В Россию с любовью (СИ) - Кусков Сергей Анатольевич

Правильный ответ: «ничего». Я не смог бы вернуться. Это она удержала меня (Сашу) первое мгновение, дав возможность Маше зацепить и не уйти за грань. Да, там нехорошая петрушка произошла с подменой, но Маша тут не при чём, и тем более Ксюша. Просто принц, их брат, смалодушничал и сдался. А жизнь так устроена, что за любое решение надо платить. Так что пусть на меня смотрят волками, пусть считают чужим, демоном, убийцей их брата — кем угодно, но это теперь моё тело! Моё по праву! Ибо его владелец САМ мне его отдал, добровольно, никто его не принуждал. Теперь я — царевич Александр Годунов, и больше никаких «я» и претензий на то, что «морда ненашенская». Теперь — нашенская, я плоть от плоти этого мира, его часть, я рождён и вырос в нём. И, несмотря на потерю памяти, меня тут знают и помнят, некоторые даже относятся с теплотой. Ещё я понял важную вещь — я никогда не вспомню себя до того, как. Кем был «я». Кто та девочка, которой читал книжку, сидя на полу, когда она через плечо разглядывала картинки. Кто был тот человек, что шёл рядом со мной, когда джип проехал на красный. Прапорщика Прохоренко вспомнить могу, но лишь обрывочно, без применительно себя в общении с ним, ибо — подсказка, а подсказок не будет. Мне нельзя знать это — просто нельзя! Запрет от Мироздания! Косвенные воспоминания… С ними сложно, но объективно так сложились обстоятельства — меня не планировали никуда запихивать, как и Сашу высшие силы не планировали отпускать. Я свой земной путь прошёл и двигался туда, куда должен был двигаться после него, а он свой нет, и должен был вернуться. И то, что мы, два дурака, сотворили, и вызвало вот такой диссонанс со смещением воспоминаний. Но даже так базовые законы незыблемы, и память «я» вернётся только когда побегу догонять Сашу, пройдя этот круг, что будет судя по оптимизму Людмилыча не завтра.

Так что я могу смело говорить Ромодановской всё, что вздумается — «засветиться» не выйдет. Хоть гипноз, хоть понос — не вытащит она из меня самое важное. А вот чужой багаж знаний может быть полезен. Да, это багаж другого мира, где нет магов, где женщины равны мужчинам (с поправкой на физиологию и чуть разную психологию), где есть ядерные ракеты и оружие массового поражения (отсутствующие здесь), но нет одарённых, пробивающих силой фигуры межэтажное перекрытие. Там — махровый капитализм с его человеконенавистническим нутром, нищетой миллионов на фоне показной роскоши избранных, здесь — махровый же феодализм, где царица — просто самый большой и крутой феодал, а армию, когда требуется, собирает, объявляя мобилизацию поместного ополчения. Там — равенство полов, здесь — женский шовинизм, основанный на тотальном преобладании и подавлении девками мужиков своими способностями. Но и там и там живут совершенно одинаковые двуногие твари со всеми их комплексами, проблемами и тараканами в голове. И эти комплексы и тараканы ну вот вообще ни разу не различаются, как бы ни были отличны миры! А значит — прорвёмся.

Очнулся я в полутёмной палате. Лицо горело — не то слово! Но предусмотрительно его замотали, чтобы я не раздраконил его руками, которыми тут же полез почесать — чесалось — жуть!

— Принц очнулся! — Голос в стороне, сбоку, видно, сестричка рядом дежурила. В смысле, медицинская сестричка, от родных меня сейчас стошнит, по крайней мере от некоторых. Этот дежуривший кто-то выскочил из палаты (а я был в палате — узнаю это место, совсем недавно тут отдыхал, ещё запах не выветрился), и через время раздался топот нескольких комплектов бегущих ног, и в палату ворвались люди. Сколько — не знаю, несколько.

— Царевич? Всё в порядке? Как ты? — Голос Людмилыча.

— Зашибись! — честно признался я. — Жить хочется.

— Это здорово, что жить хочется, — с облегчением вздохнул он. — Саш, не надо трогать руками лицо, пожалуйста. Мы сделали всё возможное, но мы не господь бог. Я и так молюсь, чтобы шрамов осталось не слишком много, а ещё твои родные заказали службу, что осколками чудом не посекло глаза. Это действительно великое чудо, Александр. — Врач сел рядом и взял меня за руку, и я почувствовал, как он дрожит. Не по себе старикану. — Как ты нас напугал, Саш!

