Изменяя прошлое (СИ) - Журавлев Игорь

— Да ладно, чё ты, Пастор, — испугался тот, — главное, чтобы бабки были, тогда все будет пучком. Сам же знаешь: мусора до денег жадные.

— Смотри, — пожал я плечами, — это твоя жизнь. А бабки будут, не ссы.

И я пошел к себе, очень хотелось перетереть с Нечаем. Тот, оказывается, тоже меня ждал и едва успел зайти, он с жаром принялся рассказывать о том, как в прошлом встретился с человеком, которого там в то время быть никак не могло. Все, как у меня! Очень надеюсь, Сурок сможет это объяснить, а то, что его срочный приезд как-то касается этого вопроса, я не сомневался.

[1] Авчальская колонии для несовершеннолетних под Тбилиси, одна из самых крупных в СССР.

[2] Исправительная колония для несовершеннолетних в Толгском монастыре под Ярославлем, закрыта в 1987 году, монастырь возвращен Церкви.

[3] Аристократ (жаргон) — профессиональный вор-карманник.

Глава 25

Нам выделили два часа в комнате свиданий. Прапор Митяй, улыбаясь, как дебил, спросил, захватил ли я вазелин. Шутки у ментов такие, значит. Я внимательно посмотрел на эту лыбящуюся конопатую харю и… промолчал. С трудом, но промолчал, настолько мне нужна была эта свиданка. Однако, взглянув в мои глаза, мент как-то разом увял, и улыбка его потускнела. Наверное, вспомнил рассказы режимника о том, как надо вести себя со спецконтингентом, о чем нельзя шутить, каких разговоров избегать, а также о том, как некоторые весельчаки заканчивали свою жизнь с перерезанным лезвием горлом. Я удовлетворенно кивнул и, дав себя обшмонать, прошел в узкий длинный коридор с комнатами для личных свиданий, расположенными в ряд по одну сторону коридора.

Если кому интересно, то комнаты эти у нас на зоне были небольшими, метров, максимум пятнадцать, может, поменьше, площадью. В каждой комнате — окно, выходящее на небольшой участок земли перед высоким бетонным забором с колючкой поверху. Так себе пейзаж, хотя для меня привычный, но на родственников, наверняка оказывающий не самое лучшее впечатление и не позволяющий забывать, где они находятся. За забором располагалась, собственно, зона, если точнее — жилая зона, так как исправительные колонии в большинстве своем в нашей стране — это производство, на которое заключенные работают за копейки. Поэтому колония делится на жилую и производственную зону, в просторечии — промку. В жилой, понятно, стоят бараки, хотя, конечно, сегодня это никакие не бараки, а кирпичные такие общежития в два-три этажа, где каждый этаж занимает один отряд. Один барак, правда, одноэтажный — самый старый, там располагается отряд, в котором собраны все старики и инвалиды, а еще в этом здании находится церковь, точнее — храм, где закрепленный за зоной поп периодически проводит богослужения. Церковь, понятно, русская православная, никаких других теперь сюда не пускают, хотя так было не всегда.

Я снова вспомнил веселые девяностые, когда сидеть было одно удовольствие, особенно в первой их половине. Тогда еще православных на зоне совсем не было, они стали заползать уже позже и располагаться здесь обстоятельно. По распоряжению из ГУИН им стали выделять помещения и оборудовать их под храмы. Но начинала окучивание тюрем и зон в России вовсе не православная Церковь, она в начале девяностых сама с собой не могла еще разобраться. Сами посудите, начальство церковное, да и попы, за всю свою предыдущую историю в нескольких поколениях привыкли жить своей маленькой жизнью в тенечке, обслуживая, в основном старушек, которым было уже наплевать на комсомольскую карьеру и прочие запреты. Если вспомнить, что рассказывал покойный Александр Мень о семинариях в советское время, то, по его словам, это были такие ПТУ, где учили только запоминать правильный порядок службы и разных треб. Какое там богословие, какое там миссионерство и прочее, все было запрещено властями, и семинаристы знали обо всем этом лишь понаслышке. Даже высшее образование в светских ВУЗах получать было не позволено. В общем, по сути, это были такие люди с самым средним образованием, заучившие нужные тексты на церковнославянском, последовательность богослужения, традиции разные, да и… всё.

