Борьба за господство (СИ) - "Strelok"

Он сделал паузу и добавил с чернушной усмешкой:

— Но ничего, рядовой Ковальчук. Ты у нас теперь бригадир ударников труда. Отправишься на Ленинградскую АЭС. Там радиоактивные развалины, там как раз очень востребованы твои таланты. Будешь учиться уран различать на вкус и запах. Сразу видно, человек с тонкой душевной организацией вроде тебя справится.

По залу прокатился нервный смешок, но Вадим резко рявкнул:

— А ну заткнулись, чепушилы полурогие! Тут вам не цирк.

Ковальчук молча кивнул. Ни слова оправдания, ни попытки спорить, просто принял наказание и отошел в сторону.

— Дальше, -сказал Вадим. — Два лейтенанта из местного ополчения. Богодула сюда, и эту мартышку радиоактивную рядом тоже.

Два молодых офицера в синей «„цифре“» Росгвардии шагнули вперед. Один смотрел в пол, другой пытался держать стойку, но губы подрагивали.

— Вот, — Вадим ткнул пальцем в левого. — Богодул и алкаш сраный. Ты молитвы свои будешь читать прямо на развалинах реактора. Может, святым духом перекроешь радиацию. Проведем эксперимент. А ты, мартышка…

Посмотрел Вадим на второго.

— Научишься там наконец работать руками, а не бутылку обнимать. Курорт для вас готов. Трудотерапия. От врожденного раздолбайства лечит лучше любого санатория. Воздух чистый, с изотопами. Отдохнете так, что светиться начнете без фонарика.

Лейтенанты промолчали. У одного побледнело лицо, другой нервно сглотнул. Вадим махнул рукой:

— Встали к остальным. Будете в одной колонне с Ковальчуком. Научитесь работать сообща, обезьяны. Следующая… Марь Иванна, подь сюды.

К проштрафившимся вышла женщина лет пятидесяти. Невысокая, в простой одежде. Она держалась прямо, но в ее взгляде чувствовалось отчаяние: все понимали, что именно она в последние полгода была неформальной главой гражданской администрации Петрозаводска. Советницей Странника, уважаемой среди жителей. Люди тянулись к ней, потому что от нее исходила мягкость и доброжелательность. Даже в роевом сознании ее влияние ощущалось аномально сильным. Сердобольный характер, переданный в общий поток, задавал тон всему городу.

— Ну здравствуй, экзальтированная курица-наседка, -начал он жестко. — Тупенькая, как кирпич, добренькая, как кот Леопольд. Ты решила, что твое «„хотела как лучше“» у нас тут закон? Что твои слезки и жалости перекроют допущенные ошибки?

Марь Иванна заморгала, в глазах блеснули слезы. Она подняла руки, будто хотела оправдаться:

— Я… я старалась… Я хотела, чтобы люди не боялись, чтобы не было паники. Я думала, что если… то все уляжется…

— Твое «„думала“» нас уже довело, -перебил Вадим. — Уляжется оно, млять, только во взорванном поехавшим калькулятором энергоблоке. Там ты и будешь уляживать. Ничего, Марь Иванна, выживешь. Станешь еще одной ударницей ядерного труда, устроите с Ковальчуком на пару социалистическое соревнование. Будешь расчищать завалы, вдохнешь полной грудью свежего изотопа… Глядишь, еще и новый опыт получишь. Может, ионизирующее излучение мутацию подтолкнет и вырастет у тебя между ушей наконец мозг. Настоящий, рабочий. Чтобы думать можно было, а не только слюни на общее сознание пускать.

Марь Иванна разрыдалась уже в полный голос. Но Вадим даже не дрогнул:

— Все! Встала к остальным. Народный любимец теперь будет радовать реактор, а не толпу.

Следующим вышел сержант, тот самый, что лениво проверил машину диверсантов. Он встал в центр, лицо белое, как мел. Вадим смотрел на него пару секунд и сказал сухо, без особых эмоций:

— Сонный клювырыл с отрицательным интеллектом. Ты умудрился проспать диверсантов прямо под носом. Такого полудурка, по уму, надо пустить в улей на корм…

Сержант дернулся, в глазах появился ужас. Вадим продолжил, чуть смягчив голос, но с жесткой насмешкой:

— Но у тебя дети. Сегодня я добрый. Поэтому пока отправка в биореактор отменяется. Отправишься в активную зону ядерного реактора! Главный атомщик как раз жаловался на недостаток смертников… Может, повезет. Вернешься домой с новым оттенком кожи и сможешь детям рассказывать, что папа был на курорте с полным набором радиационных процедур. Если не вернешься… ну, значит, внес свой вклад в дело построения коммунизма.