Ага, за то, что не откачали, им бы от государыни по первое число влетело! Да-да, синяк его вспомнился под глазом. И в первую очередь ему, как лейб-медику, или как там он у нас зовётся на посконном? А ещё рядом Женька, которая, возможно, будет хромать. Которая бы, получается, меня грохнула, выпусти фигуру за секунду до того, как это сделала. Родного брата. Представляете эмоциональное состоянии Ирины Борисовны в этот момент? А теперь вспомним её горячий характер (фингал доктора) и ментальный пресс, которым она давит, будто к полу прижимает? Я б тоже так дрожал на его месте. И ещё не так бы дрожал!

— Что с Женькой? — первым делом спросил я.

Он выдохнул с облегчением — если спрашиваю такое, значит в адеквате, на самом деле пришёл в себя.

— Мы сделали всё возможное. Теперь дело за целителями. Сейчас их там трое, но все трое сказали, что то, что сделала ваша сестра Ксения… У них у троих так не получится.

— А что она сделала?

— Она очень перепугалась. И за тебя. Саш, и за Женю. Плакала. А целители это не совсем обычные люди, у них дар чуть по-иному работает. Чем больше человек накачан эмоциями, тем больше и лучше может сделать на ниве своего дара. Я мужчина, мне сложно судить, говорю лишь то, что способен запротоколировать. Но во время страха за кого-то целители могут сделать такое, что выше их уровня. Я думаю… Надеюсь, что с Евгенией будет всё в порядке. Как и с тобой.

Он помолчал, вздохнул и покачал головой.

— Тебя она тоже лечила. Спасла буквально. Нет, ты бы выжил. Но ты не представляешь, в какую кашу превратилось твоё лицо! Мы выковыривали осколки и щепки несколько часов. Но мы лишь врачуем, лечат — они. И бог.

— Вы религиозный человек, Поликарп Людмилович, — заметил я, пытаясь растянуть губы в улыбке, но губы резко от этого разболелись.

— Я врач, Саша. — Что-то доктор разоткровенничался, и мне это нравилось. Он не проходной картонный персонаж, а живой человек, и это здорово. По его знаку все, кто находился в палате, вышли, и можно было говорить «без галстуков». Ему после пережитого так легче… Да и мне, если честно, тоже. — Я врач. И как у любого врача, за моей спиной собственное кладбище. Там есть те, кто не должен был на нём оказаться. Вот никак! Ибо мы их вытаскивали с того света, давали второй шанс, а они всё равно ушли. Но там нет и тех, на кого мы уже мысленно махнули рукой. Они не должны были спастись, понимаешь? Ни по каким законам — ни биологии, ни логики. Но они выкарабкивались, назло всем, назло миру. Да, я религиозный, Александр, и когда сталкиваюсь с чем-то непонятным, на грани, честно говорю пациентам и родственникам: вам поможет только молитва. Не я бездарный, просто… Мы всего лишь врачующем, а не лечим.

— Поликарп Людмилович, может водочки? — предложил я. И идея на самом деле здравая, что надо. Но жаль, что прозвучала из уст четырнадцатилетнего юнца.

— Мал ты ещё, Александр. — Реакция. Бурная. Доктор, наконец, спохватился, с кем беседует. Царевич — не простой смертный, он может в беседе за ужином рассказать что-то человеку, до которого простой смертный ни в жизнь не докричится, перед которым он сам, светило науки, на задних лапках ходит.

— Да ладно! Вам — сам бог велел, вы огромное дело сделали, — попытался сохранить доверие я. — Скольких ваших сотрудниц вы, лично вы, сегодня спасли от гнева матушки, не дав окочуриться этой тушке снова? — Судя по его изменившемуся лицу, я попал в точку. Царица и беспредел могла устроить. И его ненароком прикончить, и его подчинённых. Нет, она б потом даже раскаялась, что не права была, и свечку бы за упокой поставила… Ну, вы поняли, да? Ох уж это волшебное слово «потом»! — А мне в качестве анестетика, — продолжил я. — Морда болит, чешется, капец! Так бы взял и расцарапал! Адъ адский! Может по сто? Да или по пятьдесят? Мне можно через трубочку.