Изменяя прошлое (СИ) - Журавлев Игорь

— А давайте, братаны, выпьем за наше детство, которое мы провели за решеткой, и за молодежь, нашу смену, что сейчас на малолетке чалится! — произнес тост Калина.

— Наливай! — одобрил Тако и, обратившись ко мне, спросил:

— А ты, Пастор, тоже с малолетки начинал?

— Было дело, — кивнул я. — На Толге, в монастыре[2] отбывал свой первый срок.

И мы стукнулись рюмками, потом Калина потянулся за гитарой, а я спросил:

— Дальняк у тебя где?

— Удобства на улице, за домом, — ответил Калина, и тут же наехал на Тако:

— Слышь, Тако, ты же положенец, я на общаке сижу, а дальняк у меня на улице, зимой посрать нормально нельзя, говно замерзает. Ты бы решил этот вопрос, а? А то непорядок, перед подельником стыдно, в натуре!

Что там ответил ему вор, я уже не слушал, выйдя из комнаты. Так, быстро осмотреться, тут и всего-то три комнаты, все рядом. Я тихо скользнул по дому, заглянул везде и вышел во двор, там тоже внимательно осмотревшись вокруг. Походу, никого нет, высокий, под два с половиной метра, если не больше, забор надежно прикрывал от взглядов со стороны, поскольку все соседние дома на улице были одноэтажными.

Я дошел до дальняка — так, на всякий случай, а скорее, просто чтобы потянуть время. Если кто-то думает, что завалить двух авторитетных бродяг для меня плевое дело, тот сильно ошибается насчет моей отмороженности, на самом деле я неслабо так мандражировал. Не то чтобы мне было их жалко, нет, на Калину я вообще злой, а на Тако, если по чесноку, глубоко насрать, какого-то пиетета перед ворами я никогда не испытывал, многих знал как облупленных и, пожалуй, на каждом из них клейма давно уже негде ставить. Не знаю, может, в былые времена и были порядочные воры, но сейчас многие из них уже скурвились, в самых настоящих барыг превратились, за деньги мать родную продадут, век воли не видать! Поэтому авторитет воров в наше время даже среди арестантов, скажу я вам, сильно упал, их вообще слушают ровно до тех пор, пока это всех устраивает. А чуть что, на пики ставят даже там, где обычному сидельцу просто бы поставили на вид. Малолетки там, первоходы какие, наверное, еще верят в их арестантскую порядочность, — блатная романтика, тра-ля-ля, но те, кто полжизни провел у хозяина, только скептически ухмыльнутся. Нет, с этой стороны все нормально, никакие принципы меня не останавливают, и все же убить двух человек, которые мне ничего плохого не сделали, это как-то, знаете ли, совсем не то же самое, что высморкаться. Да, на Калину я, конечно, зол, но в чем его вина, если по сути? Никто же меня силком на дело не тащил, я даже тогда, помню, обрадовался: делюга выглядела простой и обещающей хороший навар — то, что мне и было нужно. А что не свезло тогда нам, ну, так это же всегда лотерея, никогда не знаешь, чем все закончится, тут всегда или пан, или пропал.

Я тряхнул головой и достал пистолет. Внимательно осмотрел его, нажав снизу на кнопку, вынул, осмотрел и опять вставил магазин, потом прищелкнул глушитель, передвинул вверх флажок предохранителя и взвел курок — все, как учил когда-то Карабас. Повертев так и этак, все же в результате пристроил его подмышкой, зажав рукой и прикрыв ветровкой, просто на всякий случай: вдруг кто каким-то образом, пока иду до дома, из-за забора увидит? В этом деле лучше перебздеть, чем недобздеть, это вам любой скажет.

Выйдя из пропахшей говном деревянной будки, я, не торопясь, пошел к дому, еще раз внимательно осматриваясь по сторонам. Возле двери остановился, пару раз глубоко вздохнул и выдохнул, открыл дверь и, взяв в руку пистолет, решительно пошел вперед. Всё, наконец-то меня заморозило! Так я называю свое состояние во время начала дела: до начала я могу мандражировать, переживать и прочее, но когда началось, становлюсь спокойным как удав и остаюсь таким, пока дело не сделано и я не свалил подальше, в безопасное место. Абсолютно спокойно я прошел по короткому коридорчику в пять шагов и, войдя на кухню, сразу же подошел к столу.

