Вадбольский 4 (СИ) - Никитин Юрий Александрович

Иван Бровкин особенно хорош в вылавливании лазутчиков, Карницкий в ожидании нападения то и дело засылал то по одному, то мелкими отрядами. Но зимой, когда все деревья голые, Мата Хари замечает всех с момента, как только выйдут за ворота вражеского имения, передаёт данные мне, а я высылаю на перехват Бровкина с его людьми.

Он время от времени приводил пленных лазутчиков, что готовы принести клятву верности, остальных, как понимаю, оставляет волкам на поживу. Война — жестокое дело, я делаю, что могу — не бью первым, это уже немыслимый гуманизм: мог, а не вдарил!

Так у меня прибавилось ещё восемнадцать человек. Для Карницкого потеря не такая уж и большая, гложет его разве что неопределенность, я больше вроде бы не даю о себе знать, но с каждой ночью целых построек в его хозяйстве всё меньше, а те, что спешно ремонтируют, снова с помощью какой-то неведомой магии воспламеняются.

— Мата, — велел я, — бди!.. О малейшем изменении — сразу!

— А вы, босс, прятаться от трудностей?

— Это я так готовлюсь, — ответил я пафосно.

Но когда опустился в Щель, подумал, что в самом деле прячусь от трудностей. Здесь они другие, хоть и вроде непонятные, как с закрытыми глазами по минному полю, а с людьми разве не так?

Кто-то, чтобы лучше думалось, моет на кухне посуду, а я взялся за кирку, долго каторжанился, как раб у франков, земля плотная, слежавшаяся, киркой выламывал пласты, руками поднимал и выбрасывал наверх, а там трудолюбивая Лиза оттаскивала под стенку.

Лопатой смог только напоследок, там земля мягче, но почти сразу наткнулся на угольный пласт, снова взял кирку и… повезло с первого же удара!.. После каждого обнаруживал мелкие куски угля и два-три кристалла. Как и в прошлый раз, больше всего тёмных, чуть меньше фиолетовых и синих, часто попадались голубые и жёлтые, несколько раз я держал в ладонях багровые.

В подвале под зданием шесть комнат, заняты все, нужно освободить хотя бы одну, там сделаю тайное хранилище кристаллов и всего-всего, что добуду, и что пока что нельзя показывать общественности.

Обилие развращает. Как я заметил, у Сюзанны изначально голова шла кругом от прекраснейшей музыки в идеальном исполнении, но в конце концов преодолела себя или поддалась соблазну, смотря как смотреть, теперь часто слушает оперные арии и во время работы, лишь приглушает звучание, прослушивает целиком симфонии, и как мне кажется, тайком от меня смотрит исполнение таких безнравственных танцев, как вальс, фокстрот, самба и даже неприличные латинские.

Тайком от меня, потому что всегда с жаром и негодованием доказывает вульгарность и непристойность таких танцев, их же ни одна порядочная барышня смотреть и не будет.

Вот и не смотрит… в моём присутствии. Нужно будет пригласить на что-нибудь совсем уж, ламбаду или на байсерс. Конечно, откажется, но по глазам увижу, пробовала ли в одиночку какие-либо па из этих откровенных танцев.

Хотя нет, а вдруг согласится? А что потом, а что потом, как спрашивала Ахмадулина Евтушенку. Мне это «потом» совсем не надо. Хотя, конечно, надо, ещё как надо, но, как сказано в рекламе, если товар одинаков, зачем платить больше?

Она всё чаще в моём кабинете забирается с ногами на диван, ей так уютно, смотрится мило и очень женственно, сама старается сменить имидж ледяной и неприступной красавицы на образ соратницы, деловой и улавливающей все мои запросы.

В особняке секреты долго не остаются секретами, все постепенно узнают вкусы и наклонности тех, с кем общаются. Сюзанна не исключение, служанки не только стирают и гладят ей бельё, но помогают одеваться, приносят сладости в её кабинет, делятся сплетнями, потому сегодня, вот так мило устроившись с бумагами на диване, она вдруг поинтересовалась щебечущим голоском:

— Барон, а говорят, вы пользуетесь услугами Любаши не только, как хорошей кухарки?

Я сразу понял по чересчур лёгкому и щебечущему голосу, где тут заложена мина, но чего увиливать, как бы признавая за собой какую-то вину, взял и наступил сразу двумя ногами.

