Системный Кузнец. Трилогия (СИ) - Мечников Ярослав

Затем послышался тяжёлый топот сапог. Скрипнула дверь, впуская холодный уличный воздух, и тут же захлопнулась. Я остался наедине с этим страшным человеком, в его логове, полном странных запахов и теней, что жили своей жизнью. Один на один, практически не в силах двигаться и говорить. Запертый в клетке из больного тела, под пристальным взглядом чёрных и бездонных глаз.

Глава 18

Лежал на мягкой койке в доме алхимика, парализованный слабостью – тело превратилось в непослушный механизм. Лихорадка билась внутри, заставляя мелко и безостановочно дрожать, в то время как изнутри рвался раздирающий кашель. И во всём этом я был лишь сторонним наблюдателем, запертым где‑то глубоко в черепной коробке. Мыслей почти не было, сознание превратилось в мутный кисель. Слышал, как Ориан чем‑то стучит в дальнем конце комнаты – методичный звук пестика, растирающего что‑то в ступке.

Затем послышался булькающий звук наливаемой жидкости, не то в кружку, не то в склянку. Тишина, и после – неторопливые шаги в мою сторону, гулко топающие по полу. Машинально отметил, что пол был деревянным. Гладкие доски – такой роскоши в Оплоте ещё не видел, практически везде был либо грубый камень, либо утоптанная земля.

Тёмная фигура мужчины появилась в поле зрения, возвышаясь, как зловещий монумент. В руках держал нечто похожее на небольшую глиняную чашу без ручек – пиалу. Он смотрел на меня сверху вниз с тем же холодным любопытством, а на губах играла едва заметная улыбка человека, который полностью контролирует ситуацию и наслаждается этим.

Или мне это только казалось? Тени в комнате вокруг него будто сгустились, находясь в постоянном движении, то расширяясь, то вновь собираясь в одно пульсирующее облако, центром которого был мужик. Вся картинка перед глазами плыла, искажалась, будто смотрел на мир через толстое стекло, по которому стекают струи воды.

– Ну вот, щенок, – голос Ориана был почти ласковым. – Сейчас ты выпьешь этот отвар, и тебе станет легче. Лихорадка пройдёт.

Медленно склонялся, поднося к моим губам пиалу. Тёмные руки с глубокими трещинами на коже расплывались перед глазами, то двоились, то вовсе пропадали на несколько секунд. Оставалась лишь одна пиала, плывущая в мутном мареве, приближаясь всё ближе и ближе.

Её прохладная глиняная грань коснулась горящих губ, и я тут ощутил резкий вкус – горечь, смешанная с мятным холодком. Аромат ударил в нос, а затем – прямо в мозг, как внезапный порыв ветра, сдувающий туман и тьму.

И в тот же миг реальность треснула.

Внутренний взор, до этого затянутый пеленой бреда, залил ослепительно яркий свет. Ощущение дрожащего тела исчезло, я больше не лежал на койке, а проваливался в сладкую бездну небытия, наполненную покоем.

А затем оказался там.

На просторах бескрайней, залитой солнцем зелёной лужайки. Мягкая трава щекотала босые ноги. Я был очень маленьким, а рядом, опустившись на колени, сидела женщина. Она смеялась, глядя куда‑то вперёд, и смех был похож на перезвон колокольчиков. Видел её глаза – голубые, сияющие безоблачным счастьем. Она смеялась так широко и искренне, что в какой‑то момент, смутившись, прикрыла рот ладонью.

Мама.

Сердце сжалось от этого простого знания. Это была она.

А там, куда женщина смотрела, был мужчина – высокий и с гордой, длинной шеей. Он был молод и полон дикой энергии, выделывал какие‑то невероятные акробатические трюки – подпрыгивал, делал сальто, кувыркался в воздухе, и после каждого движения замирал, глядел на меня и корчил нелепую рожу. Этот вид совершенно не вязался с его мужественным лицом – тот веселился как ребёнок, и почувствовал, как волна его радости захлёстывает и меня. Я тоже смеялся, забыв обо всём на свете. Смеялся, глядя на него – на отца.

Затем мужчина остановился и перестал кривляться. Лицо стало серьёзным, но не строгим, а наполненным какой‑то глубокой нежностью.

