В Россию с любовью (СИ) - Кусков Сергей Анатольевич

Снова помолчала.

— Значит, говоришь, просто воспользовался?

— Да, матушка. Мёртв настоящий Саша. Но я не виноват в этом. Просто если б я не пошёл, Марья с Ксенией бы меня не удержали… Его… И вы б его три месяца как похоронили. А так… Да, с амнезией и беспамятством, но с вами я, с частью его памяти, пусть с частью и не его.

— Да уж, дай боже понимания, что делать… — повторилась она и задумалась.

— Матушка, а ты вот так мне веришь, на слово? А вдруг я… Заливаю?

— Думаешь, сможешь? — картинно нахмурилась она. — А ну соври!

— Чего соврать? — включил я заднюю, поняв, что тут какой-то подвох, но было поздно.

— А что угодно! Ну, что скатёрка красная. Или что у меня платок некрасивый. Или что я сука из сук?

— Ну, скатёрка-то… — Я замер, не в силах произнести ни слова. Ибо скатерть — белая. Расшитая, но белая! — Кра… Скатерка-то кра… — Закашлялся. — Бляха от сандалика, не могу соврать, матушка!

Она довольно заулыбалась.

— А вот платок у тебя, крёстная, и правда уродский! — продолжил я, поняв фишку её дара и решив приборзеть, то есть обнаглеть, расплываясь в хамоватой улыбке. — Да и сука из сук ты — не отнять! Своя, моя, наша… В смысле, из своих сук, но сука же!

— Вот, теперь узнаю Павла! — Она по-доброму заулыбалась и погрозила пальцем. — Смотри, без перебора. Много наговоришь — обижусь.

— Только то, что ты сама мне сказать велела, — парировал я. — Так я с самого начала врать не мог? — А теперь я был крайне изумлён. До невозможности.

— Не мог, Саш, — отрицательно закачала она головой. — И рада, что не пытался. Я ж это чувствую. А значит, буду доверять тебе. Достоин ты доверия.

— Здорово. — Я тяжело, но одновременно облегчённо вздохнул. Кажется, самое сложное позади. — Так на чём мы остановились? Я МОГУ, ибо родился тем, кем надо. И имею возможности — ибо вселенец знал и умел многое, что может пригодиться. Третье у нас что?

— Что ты не злой, Саш, — снова закачала она головой. — Я ж не просто так с тобой разговариваю. Нет в тебе разрушения, деструктивности. Нет в тебе жажды крови, жажды зла. Желания получить всё, плевав на цену. В семинарии первому, чему учат, это видеть людей, чувствовать их. А с моим даром это тем более легко. Честно скажу, тот Саша бы не справился. А с тобой я разговариваю не просто как с крестником, а будто с коллегой — всё понимаешь и ценишь. И меня, слова мои, и опыт. Ничего ещё под сомнения не поставил, с тем Сашей такое невозможно было бы.

— То есть я послан именно на эту позицию для того, чтобы нести в мир… Что? — сформулировал я главный вопрос.

— А вот тут, Сашенька, заканчивается логика и начинается гадание. А как ты выяснил, планы господа я не ведаю — не посвящал. Могу только думать — вот как раз и надумала. И верить. Тебе верить. Что справишься.

— И как я должен справляться? Что делать, чтоб справиться? — Кажется, паника снова начала подниматься, ибо я понимал, что эта женщина так просто не отстанет.

— Да кто ж его знает, Саш, — тяжко вздохнула она. — Я сегодня тебя позвала, чтобы обсудить главное — кто ты? Понять тебя и заставить подумать: всё не просто так! И те девы в нашем мире тоже не просто так были, вот только господь не дал предшественникам понять их ценность, что нужно было им делать. Так в монастырях и сгинули, как юродивые. Мне — дал, послав вначале Пашу, потом тебя. Я по-прежнему не знаю, как быть, не ведаю, как это работает, но точно знаю, просто так господь ничего не делает, и ты должен сделать что-то, что он ждёт.

Вот только таких мыслей и идей мне не хватало для счастья. Ибо ну не чувствовал я себя мессией! И как раз об этом думал, пока сюда шёл. Не нуждается этот мир в мессианстве.

И честно об этом крёстной-Ягусе сказал.

Она выслушала внимательно. Закивала. Подумала, затем произнесла:

— Это нормально, Саш. Ты — орудие. Таран. Ты ощущаешь себя бревном, у тебя заботы как у обычного бревна. И у тебя и не должно быть других забот — то не твои сложности. Вот только таким бревном можно пробить ворота в осаждённую крепость, и много чего изменить, к добру или к худу. Но то уже не твои, не бревна планы, а высших сил, которые послали тех воиц, кто тебя взял в руки, чтобы прорваться в крепость. У нас у каждого своя задача, в глобальные планы Мироздания нам лезть не с руки.

