Дубль два (СИ) - Дмитриев Олег

Бойцы высадили в окружающий лес почти все патроны, прежде чем подобраться к телам офицеров. Один, кажется, ещё шевелился. Обратно машины, легковая и грузовая, ехали, не обращая на дорогу и рельеф ни малейшего внимания, под панические крики водителей и пассажиров.

На следующий день из рычавших грузовиков, замерших чёрным кольцом вокруг деревни, которых понаехало видимо-невидимо, выскакивали солдаты с ничего не выражавшими лицами. И точно такими же эмблемами на кокардах. Только на эмблемах не было кожи и мышц — только черепа и скрещенные кости под ними. Больше трёх сотен жителей этой и ближайших деревень были расстреляны ими в тот день. Из пулемётов. Патронов никто не считал. Леса прочёсывали остаток осени и половину зимы. А когда сошёл снег — сожгли деревню дотла, вместе с ближним лесом. Далеко, в нескольких километрах от чёрного пепелища, скорбно опали едва появившиеся листья на старой Осине. Дерево оплакивало погибших родичей. Под ним стоял на коленях с непокрытой головой небритый мужчина в ватнике, с густой проседью в тёмно-русых волосах. Из-под больших очков с сильными линзами текли слёзы.

Просыпаться было физически больно. Казалось, за ночь меня всего свело судорогой, и теперь для того, чтобы принять любую другую позу, нужно было сперва долго разминать окаменевшие мышцы. За этим занятием меня и застал Шарукан, зашедший в комнату без стука.

— Громкие сны ты смотришь, Странник. Павлика разбудил, — говорил, вроде, неодобрительно, но мне почуялась тревога в его глазах.

— Деревня… сожгли… эсэсовцы, — еле слышно просипел я. Видимо, голосовые связки тоже надо было как-то размять сперва.

— Про Хацунь, значит… Так и подумал я. Павлик видел страх и много боли. А ещё тоску, страшную, неизбывную, нечеловеческую. Правду, знать, говорят, с того времени и пошла на спад сила нашего Дерева. Последнего в этих краях, — грусть в голосе Мастера тоже была острой, ощутимой почти физически.

— Как… Павлик… — наверное, Шарукан больше угадал, чем услышал. Потому что понять тот хрип и скрежет, что выходил из горла, я бы и сам не смог.

— Первая Речь. Начальная, родовая, элементарная. Детям она доступна с рождения, даже раньше. Потом забывают, когда переучиваются словами говорить, а не мыслями. Родители их не понимают — а объясняться-то как-то надо?

Интересно. Но очень похоже на правду. Я в детях, конечно, специалист не то, чтобы небольшой, а, скорее, никакой вовсе, но почему-то мне показалось, что Мастер прав.

— Хорош лежать, весь день проспишь. Поднимайся, пойдём. Твои-то завтракают уже, — нетерпеливо махнул рукой Мастер. И тут же не по возрасту быстро прыгнул вперёд. Потому что я, стоило опустить ноги и подняться, тут же «поплыл» в сторону.

— Всё забываю, что ты недавно… — непонятно проворчал Шарукан, подхватив меня подмышки и усадив обратно.

Его пальцы пробежали по голове и плечам, будто наступая на какие-то нужные и правильные следы, указывая дорогу, по которой тут же побежала кровь в «забитые» до этого времени мышцы. Хотя, помня про размер его ладоней — скорее, не следы указывая, а прокладывая новую шестиполосную магистраль. Миллионы иголочек впились в верхнюю часть туловища и голову, будто в муравейник упал. Но в какой-то детский, щадящий — места укусов не жгло, и проходили они быстро. На ниве мануальной терапии потомок древних кыпчаков в столице наверняка бы поднялся в заоблачные финансовые выси в два счёта. Вот только это явно было ему незачем.

К столу, накрытому в соседней комнате, я вышел на своих ногах вполне уверенно, заглянув по пути в соответствующие времени и графику места. Меня ждала Алиса с Павликом, развалившемся в каком-то модном детском полулежачем кресле такой высоты, что он словно тоже восседал за завтраком наравне со всеми. И смотрел он больше на Венеру, жену Мастера. Судя по его заинтересованной мордочке, она что-то рассказывала ему. Не вслух.