Почувствовал, как женщина – мама – берёт меня на руки, и её тепло окутало с головой. Уткнулся носом ей в плечо, вдыхая родной запах – смесь полевых цветов, молока и солнечного света. Мужчина приближался, его шаги бесшумны на мягкой траве. Крупное лицо с острым носом и внимательными глазами оказалось рядом.

– Я чувствую, он будет воином, Лира, – сказал отец, обращаясь к матери. Голос уверенный, полный гордости и незыблемой силы. – Он станет великим охотником – попомни мои слова.

Я не вполне понимал, о чём тот говорит, но интонация и взгляд, в котором отцовская любовь смешивалась с абсолютной уверенностью, вселяли в невероятный трепет. Уже не смеялся, а во все глаза смотрел на этого могучего воина, который только что вёл себя, будто был моим личным шутом, и это доставляло ему искреннее удовольствие.

Затем мужчина поднёс тёплую ладонь к моей голове и ласково взъерошил волосы.

И тут всё изменилось.

Послышался ритмичный стук металла о металл – сперва тихий, тот нарастал, становясь всё громче и настойчивее, пока не превратился в бьющую по вискам дробь. Идиллия начала трескаться – женщина и мужчина встревоженно оглянулись в поисках источника чужеродного звука. Я тоже стал глядеть во все глаза и увидел…

Там, чуть дальше на поляне, у самой кромки хвойного леса, стоял другой мужчина. Огромный, он возвышался над наковальней (я не знал тогда, что это, но теперь знаю). Громила бил тяжёлым молотом по клинку, который держал в руке, и был мокрым от пота и чёрным от сажи. Хмурый мужик направил взгляд в нашу сторону, а в глазах мелькнуло неприкрытое омерзения или… что‑то другое. Сейчас, кажется, я могу определить это чувство – то была зависть.

А мужчиной был Гуннар, только моложе и сильнее, чем сейчас.

«Сейчас?» – мысль, пронзила пелену сна. – «То есть, это всё не по‑настоящему».

Как только подумал об этом, идиллия рухнула. Увидел дым, поднимающийся где‑то за рядами вековых деревьев – тот стремительно нарастал, превращаясь в клубящуюся стену. И вот уже деревья на моих глазах начали полыхать – весь лес объят огнём, и из рвущегося ада, с дикими воплями и безумными от ужаса глазами, стали выбегать звери. Животные неслись прямо на нас, сметая всё на своём пути. Они снесли Гуннара и его наковальню почти сразу, погребя под лавиной копыт и тел.

Там были вепри с горящей щетиной, волки с красными от отражённого пламени глазами, лоси, медведи – вся лесная живность неслась на нас.

Мне стало невыносимо страшно, я закричал и заплакал, вцепившись в маму.

И тогда отец посмотрел на меня – во взгляде не было страха, только бесконечная печаль и любовь. Мужчина смотрел так, будто прощался навсегда, затем вновь медленно поднял руку, собираясь коснуться моего лица. Я, захлёбываясь слезами, потянулся к нему своей маленькой, детской ручонкой…

И в тот миг, когда наши пальцы почти соприкоснулись, всё рассыпалось в безжизненный пепел.

Я очнулся.

Не в тёплой койке, а стоя посреди двора, под холодным дождём – рука вытянута вперёд и почти касалась чёрного Обелиска. Рунный камень был мокрым от влаги, тусклым и абсолютно неживым. Ни одна руна на нём не светилась. Моя рука мелко дрожала.

Я не понимал, как здесь оказался. Это прошлое? Повторение того унизительного дня? Или настоящее? Нахмурился, щурясь от ледяных капель, что стекали по лицу и затекали в глаза.

– Давай, – услышал вкрадчивый рокот где‑то справа от уха.– Камень готов вершить твою судьбу. Коснись его. Мы вновь увидим, есть ли у тебя дар, щенок, или ты так и остался пустышкой. Ну же?

Дыхание сбилось, стало частым и поверхностным, словно боялся сделать хоть один глубокий вдох. Непреодолимое желание коснуться камня и узнать судьбу было невыносимым. Но что‑то внутри, на самом дне сознания сопротивлялось. Страх, что камень вновь покажет пустоту, не хотел, чтобы унижение и боль повторились.

И тут меня пронзило. Чёрт возьми!

Я – не Кай!

Мысль как удар молнии. Я – не тот напуганный мальчик, чья судьба зависит от куска камня.