Сержант сжал губы и молча кивнул.

Следом на сцену вышел еще десяток сержантов и один лейтенант, но с ними Вадим не устраивал сцен. Просто озвучил допущенные ошибки и приказал искупить их. Под конец был вынесен вердикт:

— Так вот, эти чемпионы перед вами завтрашним же рейсом отправляются на Ленинградскую АЭС. Если же подобное повторится впредь, меры воздействия будут совершенно другими — расстрел или отправка в биореактор. Я не шучу. Может, федералы уже формируют колонны для наступления на юг, пока мы лясы точим. Свободны!

От телепатического импульса, куда Вадим вложил максимум раздражения, публика вздрогнула, и начала спешно расходиться.

— Ну ты и устроил им разнос, -подошел к альфе Стасевич. — Я б не смог лучше.

— И не надо. Займись здесь наведением порядка, товарищ полковник.

— Можно к стенке ставить за халатность?

— Только за повторные косяки, -ответил Вадим. — Людей лишних много?

— Я не понимаю, почему они здесь такие расхлябанные. Просто вслушайся в их ментальный фон.

— Я тоже не совсем понимаю, но разберусь.

— Ты тут еще долго пробудешь? -уточнил полковник.

— Дня-три четыре, надо еще аэродром навестить.

Вадим остался в штабе дольше, чем собирался. Он сел в кресло, принадлежавшее Марии Ивановне и впервые за день позволил себе тишину.

Прислушался к ментальному фону города. Ульевые ретрансляторы гудели привычным образом, но общий настрой роя в Петрозаводске отличался от петербургского или новгородского. Здесь витала мягкость, нерешительность, даже излишняя заботливость. Вадим уловил источник — отголоски личности Странника.

Да, тот был копией Вадима. Но копией условной. Он с самого начала пошел другим путем. Вадим был жестким, прямым, с цинизмом, позволяющим держать систему в тонусе. А Странник развил в себе противоположное: мягкость, сердобольность, желание при любых обстоятельствах смягчать удары судьбы. Это передалось через рой всем, кто жил в городе. Люди и омеги чувствовали себя защищенными и потому становились расслабленными.

Вадим вздохнул. Он понимал, что по меркам обычного человека силы Странника были прекрасно организованы. Любой чужак, попади он сюда, был бы поражен порядком, чистотой улиц, стабильностью по меркам постапокалиптического мира. Но по меркам Единства это была расхлябанность. Здесь не хватало дисциплины, не хватало жесткого контроля, и диверсанты этим воспользовались.

Для сравнения он вспомнил Новгород. Там правил Защитник. Полная противоположность Странника. Он превратил трехсоттысячную зону безопасности в военный лагерь. Там ходят строем, и даже дети с десяти лет работают, выполняют посильные задания. Жестко, без сантиментов. Но результат очевиден: Великий Новгород стремительно превращается в центр силы, который скоро может затмить даже Питер.

Вадим стиснул зубы. С одной стороны, он понимал цену гуманности. С другой видел, к чему ведет излишняя мягкость. Странник сделал свой выбор, и теперь город расплачивался за это. А ему, Вадиму, оставалось решать, что делать дальше, чтобы Петрозаводск не превратился в слабое звено в цепи Единства…

Потоки мыслей текли вокруг него, сотни обрывков, тысячи мелких деталей. Но среди них он выхватил нужный канал и обратился напрямую к командиру подразделения беспилотной авиации. Тот сразу почувствовал внимание истинного альфы. Мгновенно съежился, как мышь под взглядом хищника, мысленно приготовился к удару. Вадим успокоил его коротким импульсом:

+Претензий нет.+

Все, что требовалось, авиаторы выполняли исправно — дроны летали, разведданные поступали, связь поддерживалась. Здесь слабых звеньев не было.

+Работаете хорошо,+ мысленно добавил Вадим. +Но мне нужны свежие сведения по северному направлению.+

Поток информации полился сразу, четко и по порядку. Мелкие группы федералов двигались на юг. Не колоннами, не в открытую, а тихо, рассредоточено, маленькими отрядами. В районе Полярных Зорей они постепенно собирались в кулак. Пока еще не ударили, но концентрация сил становилась все заметнее.