Говорю так потому, что сам был в детстве сему свидетелем. Один мой школьный приятель был сыном попа, и я бывал у него дома, не раз общался с его предками — попом с попадьей, а потом и он сам, сказав, что поступает в какой-то институт в Москве, после школы укатил учиться в семинарию. В целом, если короче, такое закрытое, малообразованное сообщество со своей субкультурой, где священником становился сын священника или диакона, женившийся на дочери священника или диакона, и живший тихой жизнью, наставляя бабулек тому, о чем и сами имели достаточно смутное представление. При этом выросши в семьях священников и насмотревшихся с детства на жизнь мам и пап, далеко не всегда, прям благочестивую, можно сказать, с младых ногтей получали профессиональную деформацию. А тут вдруг неожиданно перед ними раскрылись все двери, но они оказались к этому совершенно не готовы. Первые лет десять они, в основном, занимались своими, внутрицерковными проблемами, оставив российское общество для протестантов, которые были очень энергичными и противопоставить которым в условиях неожиданно свалившейся на голову конкуренции, православным было просто нечего — ни знаний, ни опыта у них не было. А потому все, что они могли, это лишь насылать на головы неожиданно появившихся конкурентов анафемы и прочие проклятия, обзываться всяко разно, да настраивать народ против, напирая на то, что они «не наши». Ну а коль не наши, значит, по определению, враги всего, чего только можно. А-ха!

Тогда, в девяностые, к нам на зону практически каждый месяц заезжали разные протестанты целыми коллективами, пели христианские песни, рассказывали о Христе, очень душевно проповедовали нормальным, понятным языком. Плюс раздавали бесплатно Библии и другую христианскую литературу. И, я вам скажу, у меня о них остались самые хорошие воспоминания. Потом, конечно, уже к концу девяностых, а окончательно, наверное, где-то к середине нулевых, все это государство прикрыло, и в тюремной системе остались однотипные, как однояйцовые близнецы, православные. С помощью государственного аппарата православие вновь воспрянуло, и на зонах перестали появляться веселые ребята и девчата с горящими глазами и красивыми песнями. Их заменили суровые бородатые мужики в рясах, и я перестал интересоваться этой темой. Не то чтобы я был против православия или еще что-то такое, просто мне не нравится, когда конкуренция ведется нечестно, а конкурентов устраняют при помощи госаппарата.

Да. Надо же, как меня потянуло на воспоминания, видимо, это уже старость, эх… О чем я там? А! Так вот, в каждой комнате для свиданий стояло две однотипные узкие железные кровати с панцирной сеткой, ну, такие же, как в бараках или, скажем, в армии. Пара тумбочек, пара стульев, стол и… всё. Ах да! Еще вешалка на стене у входа.

Туалеты располагались в конце коридора, там же была кухня с несколькими газовыми плитами и парой холодильников, а также столами для готовки, где и трудились жены и матери, приехавшие навестить своих уголовничков. В комнате свиданий не кормили, только то, что родня приволокла с собой, но волокли они столько, что сходившие на личную свиданку после двух-трех суток обжираловки еле выползали с набитым пузом, и первые пару дней не могли смотреть на ту баланду, что предлагали в столовке.

Все это пронеслось у меня в голове одним мимолетным пакетом воспоминаний, в то время как я толкнул дверь с цифрой четыре, и узрел за ней сидевшего на кровати и лыбящегося Сурка. Мы обнялись по-братски, потом я выловил в коридоре какого-то счастливого зека и попросил заварить нам с братом (под такой легендой Сурка пропустили) чаю. И только после этого, врубив погромче радио и усевшись напротив друг друга, мы, сблизив головы, стали, наконец, базарить о деле, для которого Сурок так резко и прикатил. Может, и не было здесь прослушки, точно не скажу, но береженого, как известно, Бог бережет, а небереженого…, ну, вы в курсе.