Корпорация Vallen'ok 3 (СИ) - Хардин Сергей

Я должен был чувствовать облегчение, триумф. Один из ключевых врагов повержен, причём чужими руками. Но вместо этого по моей спине медленно пополз ледяной мурашек. Не облегчение, а леденящая душу пустота. Это было не похоже на победу. Это было похоже на затишье в эпицентре бури, на ту звенящую тишину, что наступает после взрыва, когда ты ещё не понимаешь, цел ли ты, но уже знаешь, что мир вокруг изменился безвозвратно.

Лёгкость, с которой это было сделано, пугала больше всего. Один человек — пусть и дерзкий, жестокий, но живой, дышащий — просто перестал существовать по одному мановению руки. И я видел эти руки. Видел глаза, которые отдали этот приказ. И теперь я остался с ним наедине. Следующий ход был за мной. Или за ним?

Я подошёл обратно к окну. Город сверкал, жил своей жизнью, ничего не подозревая. А я стоял за стеклом, в своей безопасной башне, с холодом тяжёлого металла в руке и с ледяным комом в груди. Угроза в лице Кэзуки исчезла. Но её сменила куда более огромная, безликая и неумолимая тень. И я только что получил от неё первое, безмолвное и однозначное послание.

Вечер опустился на Осаку, окрасив небо в густые лилово-синие тона. Я вернулся в свою квартиру-аквариум в «Холмах гармонии», чувствуя себя выжатым как лимон. Напряжение последних дней не отпускало, превратившись в постоянную, ноющую боль у висков. Новость об устранении Кэзуки висела в сознании тяжёлым свинцовым шаром, от которого невозможно было увернуться.

Я пытался заставить себя поесть. Разогрел какой-то полуфабрикат, запах которого казался мне сейчас искусственным и тошнотворным. Поставил тарелку на барную стойку, но лишь бесцельно водил вилкой в холодеющей лапше, глядя в огромное тёмное окно, в котором отражалась одинокая фигура в слишком большом, слишком тихом пространстве.

Момо лежала у моих ног, положив свою тяжелую голову мне на тапок. Её спокойное, ровное дыхание и тёплое прикосновение были единственными островками реальности. Она время от времени вздыхала, словно разделяя мое непроизнесённое беспокойство.

Именно в этот момент резко и требовательно зазвонил домофон.

Звук был таким пронзительным и неожиданным в вечерней тишине, что я вздрогнул, и вилка с противным лязгом упала на тарелку. Сердце на мгновение замерло, а потом рванулось в бешеной пляске, отдаваясь глухими ударами в ушах. Они. Это слово пронеслось в голове само собой, холодное и обжигающее.

Момо мгновенно подняла голову. Но она не бросилась к двери, только медленно встала, а её низкое, глубокое ворчание было едва слышным, но полным первобытной угрозы. Шерсть на её загривке встала дыбом. Она чувствовала то же, что и я — нарушение границ, вторжение.

Я подошёл к панели домофона, но на нём не было видно лица посетителя.

— Кто это? — мой голос прозвучал неожиданно грубо.

— Это доктор Фурукава, — донёсся из динамика голос, знакомый, но какой-то сдавленный. — Извините за столь поздний визит, Канэко-сан. Мне нужно с Вами поговорить. Сейчас. Это… крайне важно.

Доктор Фурукава? Что могло заставить его явиться сюда, как назойливого коммивояжера, после того как наши пути, казалось, окончательно разошлись? После того как его долг был закрыт, а все связи с кланом оборваны? Любопытство и осторожность вели в моей голове молниеносный бой.

Я молча нажал кнопку разблокировки подъездной двери, слыша, как в трубке раздается щелчок. Затем выключил панель и остался ждать, прислушиваясь к звукам на лестнице. Момо встала рядом со мной в стойку, а тело её было напряжено, как пружина.

Раздались шаги на лестничной площадке, медленные и неуверенные. Я вздохнул и открыл дверь, прежде чем гость успел до неё дотронуться.

На пороге стоял он. Но это был не тот уставший, но сохраняющий достоинство человек, которого я помнил. Передо мной был его бледная, измождённая тень. Доктор Фурукава казался постаревшим на десять лет. Его обычно аккуратно зачёсанные волосы были всклокочены, на щеках щетина. Он был в помятой ветровке, которую, казалось, натянул на пижаму. Но больше всего пугали его глаза — широко раскрытые, с лихорадочным блеском, в котором читалась не тревога, а самый настоящий, животный ужас.