— О, Пастор, ты чего там, уснул, что ли… — заорал Калина и вдруг резко замолчал, уставившись на волыну в моей руке.

Я наставил на него пистолет и дважды выстрелил. В тишине, опустившейся на кухню, дважды негромко щелкнул затвор, а на груди у Калины нарисовались два красных пятна от брызнувшей из дырок крови. Я перевел пистолет на Тако, тот хотел что-то сказать, но не успел: еще два сухих щелчка затвора, и вор в законе закончил свою воровскую карьеру самым подобающим для вора образом — был застрелен. Это ведь лучше, чем помереть от инфаркта, задохнувшись на проститутке или сдохнув от передозировки, правда? Промазать с расстояния в метр я не мог, все пули легли в цель, но все же, подойдя, я каждому приставил пистолет к голове и нажал на спусковой крючок. Вот теперь точно всё!

Глянув в окно и убедившись, что калитка закрыта, я схватил первую попавшуюся тряпку и стал тщательно протирать все места, до которых даже теоретически мог дотрагиваться. Потом вышел на улицу и, пройдя к туалету, протер и там ручку с защелкой. После этого, достав из рюкзака тонкие белые хозяйственные перчатки, стал методично обыскивать дом, на всякий случай держа пистолет под рукой, лишь поставив его на предохранитель. Искать долго не пришлось, общак обнаружился в погребе, крышка которого была прикрыта сверху половиком. Выключатель был рядом на стене, поэтому не пришлось спускаться в темноту или искать фонарик. В углу стоял сваренный из железных листов ящик с большим замком. Замок был обычный, без каких-то наворотов, я уже хотел попробовать сбить его выстрелом, но затем просто поднялся наверх и забрал ключ, висевший у Калины на шее, рядом с православным крестиком. Я даже не обыскивал тело, откуда-то точно зная, что он будет именно там.

Денег в ящике было много, в основном российские рубли, но хватало и долларов, и евро, даже было несколько пачек фунтов стерлингов. Половину рюкзака я забил европейскими и американскими деньгами (их можно было отложить в долгую, цена на них не упадет, я это точно знаю), остальное место забил рублями. Пачки были аккуратно перетянуты резинками согласно номиналу купюр, из-под каждой торчала бумажка с цифрой, видимо, суммой в пачке. Я взял только пачки с тысячными и пятитысячными купюрами, места в рюкзаке не так много.

С сожалением глянув на оставшиеся в ящике деньги, их там было намного больше, чем я смог взять, наклонился и, прихватив еще несколько пачек пятитысячных, запихал во внутренние карманы ветровки. Хорош, — остановил я сам себя, все знают, что фраера сгубила жадность по известной поговорке.

Поднявшись в дом, еще раз заглянул на кухню, убедился, что жмурики не воскресли, и вышел из дома. Отодвинув засов калитки, на всякий случай протер внутреннюю ручку, хотя точно помнил, что к калитке с этой стороны не прикасался, но мне нетрудно, мало ли! Потом снял перчатки, засунул их в боковой карман рюкзака и, плечом отодвинув калитку, осторожно выглянул на улицу. Никого, отлично! Впрочем, переулок здесь почти всегда пустой и тихий. Выйдя на улицу, протер ручку калитки снаружи, а заодно и кнопку звонка, и, зажав тряпку в кулаке, спокойно пошел в направлении вокзала. Сейчас главное, чтобы не встретить вернувшихся раньше времени быков Калины, но и здесь прокатило.

Даже не став покупать билет в пригородной кассе (куплю в поезде), я сразу прошел на перрон, по пути выбросив в разные урны тряпку и по одной перчатке. Перестраховщик, скажете? Пусть так, но мне, повторю, нетрудно, а палятся всегда на мелочах. Здесь же в случае чего, мне не срок грозил, а смерть и, скорее всего, мучительная, не от государства, понятно. Я отлично помнил, как расправлялись на тюрьме с сучившимися: поднимали за руки, за ноги и с высоты верхней шконки бросали спиной на цементный пол, и так не один раз, пока или не сдохнет, или не превратится в до конца жизни ходящего под себя паралитика. Для себя я такого точно не хотел.

Электрички до столицы здесь ходят часто, тем более дело шло к вечеру, люди возвращались с работы, так что, успев лишь выкурить сигарету, я уже смотрел в окно отходившего от перрона электропоезда. Всё!