Былые - Кэтлинг Брайан

— Очень шипасто, — сказал художник. — Извольте видеть.

Бэррэтт смешался из-за смены направления, но не стал жаловаться на желание профессора взглянуть на новые картины. Перед кроватью Уэйна стояли три новых ярких работы — так, чтобы он мог их видеть перед сном.

— Хм-м, — сказал Гектор, поглаживая подбородок. — И правда шипасто.

Портреты закладывали вираж от почти нормальной кошки до бестии с зазубренными контурами и совиными очами, чей узор топорщился и вскидывался в повторяющихся геометрических выкриках энергии. Точно контуры ожили и разбились на связанные и самокопирующиеся симметричные кляксы самих себя. В другие времена их бы назвали фрактальными. Краски были дикими и бешеными, излучались электрическими, кислотными ударными волнами.

— Свирепые создания, — сказал Гектор.

— А у него есть вкус, — добавил Уэйн, обращаясь к кошке, затем повернулся обратно к Гектору. — Вы уже приходили вместе с Николасом, интересовались.

— Верно. Вы его сегодня видели?

Кошатник подергал себя за усики.

— Каверзный вопрос, — сказал он и взял клочок бумаги. — Возвращайтесь позже.

Мрачная каморка показалась вдвое более пустой, когда Гектор спроецировал в ее узкую неподвижность сияющего улыбкой отсутствующего Николаса. Все было точно таким же. Отвратительно казенным, за исключением радио и наушников.

— Где он хранит свою картинку, о которой вы мне рассказывали? Блейка?

Они перерыли все. Ни следа.

— Значит, забрал с собой? — спросил Бэррэтт.

— Понятия не имею, доктор, он же ваш пациент, но вы сами говорили, что это самое драгоценное его имущество.

Бэррэтт был сбит с толку.

— Так и есть, картинка да радио.

Бэррэтт заглянул под детектор, проверить, не может ли она лежать там. Замер и медленно опустил голову к радио. Затем к наушникам.

— Включено, — сказал он. — Все еще включено.

— Что там? — спросил Гектор, не думая по-настоящему, что эта раздражающая игрушка может иметь значение.

— Не знаю, — сказал Бэррэтт. — Голос. Кажется, на немецком, — он протянул скелетную металлическую клипсу, словно это неведомая и подозрительная форма жизни. Гектор аккуратно поместил ее в ухо, памятуя о предыдущем опыте. Затем нахмурился и прислушался внимательнее. Металлический голос внутри кричал откуда-то издалека. Лицо Гектора изменилось. Бэррэтт смотрел и не понимал. Глаза старика больше не регистрировали его присутствие. Он остался совсем один, падал внутрь, навстречу проклятию. Только дважды доктор видел подобное раньше. В палатах. Это было осознание. Осознание, очищенное от любых защитных слоев иллюзии. Осознание трагически страдающего, что он в самом деле безумен. Молниеносная вспышка понимания, отвратительное и полное отражение самого себя. Проблеск ужасающего будущего, терзающего неизменными годами впереди. Гектор осел на кровать и выронил наушники на пол.

— Профессор Шуман. Профессор Шуман, что такое? Я могу вам помочь?

Гектор покачал головой и понял единственную причину, почему добрый Николас не хотел отпускать его домой.

— Мне нужно подышать свежим воздухом, можно выйти на улицу?

— Конечно, сэр, вам помочь? — Бэррэтт подал Гектору руку, и они вышли в коридор.

— Знаете, такова моя судьба — вечно покидать эту комнату именно так: в прошлый раз — в инвалидном кресле, теперь — это, — с полуулыбкой Гектор спустился по задней лестнице мимо дюжего сторожа, коснувшегося при их виде козырька. Теперь они стояли там, где ранее находился двор для прогулок неизлечимых. Прямо под окном Николаса. Трава была неухоженной и истрепанной. К кирпичному забору прислонилась пара кроватных рам. Шуман сделал несколько глубоких вдохов.

— Что вы там услышали, профессор?

Гектор сглотнул и наконец ответил.

— Это из фатерлянда. Бредни тирана.

— А! Я что-то читал о вашей новой политике.

Гектор одним взглядом перекрыл следующую шутливую фразу доктора и махнул рукой, обозначая, что ничего не может прибавить.

— Простите, пожалуйста… но.