— Прошу, — произнёс я, отступая и впуская его в прихожую.

Он молча переступил порог, его движения были скованными, будто деревянными. Он не стал разуваться, лишь бегло, почти невидящим взглядом окинул прихожую, скользнув по современному интерьеру, пока его взгляд не упал на Момо. Она не сводила с него глаз, а её ворчание не прекращалось.

— Я слышал, — он выдохнул эти слова срывающимся шепотом, будто признаваясь в страшном грехе. — Что Кэзуки исчез.

Он не смотрел на меня, уставившись куда-то в пространство за моей спиной. Его пальцы нервно теребили край куртки.

Я просто кивнул, не в силах и не желая произносить это вслух снова. Я указал рукой в сторону гостиной.

— Пройдёмте. Присаживайтесь.

Он покачал головой, отказываясь от предложения сесть.

— В прошлый раз, когда мы виделись… — он начал, и его голос сорвался, заставив его сделать паузу и сглотнуть. — Я не мог рассказать вам всего. Не тогда. Слишком много глаз… Слишком много ушей. И… — он обернулся ко мне, и в его взгляде читалась такая первобытная, неприкрытая боязнь, что мне стало не по себе. — И слишком велик был страх. Но теперь… Теперь, когда его нет…

Он замолчал, пытаясь собраться с мыслями, подобрать нужные слова. Его руки снова задрожали.

— Теперь я, кажется, должен. Нет. — Он покачал головой, и в его голосе вдруг прозвучала странная твёрдость, пробивающаяся сквозь страх. — Я обязан это сделать. Потому что спрашивать больше не у кого.

Он остановился напротив меня, его плечи были ссутулены, но взгляд, полный отчаяния и решимости, упёрся прямо в меня.

— Это касается Ваших родителей, Канэко-сан.

Глава 27

«Ваших родителей».

Два слова, всего два слова, произнесённые шёпотом, но они прозвучали в моём сознании с оглушительным грохотом. Всё остальное — страх Фурукавы, исчезновение Кэзуки, моя собственная паранойя — мгновенно отступило на второй план, растворилось в белом шуме, нарастающем в ушах. Остался только он, этот человек с глазами, полными ужаса, и нерассказанная правда, витавшая сейчас между нами.

Я не смог произнести ни звука. Просто молча указал на диван, сам опускаясь в кресло напротив. Я чувствовал, как кровь отливает от моего лица, как холодеют руки.

Фурукава, наконец, позволил себе рухнуть на край дивана. Он сидел ссутулившись, его руки бессильно лежали на коленях, пальцы судорожно сжимались и разжимались. Он уставился в ковёр, но взгляд его был обращён внутрь себя, в его прошлое.

— Года полтора назад… — он начал говорить, и его голос был похож на скрип ржавой двери в заброшенном доме. — Меня среди ночи подняли с постели. Якудзе и раньше было всё равно, во сколько мне звонить. Но в этот раз… В этот раз Кэзуки прислал за мной своих головорезов, которые буквально вытащили меня из кровати, перепугав всю мою семью.

Он сделал паузу, с трудом сглотнув. Я молча встал, сходил на кухню и налил ему стакан воды. Доктор осушил его в два глотка, попутно пролив часть его на себя.

— Когда я, наконец, прибыл… — он закрыл глаза и по его лицу пробежала судорога. — Боже, это было… Было уже поздно что-либо делать. Машина врезалась в бетонный столб на высокой скорости. Её просто… смяло, как консервную банку. Водитель и пассажир… ваши родители… — его голос окончательно сорвался, превратившись в хриплый шёпот. — Они не страдали, погибли мгновенно. Мне оставалось лишь констатировать смерть. Констатировать…

Он замолчал, и в тишине было слышно, как где-то за окном проносится машина, и как тяжело дышит Момо, улавливая запах его страха и моей боли.

— Но на месте была не полиция, — продолжил он, и в его голосе появились новые, металлические нотки — смесь отвращения и страха. — Там были они, люди Мураками, или, если быть до конца честным, люди Кэзуки. Он был не в себе, совсем. Его трясло. Он не кричал, а почти визжал, захлёбывался, у него текли слёзы по лицу, и он твердил одно и то же, снова и снова…