Когда солнце погасло - Лянькэ Янь

— Ты верно говоришь, что больше не будешь подавать прошений.

— Не буду, обещаю.

Ли Чуан подтянул старика Гао к себе и проговорил голосом низким и холодным:

— А ежели ты не будешь подавать прошений, чем прикажешь заниматься замначальника военного комиссариата, который разбирает прошения. Ежели ты не будешь подавать прошений, городу прекратят выделять по сто тысяч в месяц на жалобщиков. Ежели ты не будешь подавать прошений, как я сделаюсь великим командующим, что дает отпор внешним врагам и усмиряет врагов внутренних. Слушай внимательно, будешь приходить сюда каждый месяц с новым прошением. Из года в год, из месяца в месяц будешь ездить в уездный центр и жаловаться на обиду, понял меня или нет.

Говоря так, он потряс старика Гао за плечо. Так потряс, что старик Гао проснулся. Разом оторопел. И сказал — о-ох. Словно в самом деле проснулся. Пристально посмотрел на Ли Чуана. И заговорил громче и тревожней:

— Заместитель Ли, ты в театральный костюм обрядился, в военный халат обрядился, глаза сощурил, ты никак снобродишь. Я сейчас не то спал, не то наяву был, но в самом деле нашел деньги, которые позабыл, куда спрятал. Нашел целых сто двадцать три тысячи восемьсот юаней. С такими деньгами я больше не хочу подавать прошения. Ей-богу не хочу.

Заместитель Ли ни слова не сказал. Заместитель Ли не сказал ни слова. Посмотрел в упор на старика Гао. Посмотрел на него в упор. И вдруг отпихнул старика Гао назад. Потом закатал рукава на своем одеянии. Поддернул волочившиеся по земле полы халата.

— А как мне прикажешь давать отпор внешним врагам и усмирять врагов внутренних. Хочешь, чтобы главный по прошениям места лишился, чтобы меня сократили. Прекратив подавать прошения, ты мою карьеру пустишь под откос, пустишь под откос карьеру главы управы, да еще перекроешь финансирование правящей династии, ясно тебе или нет. — С этими слива ми он вдруг сбросил с себя военный халат, отшвырнул его в сторону и сном шагнул к старику Гао. — Я вам не какой-то вшивый замначальника военного комиссариата. Я великий командующий, ведающий всеми военными и дворцовыми вопросами. А кто меня ослушается, того порешу. Ослушаешься — я тебя порешу, без шуток.

Договорив, он ударил старика Гао кулаком в грудь. Старик Гао отшатнулся назад. Гао Бинчэнь, который восемнадцать лет подавал прошения, старик Гао, который больше не хотел подавать прошений и не успел сообразить, что творится в городской управе. Не успел сообразить, что творится на престоле Поднебесной. Старик Гао встал столбом, уперев глаза в Ли Чуана и раз за разом повторяя — ты снобродишь. Ты снобродишь, я не буду с тобой говорить. Пойду лучше поговорю с главой управы. Я теперь прошений подавать ей-богу не хочу. Ей-богу не хочу. Он говорил и протискивался к воротам. А Ли Чуан теснил его назад. Один протискивался к воротам. Другой теснил его назад.

Великий командующий все теснил его и теснил, а потом вдруг вытащил неизвестно откуда дубинку. Длиной в один чи и толщиной с запястье. И с размаху ударил старика Гао дубинкой по голове. Кровь брызнула во все стороны.

— Ай. Матушки.

Гао Бинчэнь, который восемнадцать лет жаловался на обиду и подавал прошения, закричал и рухнул на ступени городской управы.

И умер прямо на ступенях.

Перед смертью он запрокинул голову к небу и из последних сил выкрикнул свои слова:

— Я больше прошений подавать не хочу. Ей богу не хочу.

Кровь ру ка об руку с криком прыгала по ступеням и спотыкливо лилась вниз. Мы с отцом застыли у лестницы. Молоденький стражник, одетый в костюм не по размеру, раньше служил поваром в городской управе. Лет двадцати с небольшим, он приходился дальней родней главе управы, потому и получил работу на кухне. До сих пор он стоял за спиной замначальника Ли. Стоял и смотрел на препирательства замначальника Ли и старика Гао.

А увидев, что старик Гао рухнул на ступени, развернулся и помчался в управу. Бежал и кричал. Визжал и кричал — покойник, честное слово, настоящий покойник.

— Покойник, честное слово, настоящий покойник.

И крик его был похож на падающий дом. На рухнувшее небо и разверстую землю.