— Да, ваше сиятельство. Пользуюсь.

Она вскинула брови и посмотрела на меня, как прокурор на отъявленного рецидивиста.

— И вам не стыдно?

Я ответил так же просто:

— Ничуть. А что здесь стыдного или преступного?

Она вскинула очи горе.

— Ну… даже не знаю, как объяснять такие простые вещи. Это же понятно и без объяснений. Иногда вы кажетесь членом секты Аскетов, но когда присмотрюсь, такой же, как все…

Я ощутил некоторое раздражение, не люблю, как всякий человек, когда меня обвиняют в том, в чём ну никак не виноват, и что виной вообще не является.

— Ниже пояса, — сказал я чуть суше, чем хотелось, — мы, мужчины, все одинаковы. Различия начинаются выше. У женщин, полагаю, примерно та же милая ситуация. Тело — это самое меньшее, что женщина может дать мужчине, вы разве со мной не согласны?

Она мило смутилась, я даже не понял, взаправду или играет, раз уж я послушно пошёл по начертанной ею линии.

— Барон, но сословные различия существуют не зря…

— В чём-то не зря, — согласился я.

— Вот-вот!

— Но в чём-то оценка очень слишком завышена. Когда я захожу в столице в ресторан, я не понимаю, почему одна и та же порции сёмги в одном ресторане стоит два рубля с полтиной, а в другом двадцать рублей!

Она мило округлила глазки.

— Барон, но это же понятно! Как я догадываюсь, вы сравниваете элитный ресторан «Эрмитаж» с дешевыми ресторанчиками для купцов и разночинцев?

— Но сёмга одинаковая? — уточнил я. — И приготовлена так же. Я ел там и там. В конце концов, предпочел за два рубля с полтиной.

Она взмахнула руками, не зная, как объяснить, что в «Эрмитаже» престиж, там знать, люди с огромным влиянием, с титулами, туда стремятся все, потому всё так дорого, но я смотрю бесстыжими глазами и в них один простой вопрос: но, если рыба одинаковая, почему я должен платить больше?

— Барон, вы меня просто дразните?

— Ничуть, — ответил я очень серьёзно. — Как я понял из ваших слов, в «Эрмитаже» обедают люди с аскриптивным престижем, а там, где рыба дешевле, с меритократическим. Но я простой барон, ваше сиятельство, я всего добиваюсь сам. Потому меритократический престиж мне как-то ближе и понятнее.

Она хлопала глазами, ресницы длинные густые и красиво загнутые на кончиках, взгляд беззащитной юной женщины, которую должен беречь и охранять, что вообще-то и делаю, но сейчас склоняет меня к тому, что я сам как бы обижу, и в общественном мнении буду виноват.

— Барон, вы образованность свою хочите показать? При чём тут сёмга?

— Сёмга, — пояснил я, — не самое главное в жизни, хотя, признаюсь, вкусно. Но я вовсе не стремлюсь её есть только в «Эрмитаже», уж простите.

— Барон, — произнесла она с достоинством, хотя для этого нужно гордо выпрямиться, а не сидеть с поджатыми лапками на диване да ещё прикрыв ноги большим тёплым пледом, — вы грубите!

Я ответил смиренно:

— Вы же хотели от меня откровенности.

— Но ваша откровенность слишком откровенна!

Я развел руками и сказал самым покаянным голосом:

— Я предупреждал, моя не понравится. Откровенность вообще никому не нравится. «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман…», кто сказал? Сюзанна, я тоже могу напустить этого возвышающего обмана да хоть целое море, но сам жить всё-таки не хочу по нему. Это не других дурачить, а себя, а на это я не согласен. Да и вас, уж поверьте, дурачить не хочу. Вы для меня великая ценность!

Смотрит внимательно, в самом деле старается понять, я откровенен, видно, но слишком уж мои слова шокирующи и непривычны.

— Барон, вы действительно Аскет?

Я вздохнул, ну вот опять из клопа резину, покачал головой.

— Сюзанна, я избегаю любых сект, обществ, организаций, кланов и вообще всего, что может ограничить мои свинские порывы… простите, порывы моей свинской… нет, не так, порывы моей благородной и возвышенной души, как хочет и даже требует моя свинская натура!