Дубль два (СИ) - Дмитриев Олег

— Да ради Бога. А чего дома-то не так? — уточнил на всякий случай я.

— Да Машка, сестра, мозги делает всё время. То я зря уехала, то зря приехала, то женихов сватать начинает. А болтливая — ни заткнуть, ни переговорить, — вздохнула Лина. А я решил, что это у них семейное, наверное. — А я не хочу, как она, самогонку гнать да последних оставшихся дедов поить в долг под пенсию. Тем более, такой дрянью…

Я закинул третью ловушку в озеро, отметив, что, судя по дрожанию шнурков, уходивших в воду к первым двум, мясорастительные консервы «Каша перловая с останками говядины» пользовались популярностью у придонных трупоедов. Может, чего и наберётся к утру. До берёзы дошли едва ли не под ручку — Лина спотыкалась в темноте. По разные стороны от ствола забросил оба телевизора, один подальше, второй — почти под берег. Набрал хворосту чуть ли не наощупь, начисто забыв, почему-то, что можно было и телефоном посветить. Разложил небольшой костерок и запалил.

Кажется, последний раз я так сидел лет десять назад. Чтоб никуда не спешить, ни о чём не переживать, болтать обо всякой ерунде со случайным собеседником и ждать восхода солнца, чтобы проверить улов. Тогда мы разговорились на берегу Якоти с каким-то мужичком из Москвы. Пока Солнце не село — оба изо всех сил делали вид, что получаем несказанное удовольствие от ловли на поплавочную удочку. На закате разговорились, познакомились, и перестали валять дурака. Надули его лодку, она побольше была, закинули сетки, каждый свою, и уселись у костра. Я рассказывал о поступлении и планах на будущую учебу в универе. Он жаловался на кризис, жену, тёщу, любовницу, начальников и политиков. Только что на засилье империалистов и международный заговор рептилоидов не сетовал. Тогда, в две тысячи восьмом, и без них было невесело. Сергей Палыч, в силу выявленного родства интересов к методам рыбной ловли, ну и поллитровке, которую он уговаривал обстоятельно, не торопясь, просил звать его Серёгой. Сошлись на Сергее, и на «Вы» — ему доходил четвертый десяток, а мне — второй, а уважать старших, как уже не раз было сказано, меня научили. Душевно посидели, в общем. Только осадок под утро остался тревожный. Взрослеть как-то расхотелось. Когда тебе восемнадцать — ты с одной стороны взрослый и несказанно самостоятельный, ответственный и продуманный. А с другой — ничего не мешает бесплатно столоваться у мамы с папой и в их дела погружаться исключительно по настоятельной просьбе. Когда на горизонте в пределах прямой, хоть и мутноватой, видимости маячит полтинник — ты уже со всех сторон взрослый. И должен думать о семье, родителях, любовнице, начальнике, любовнице начальника, проктологе, стоматологе и ещё чёртовой куче таких вещей, о которых я в свои восемнадцать и знать не знал. И в тот день я перестал задаваться риторическим вопросом о том, какая же беда гонит из дому взрослых мужиков ночью на мороз на зимнюю рыбалку. Потому что понял — какая. Вернее, какие.

Сегодня было как-то совсем по-другому. Лина, оказавшаяся Ангелиной, для друзей — Энджи, рассказывала про детство, школу и универ в Брянске и каждое лето — здесь, в Осиновых Двориках у бабушки с дедом. Про то, что на это озеро ходит лет с двенадцати. Про деревенские байки о том, что лесник — колдун и леший. И что скоро пойдут грибы, а здесь в округе лисичек — хоть косой коси.

Я согласно кивал и в нужных местах поддакивал, иногда задавая наводящие вопросы, сообразные моменту. Лепестки невысокого пламени танцевали в ночных безветрии и тишине в своём ритме, гораздо быстрее того, в котором стучало моё успокоившееся сердце. Когда ушла физиология, со значением бросив через плечо: «Если что — я рядом, только свистни. Ну, ты понимаешь, о чём я».

Лина говорила тихо, но слышно было хорошо. У воды и днём звуки разносятся лучше, а уж в кромешных темноте и безмолвии — тем более. Когда край неба над лесом напротив нас стал краснеть, розоветь и золотиться, мы трепались, как старые знакомые или даже друзья. Смеялись негромко над шутками друг друга, тут же вспоминая и рассказывая что-то своё. Да, так хорошо и легко мне давно не было. Прямых аналогий не находилось, но, пожалуй, подобного я вообще никогда не чувствовал.