— Доброе утро, — голос сестры сегодня звучал гораздо лучше. Он в принципе звучал, а не скрипел, плакал или чуть слышно шелестел, как вчера.

— Доброе, сестрёнка, — махнул я рукой, садясь рядом. А сам попробовал «потянуться» мыслями к племяннику. Хотя бы какими-то совсем простыми. Что там детям говорят? «Утю-тю-тю-тю»?

Вздрогнули одновременно и он, и Венера. Павлик закрутил головой, будто пытаясь найти источник звука, и зашлёпал губами, вытянув их трубочкой. Повторяя «Тю! Тю!».

— Громко очень. Но для первого раза сгодится, — улыбнулась мне жена Мастера. — Много Яри вложил в мысли, тебя, наверное, и дома услышали бы сейчас.

И тут же досадливо поморщилась. Видимо, поняв, что дома меня слушать некому. У меня и дома-то нет.

— А как определять, сколько Яри и когда требуется? — спросил я, двигая к себе чашку. Судя по запаху — там был кофе, свежий, крепкий и горячий.

— Это как ходить или на велосипеде ездить. Или дышать. Сам понимаешь, когда нужно больше вдохнуть, а когда чуть-чуть. Не знаю, как объяснить, — сочувственно развела она руками.

В это время зашёл Шарукан, с какими-то документами в руках.

— Ну что, давайте знакомиться! — бодро начал он, раскладывая книжечки перед собой.

— Итак, Станислав Пчёлкин, город Вязьма, двадцати восьми лет от роду, — прочитал он, дальнозорко прищурясь, в первой, и протянул её мне.

Я посмотрел на собственную фотографию, ту самую, страшнее которой только её ксерокопия. Не знаю, как профильным специалистам-криминалистам, но мне паспорт показался вполне себе настоящим. Даже подпись была такая же дебильная, как и в моём. Вернее, совершенно идентичная.

Алиса фыркнула. Я поднял на неё глаза и тоже улыбнулся. Она сейчас была очень похожа на батю — он когда смеялся, то так же нос морщил. Я тоже.

— Чего смешного? — исключительно для порядку спросил у сестры.

— Стасик Пчёлкин! Как будто из «Ералаша», — рассмеялась она уже по-настоящему.

— Погоди, сейчас твои почитаем. Будешь Зина Корзинкина, — пробурчал я, но не выдержал и тоже разулыбался.

— Пчёлкина Елизавета, та же Вязьма, но двадцать лет, — красная книжечка, ловко пущенная огромной ладонью, остановилась аккурат возле её рук. А Алиса совершенно по-детски показала мне язык. Ну точно, натуральный «Ералаш».

— Вот права, держи, — мне достался розовый пластиковый прямоугольник с теми же именем и фамилией. Только категорий открыто было три. Как удачно — всегда мечтал научиться на мотоцикле ездить.

— Вот охотничий билет, — коричневая книжечка легла рядом.

— А у меня же не было? — растерянно спросил я Мастера.

— А у Стасика — есть! Что за мужик такой вообще, без охотничьего билета? — даже удивился, кажется, Шарукан. Я на всякий случай не стал спорить, только уточнил:

— И стрелять я не умею.

— Это отец Сергий подучит. Он хоть одно время во Христовом воинстве и состоял, но стреляет отменно. И не только, — при этих словах Мастер сконфуженно шмыгнул носом и потёр левую скулу тыльной стороной ладони. Так. Видимо, местный Хранитель — правша.

Мы разложили бумаги и вернулись к завтраку. Вернее, я вернулся — остальные уже закончили и допивали, кто чай, кто компот из прозрачной бутылочки с соской и двумя ручками по бокам.

Спустились по чистой и светлой лестнице с деревянными, не пластиковыми ещё, перилами, и вышли во двор. Удобно, наверное, жить прямо над работой: шесть пролетов вниз — и привет, трудовые будни. Хотя, памятуя о вчерашнем разговоре, у здешнего Мастера работа была, пожалуй, почти везде в этом городе. И не только.

У меня в руках была сумка с термосом и едой, что передала «на дорожку» Венера. У Алисы — Павлик. За всё утро он ни разу не расплакался, и это обстоятельство, кажется, делало сестру самой счастливой на свете. Я повернулся к Шарукану, планируя поблагодарить, попрощаться и направиться к Форду, что стоял на парковке возле ресторана.