Заместитель Ли не шелохнулся. Сохранял выдержку. Держался как настоящий полководец, настоящий командующий.

— Я три года на пограничной заставе оттрубил. Сюнну столько положил, что не сосчитать, думаете, испугаюсь горстки смутьянов. — Бросил дубинку в сторону. Подобрал халат. Глянул на нас с отцом. — Вы держите ритуальный магазин НОВЫЙ МИР, венками торгуете, я вам сейчас хороший заказ подкинул. — Отряхнул халат. Не знаю, запылился тот или нет, но Ли Чуан отряхивал его бережно и любовно. — Вам здесь никакая не управа. А тронный зал Золотых колокольчиков в Запретном городе и я никакой не заместитель Ли, а великий командующий всеми императорскими войсками Посмеете еще врываться в государевы покои, сеять смуту в Поднебесной, не подчиняться высочайшим указам, оба так же кончите, мать вашу налево.

Оба кончите, как смутьян Гао Бинчэиь.

Бережно и любовно отряхнул свой халат командующего, развернулся и медленно пошагал во дворец городской управы. Медленно и неторопливо. И в свете фонарей его силуэт скрылся за воротами усадьбы, за воротами сыхэюаня. За воротами присутствия, за воротами городской управы. За воротами величественного дворца, накрытого большим снобродством.

Мы с отцом смотрел и ему вслед в страхе и оторопи. У меня мороз пробежал по коже. Даже руки задрожали. Отцова ладонь была вся в холодном поту. Моя ладонь была вся в отцовом холодном поту, точно в ледяной воде. И все тело было в холодном поту, точно в ледяной воде.

КНИГА СЕДЬМАЯ

Пятая стража, начало. Птицы с птенцами носятся туда и сюда

1. (03:01–03:10)

Нельзя, чтобы люди дальше снобродили.

Теперь смерть стала таким же обычным делом, как скрип зубов во сне. Воровство и грабежи стали таким же обычным делом, как сонное бормотание. Отец вернулся из городской управы и не знал, как остановить большое снобродство. И велел матери вынести на главный перекресток самую глубокую кастрюлю. Вынести на перекресток газовую плиту. Зажечь газ. Набрать в кастрюлю воды. Вскипятить воду и бросить туда несколько пригоршней заварки.

А сам пошел в аптекарскую лавку, скупил весь запас противосонного реальгара [36] и бросил его в кастрюлю.

Ночной город лежал в темноте и тумане. А на перекрестке горел огонь, на перекрестке было светло. Там никто не снобродил, а если и снобродил, то скоро перестал. Люди стояли по трое, по пятеро. По четверо, по шестеро. Стояли на перекрестке и пили раствор реальгара, пили заваренный чай. Помогали готовить раствор реальгара, помогали заваривать чай.

Той ночью мой отец превратился в настоящего святого. Велел матери и другим людям, кто не спал, готовить на улице раствор реальгара, заваривать чай. А сам раздобыл себе гонг. И пошел по улицам и переулкам выкрикивать слова.

Эй. Настала ночь большого снобродства, берегись воров, берегись грабителей.

Эй. Староста снобродит, вся управа городская снобродит, берегись воров и грабителей.

Эй. Кого в сон клонит, приходите на главный перекресток, выпейте чая. Выпейте реальгара. Выпьете — и очнетесь, весь сон как рукой снимет.

Люди открывали двери, заслышав звуки гонга. Открывали окна, заслышав звуки гонга. И в самом деле приходили на перекресток, если боялись за-снобродить. Приходили побыть вместе. Выпить чая с раствором реальгара. Выпить чая, поговорить, потолковать о большом снобродстве.

Что же это такое. Что такое. Отчего на город напала такая небывалая снобродная зараза.

Не верили. А как тут не верить. На улицах и в переулках слышались шаги. По всему миру слышались шаги. Люди спешили к перекрестку, чтобы выпить чая. Чтобы побыть вместе, послушать о небывалых чудесах снобродной ночи.

На перекрестке собралась целая толпа. Как на митинге. Всюду пахло чаем. Всюду горько пахло реальгаром. Одни пили стоя. Другие сидели на корточках. Мать еле успевала поворачиваться, как лоточник в ярмарочную пору. Еле успевала подавать людям чашки с чаем и раствором реальгара. А мой отец с гонгом в руках шагал от юго-восточных кварталов города к южным, и пока он шагал, с ним случилось два небольших происшествия. Два небольших происшествия, о которых я должен поведать вам, боги.