— Тебя проводить? — спросил я, когда Солнце показало над деревьями верхний краешек своей короны. И, наверное, сам бы не смог себе честно сказать, какого ответа ждал больше.

— Неа, не надо. Тут тропка прямая и одна всего, не заблужусь. А ты бабушку напугаешь, а Машке станешь таким подарочным поводом меня изводить — подумать страшно, — она забавно зажмурилась.

— Не переживают они за тебя? Всю ночь где-то пробыла, — кажется, я просто не хотел её отпускать. Поэтому и блистал неоригинальными и несвоевременными вопросами.

— А они привыкли давно, что я, как с Машкой полаемся, могу дня два не приходить. Соседи, сеновал, да и до города на автобусе не так далеко. А от постоянных звонков с вопросами «ты где и когда будешь?» я их уже отучила. Да и телефон мой прямо посреди стола на кухне лежит. — Странная. Интересная. И не поймёшь сразу, чего больше.

— Ты если в деревне будешь — наш дом по левую руку второй будет, это от Хацуни если заезжать. Синий, с белыми наличниками. Я наличники сама красила в прошлом году! — смотреть без улыбки на неё, вскинувшую нос, было невозможно. Веснушки, которых не было заметно раньше, делали её чем-то похожей на Пеппи Длинныйчулок из детской книги. Про страшно одинокую девочку с кучей тревожных диагнозов. Эта же была какая-то близкая, тёплая, милая. «Родная» думать не хотелось, будто авторские права на это прилагательное пока были у другого человека. Но сроки уже подходили к концу.

Энджи с детским изумлением следила за тем, как из воды показывается серебристое полотно «телевизора», плещущее во все стороны брызгами и шевелящее десятками хвостов. И каждую выпадавшую назад в воду рыбку провожала разочарованным криком азартного рыбака. Я понял, что над водой рамку не подниму — полна коробочка — и подтянул добычу на берег по дну.

Мелких отпускали обратно сразу же. Брали только крупняк, но всё равно оказалось прилично. Со вторым «телевизором» история повторилась, и Лина только что не подпрыгивала, хлопая в ладоши, радуясь улову. Просто так хлопала, стоя на месте.

Даже без мелочи улов оказался завидным. Горбатые нарядно-полосатые окуни с яркими красными плавниками, уже золотящиеся без всякой обжарки караси, жирные, с мою ладонь, но помельче окушков. И полтора десятка скользких и неприметных, как подводные диверсанты, линей. Энджи сморщила носик, сказав, что этих не любит — они тиной пахнут. А вот когда удавалось у соседей разжиться окунями или карасями — бабушка так вкусно жарила их в печке, что пальчики оближешь! А красные плавники особенно вкусные, если хрустеть ими, пока ещё горячие. Тут у меня никаких возражений не возникло — так я и сам любил. На две длинных крепких ветки с соседней ивы нацеплял ей и тех, и других — и золотых, и полосатых. По нежаркому пока утреннему лесу точно донесёт. Ещё на двух толстых прутиках, продетых под жабры, устроилась и моя доля, побольше. И ольховых веток сразу наре́зал — возле плетня как-то не вспоминалось ни тёмных листьев, похожих на мелкие берёзовые, ни чёрных мелких сухих шишечек ольхи.

К западному берегу шли, со смехом вспоминая ночное знакомство, с которого прошло примерно полжизни, судя по ощущениям. И неполных восемь часов, если верить стрелкам на запястье. Лина забавно показала мою деревянную походку, с которой я отошёл от её одежды, и то, в какой позе, прикрывшись руками, она выходила из воды, думая лишь о том, как бы сбежать поскорее.

— Веришь, нет — едва прямо так, голяком, не маханула в лес! — она как-то необъяснимо сочетала простонародные обороты со вполне светскими. Филологическое образование давало о себе знать, но и происхождение никуда не девалось.

Над тремя битком набитыми ловушками пришлось поломать голову. Энджи наотрез отказалась брать «этих страшилищ, зелёных подводных пауков». А я на такие объёмы не рассчитывал. И такси сюда не вызвать, чтоб забросить всё в багажник. Поэтому мелкие живчики, щелкавшие клешнями и бившие хвостами, посыпались обратно, благодаря своего рачьего Бога. Крупных, тех, которым обратный билет жаба подписать отказалась наотрез, набралось где-то на полтора ведра. Логистика вырисовывалась такая: палка-коромысло, на неё с каждой стороны по раколовке и кукану. Донесу, куда я денусь. Всяко полегче, чем мешки-баулы-наволочки из Нивы домой переть.