-- Я, по сути, и есть рабочая лошадь, – с некоторым даже раздражением отвечала я тогда.
-- Жизнь — штука длинная, девочка моя. Все пройдёт, и война тоже. А вот молодая ты будешь только здесь и сейчас. Немножко времени, потраченного только на себя, просто для того, чтобы сменить одежду и вспомнить о том, какая ты красивая – ничтожная мелочь. И вообще, не перечь тётушке! – с улыбкой убеждала меня Ханна. Она видела, как я устаю, жалела меня и поддерживала так, как могла.
Ирвин неплохо учился, но главное для меня было то, что уроками он занимался сам. Я была безумно благодарна брату, что мне не приходилось сидеть с ним рядом и отслеживать, выполнил ли он домашнее задание. Он всегда чувствовал себя старше своих лет и почти всегда вёл себя как взрослый.
В середине весны возобновились военные действия, и Англитания захватила ещё кусок территории. К нам стали прибывать первые телеги с ранеными. Половину мэрии выделили под госпиталь. Теперь иногда среди дня в дом стучали волонтёры, собирающие деньги в помощь раненым.
Учёба в этом году у детей закончилась раньше, так как большей частью в классах преподавали мужчины, и больше половины из них были призывного возраста.
Некий барон фон Берготто, о котором я ранее не слышала, прислала Алексу приглашение на благотворительный бал в пользу госпиталя. Честно говоря, особого желания идти туда у меня не было, но тётушка Ханна настояла. И я, порывшись в шкафу, выбрала достаточно милый и нежный шелковый туалет.
Я опасалась, что буду смотреться на званном вечере нелепо, так как мой туалет вовсе не был бальным. Это было милое дневное платье, годящееся для весенней прогулки по парку. Да и в целом, когда я переоделась и уложила волосы, в зеркале я увидела почти чужое строгое лицо. Не юная хрупкая девушка, а молодая женщина, чей облик нёс печать усталости и какого-то трагизма. Мне сильно не понравилось собственно отражение.
Как ни странно, спас дело Алекс. Он приехал за мной немного раньше оговорённого времени и успел поиграть с Ирвином. А когда я вышла в столовую, смотрел на меня с таким восхищением, что я испытала странную смесь радости и смущения. Даже сердце забилось так, как будто мне было всего пятнадцать лет, и меня ожидало первое в жизни свидание.
-- Вы выглядите просто восхитительно, Элли! А это вам… – Алекс протягивал мне небольшой букетик белоснежных ландышей, а я испытывала странную растерянность…
Даже зимой, в условиях зарождающегося дефицита, Алекс ухитрялся несколько раз приносить к столу лакомства. Это были подарки для всей семьи, бесконечно радующие сладкоежку Джейд и Ирвина. Это было маленькое плотское удовольствие, которое мы, к сожалению, могли позволить себе крайне редко. Цветы – это было нечто другое. Они куплены не для еды, они куплены не для семьи. Это подарок только для меня!
Тётушка Ханна незаметно, как ей показалось, смахнула слезу, а Ирвин, подбежавший и крепко обхвативший меня, негромко сказал:
-- Ты такая красивая, Элли! Ты самая красивая!
Я разделила букет на две совсем уж маленькие части и одну приколола к платью, а вторую поставила в маленький стеклянный бокал на середину обеденного стола, чтобы до него не добралась Джейд. Мне хотелось разделить и эту маленькую радость, и это тепло со всей семьёй.
***
В роскошном бальном зале, освещённом газовым рожками, было тепло и даже душно. Здесь я заметила, как сильно разделилось на слои дворянское общество. Меньшая часть блистала абсолютно новыми и достаточно роскошными туалетами со смелыми декольте. Но таких дам было совсем немного.
Большая же часть женщин, как и я, были одеты или в платья прошлогодних фасонов, или же просто в красивые дневные. И не важно, что на это повлияло: отсутствие денег или нежелание слишком ярко блистать в такое тяжёлое время. Хорошо уже то, что я не выделялась на фоне остальных приглашённых: мне бы очень не хотелось подвести Алекса.
В зале провели несколько благотворительных базаров. Я купила два билета лотереи и честно призналась Алексу, что не смогу с ним танцевать:
-- Я просто не умею.
-- Что ж, Элли, это спасёт ваши ноги! Признаться, я весьма неловкий танцор, – с улыбкой сообщил он мне.
Собирали пожертвования. Алекс положил на поднос весьма существенную сумму, а я, по примеру многих женщин, сняла с себя часть украшений.
Возможно, вся эта дворянская символика военного времени и выглядела несколько фальшиво, но это был тот вечер, когда мы с Алексом могли побыть только вдвоём. В этой шумящей нарядной толпе у него оказалось не так много знакомых, изредка он приветствовал кого-то и пару раз представил меня семейным парам. Мы спокойно и медленно обходили огромный зал, иногда задерживаясь у киосков с продающимися безделушками и разговаривая просто о пустяках.
Темы наших бесед были абсолютно банальны, но они никак не касались работы, инфляции или войны. Этот вечер показался мне маленьким глоточком свободы.
Потом был очень лёгкий ужин. Затем Алекс отвёз меня домой. У дверей, дожидаясь, пока горничная откроет, немного нагнулся и нежно коснулся моих губ. В этом поцелуе не было животной страсти или сексуального призыва, зато были любовь и трогательная нежность…
***
К началу лета поток раненых стал почти беспрерывным. Даже большая часть графского замка теперь была отведена под госпиталь. Граф с семьёй выехал куда-то вглубь страны, а в городе стало изредка слышны слабые глухие звуки далёкой канонады...
***
В первый месяц лета, однажды вечером, когда мы закончили работу, Алекс спросил:
-- Элли, вы устали?
-- Немного. А что, есть ещё какие-то дела?
-- Да. Нам нужно поговорить.
Этот разговор был тяжелым и долгим. Я плакала, но не смела просить…
Через две недели, оставив мне очень крупную сумму золотом и подписав доверенность на управление мастерской, барон Алекс фон Гейл отправился добровольцем на войну.
Глава 56
Без Алекса было тоскливо и тяжело...
Целыми днями я, как заведённая, занималась делами мастерской. Лето выдалось очень жаркое. В помещении стояла дикая духота. Не помогали даже настежь распахнутые окна и двери. Каждый день я покупала свежую газету и первым делом читала новости с фронта. Они были не слишком утешительны…
Когда я появлялась в мастерской, то получала столько вопросов от рабочих, что через некоторое время завела новый обычай: газета читалась вслух до начала рабочего дня. Не знаю, правильно ли я делала, потому что хорошего настроения эти новости не добавляли никому. Люди молча расходились по местам и почти не разговаривали в течение дня. Эта гнетущая атмосфера просто убивала.
Примерно раз в месяц приходило письмо от Алекса, но военная цензура так тщательно редактировала текст, что узнать что-то о его жизни было просто невозможно. Иногда на половину страницы шел бессмысленный набор слов, которые просто не получалось связать между собой. Все остальное было вырезано ножницами цензоров, и письмо выпадало из конверта, как крупные хлопья грязного снега. Пока я твердо знала одно: он жив, скучает по мне и ждёт встречи.