— Все в порядке, профессор, прошу прощения за назойливость.

Гектор выпрямился и сказал:

— Довольно, теперь давайте найдем его, — он сделал еще один глубокий вдох и крикнул во всю глотку: — Николас, я все еще здесь!

Усилие как будто опустошило коротышку, и он неуклюже уселся на грубую полысевшую лужайку. Никто ничего не говорил — они просто наслаждались влажным прохладным воздухом.

Сверху мякнул новый звук. В окне Николаса показалось тощее точеное лицо.

— Мяу, — сказало оно, — мяу-мяу-мяу.

Бэррэтт улыбнулся и наклонил голову, чтобы видеть Уэйна. Шуман наблюдал, как ветер колышет короткую клочковатую траву. Вдруг сдвинулся вперед, пристально вперившись перед собой.

Бэррэтт обернулся к старику, стоявшему на карачках и ползущему по двору, словно краб.

— Профессор?

— Быстрее, взгляните.

Доктор трусцой подскочил к гостю, которого уже потихоньку принимал за своего будущего пациента. Затем увидел сам. Через траву щупался рябящий узор. Двигаясь так, словно, кроме него, там больше ничего не было. «Мяу-мяу-мяу», — все еще отдавалось сверху. Из листьев уставились глаза; они и были листьями. От них разбегались сильные узоры.

— Это кошка Уэйна, с картины, — сказал Гектор. — Как будто кошка Уэйна нарисована травой. Следуйте за ней.

Это могло быть всего лишь мимолетным порывом ветра, пробежавшим по огороженному двору. Это могло быть всего лишь случайным содроганием, только смахивающим на голову безумного зверя, но оба поверили и проследовали за этим к дальнему углу сада. Там оно остановилось и исчезло, а они начали копать.

— Мяу-мяу-мяу.

К Бэррэтту и Шуману во дворе присоединились еще четыре сильных работника. Они принесли лопаты и быстро отыскали спящего.

Из неглубокой могилы смотрел Уильям Блейк. Свидетель ангелов. Поэт, пророк, визионер, безумец. Ну или его портрет. Зажатый в руках Николаса.

— Николас, Николас, вернись, это Гектор. Ты хотел, чтобы я пришел, и я здесь, а где ты?

Фотография Блейка шелохнулась в заляпанных руках, под поломанными ногтями.

Его отмыли, одели и позволили вернуться в комнату. В течение всех процедур Гектор оставался рядом. Так хотел Николас. К зеленой двери они медленно вернулись вместе.

Надвинулся синеватый вечер — притихшее солнце будто хотело поспособствовать скорой беседе, которая, чувствовал мозгом костей Шуман, даст ответ или хотя бы переосмыслит вопрос. С Темзы принесло нетуманистую мглу, и та совокуплялась с сумеречным светом. Его пытались впитать миллионы кирпичей, которые определяли и сдерживали лечебницу, и какой-то части это удалось. Чтобы пресуществиться на последних лучах солнца, заходящего над миром, который забудет глубину вчерашних дней и будет тянуться только к ограничениям завтрашних. На пути к комнате 126 Шуман в шутку подумал, что в этот раз покинет ее на носилках. В первый раз — на инвалидном кресле, во второй — на плече Бэррэтта. Носилки — вполне естественный преемник. Из шаловливой мысли выплыла истина, чуть не остановившая его на месте. Высокий человек с волнистыми волосами и в халате остановился по правде. Взглянул сверху вниз и показал заботу в лучащейся улыбке.

— Что-то неладно, профессор?

Шуман помялся, а потом ответил:

— Нет, Николас. Все ладно, но довольно странно, — он помолчал под замершим мгновением Николаса в тени его вопроса. — Право, зови меня Гектор.

— Гектор, да, обязательно.

Шуман пригладил свои уложенные волосы и взглянул на самое странное из всех существ.

— Мне просто пришло в голову, что я очень хорошо себя чувствую. До начала этих изысканий я был больным стариком, пережившим удар, и верил, что моя жизнь неторопливо подходит к концу, а теперь? Теперь я и думать забыл о возрасте, боли и колотье, медлительности. Слишком занят в последние несколько недель.

Николас просиял, взял Гектора за руку и сказал, когда они снова сдвинулись с места:

— Но это же хорошо, Гектор, направление волн изменилось.