— Не стоит примерять диадему бога? — усмехнулся я.

— Вроде того. Давай скажу так: мы должны делать то, что нам по силам, а дальше господь сам справится. Поддержит ли, или острастит и пальцем погрозит — заранее мы не ведаем. Так что давай-ка мы сейчас возьмём паузу до следующего воскресения, и подумаем — каждый о своём. Я — о том, что ты сказал. Ты — о том, что я. Где может быть твоё место и приложение твоих сил, чтоб исполнить волю господа?

— И чтобы понравиться маме.

— И чтобы понравиться маме! — расплылась она в улыбке. — Ибо ну не верю я, что такие события могут произойти сами по себе. Ничто не происходит само по себе, тем более в твоей истории уж очень много натянуто, и при любой мелочи сорвалось бы. Но ты сидишь передо мной, и тебя даже гулять, наконец, выпустили. Значит, пока ты всё делаешь правильно, и господь ведёт тебя.

Знаете, как я хотел с ней поспорить? Пояснить, что на самом деле она ошибается, это и правда случайности…

…Но я вышел за пределы крепости, иду по Москве. А не сижу в комнате с мягкими стенами, где мне по её словам уже приготовили палату. Я лопухнулся, раскрыл себя, показав юродивым, но меня оставили, и даже доверяют. А ещё я здесь, живу, а не улетел туда, куда направлялся после того, как пролетевший на красный свет джип меня сбил. Слишком много случайностей подряд, чтобы не поверить в высшие силы. Нет-нет, ТАМ пока летел, я не видел ни бога, ни чёрта. По крайней мере, я их не помню. Так что это действительно случайности… Которых слишком много.

Впрочем, каждый верит в то, что верит он сам. И сам отвечает за свою веру. Патриарх права, нужна пауза в недельку, чтобы подумать — спешить не стоит. Как и не стоит более вести себя, как юродивый. Да, больной, амнезийник… Но только не так, как вёл себя до этого.

И надо уже начинать ставить себя, показывать с лучшей стороны, чтоб понравиться — в этом тоже она права.

— Матушка, я кое-что ещё хотел рассказать. Ну… Про Марью, — начал я, но она перебила.

— Отпускаю, сын мой, этот грех! — Она меня перекрестила, даже не дав досказать проблему. — Понимаю, ты не помнишь, и воспринимаешь её чужой. Марью я отругала, епитимью наложила — пускай молится и отрабатывает добрыми делами. Тебе — просто отпускаю. Но смотри, Александр, — голос её налился сталью, а глаза посуровели, — ты никогда не должен забывать, и всегда помнить — она сестра твоя! Сестра! Понял это? Я благословляю тебя на любой блуд, прощу тебе любых женщин, ежели ты только будешь с ними по обоюдному согласию, особенно если они понесут от тебя. Бери себе хоть всю Москву! Но с Марьей держи границы. Прокляну!

Я проникся. И втянул голову в плечи.

— Виноват, матушка. Не буду больше. Но…

А вот рассказать о магии, об огоньке, я, собравшись, больше так и не смог. Не решился.

Ладно, пусть его. Не такой уж она мне и друг. Да, я сын любимого человека, но она ведь тоже раб лампы. Государство, и церковь в нём — та ещё система, та ещё лампа. В которой она и не захочет мне зла, а не сможет не сделать. Буду сам барахтаться.

— Но?

— Всё, точно не буду! — вскинулся я, и судя по тому, что врать не могу, на самом деле был в этом уверен. — Но разрешите вопрос. Разве блуд не грех?

— Грех — прелюбодеяние, — заулыбалась патриарх. — И то до Катастрофы так было. Сейчас его грехом считают, только если супружницы против, или по принуждению. Господь сказал: «Плодитесь и размножайтесь», вот что главное! Оттого и говорю, если не просто задружишь с девочкой, но понесёт она от тебя…

— Кровь семьи правительницы? — перебил я.

— А чего б и нет? — весело усмехнулась она. — Две ноги, две руки, голова. Вы, члены семьи правительницы, чем-то отличаетесь от остальных? Нет? Ну и в путь! А не думал, что для некоторых, особенно кто из бедных, это может быть единственный шанс в жизни понести от настоящего живого мальчика, а не семени донора из пробирки?