилые лучи поднимающихся звезд над прогулочными дворами. Сидел, зачарованный покоем ожидания. Слышалось только очень слабое шипение батареи и часы, отмечавшие четверти часа в какой-то далекой части больницы. Николас ни разу не шевельнулся, не поправлялся постоянно, как спящие в своем путешествии к утру. Гектор и сам чуть не задремал в тихом тепле. Наконец решил, что его бдение бесполезно. Лучше вернуться завтра, когда оба будут не так утомлены. Он поднялся со стула и подошел к кровати. Дотронулся до радио. Холодное, без вибрации, что чувствовалась ранее. Минуя на обратном пути окно, он заметил, как в тенях внизу, у стены, что-то движется. Мимолетно и необычно. Промелькнуло, словно быстро извиваясь, чтобы спрятаться. Его нос почти уперся в стекло, которое он и принял за логичную причину феномена. То, что ему примерещилось во дворе, напоминало высокого изогнутого головастика или схематичный сперматозоид. Нет! Еще более странно — бледную запятую, оживший знак пунктуации, а стоило опознать внешний вид, как оно вывернулось из поля зрения, оставляя Гектора сомневаться, что он вообще что-то видел.

Всего лишь отражение, сказал он себе по дороге через комнату и задержался у двери, чтобы снова взглянуть на спящего Николаса. Тот казался мирным и неподвижным. Гектор ушел, тихо прикрыв дверью другой мир.

Он шагал по темной и притихшей лечебнице. Его встретил медбрат и молча шел рядом до самого приемного зала. Воздух наполняли легкие звуки всхлипов и вздохов, хныканья и дыхания. Шуман взглянул на медбрата.

— Так всегда бывает, сэр, в этот час они вспоминают прошлые жизни. К трем утра все будет тихо.

За ним заперли большую дверь, и он набрал полную грудь обнадеживающего воздуха. Спускаясь по залитым лунным светом ступеням в смолисто-зеленую тьму сада, он осознал, что кое-что забыл. Что-то важное в связи с Ламбетом и Темзой. Остался только осадок сладкого возбуждения, но поместить смысл в контуры его образа не удавалось. А когда он добрался до ворот на дорогу, изгладился уже и последний привкус. Он оглянулся назад, на множество окон больницы, и представил себе печальные и пропащие жизни за ними. Задумался о Николасе, и есть ли правда в его словах о столетиях жизни. Задумался обо всех годах, когда тот жил и спал. Обо всей прошедшей мимо истории. Задумался о заданном ангелом вопросе и спросил себя, не была ли на самом деле запятая, спрятавшаяся во дворе, вопросительным знаком.

Глава двадцать шестая

Отцу Тимоти никак не давались сахарные чернила. Он опробовал мед и розовую воду, но для ручки те оказались слишком липкими. Пользовался демерарой и дождевой водой, и они закупоривали предложения. Он начал задумываться о том, чтобы пользоваться кистью. Открыл для себя, что подготовка — это все. С шершавым известняковым полом было трудно. Его пористая натура хорошо впитывала чернила, но привлекала и пыль, а та возникала повсюду. Даже если подмести дважды, по-прежнему был желтый остаточный порошок. Приходилось вставать на четвереньки и тереть губкой, прежде чем получалось отполировать пол в подготовке к вязким словам. Критически важным стало сохранять равновесие между поддержанием чистоты и отпугиванием посланцев. В пыли они чувствовали себя как дома. К ним-то она не липла — их черные ноги поблескивали, когда они проходили всевозможные препятствия. Но метла была к ним жестока, бескомпромиссна в атаках. Подметая в первый раз, он навредил многим. Модеста увидела его нетерпеливое изуверство и закричала. Он спрятался в самодельной ризнице, пока она восстанавливала ущерб, собирая перед часовней кучу из мертвых. Остальные придут и унесут долой раненые черные тела своих.

Теперь он ее боялся. Ну вот. Сказано. В открытую. Он разговаривал с пустой комнатой, и та слушала, недоумевающая и равнодушная. Поначалу требование Модесты научиться писать на полу казалось лишь легковесной сменой их ролей, но через три дня педантичного и бесцельного труда его начали злить приказы, причем он сам не знал, зачем подчинялся. И тогда возмутился, позволил норову плеснуть через край. Стоило словам вырваться, как она изобразила знак и плюнула на Тимоти. Его яд утроился в ее слюне и хлестнул по лицу колючей проволокой. Он завалился навзничь среди банок сахарной воды, весь в слезах. Прикрыл лицо от нового нападения, но крови, к его удивлению, не было. Она широко улыбнулась и поманила к себе.

— Возвращайся к уроку, времени как следует научиться у нас в обрез.

Он вернулся к работе, и она больше не обращала на него внимания, пока он не задел метлой насекомых на полу. Унеся искалеченные тела наружу, ушла, и он снова почувствовал в себе уверенность показать нос из ризницы. Пол и банки остались на своем месте, и он снова взялся за метлу. И тогда увидел, что на стене за его спиной — надпись. Аккуратные каракули углем по желтому камню: «Не обижай их, не то они обидят тебя».