Когда солнце погасло - Лянькэ Янь

— Солнце вышло, только напиши, чтоб я был хорошим.

И вроде это был последний крик отца из пламени. Не знаю, во сне он кричал или наяву. Наверное, во сне. А если подумать, разве мог он не проснуться от такого огня. Крик отца рассек ножом темноту и вырвал меня из оцепенения, но когда я собрался прыгнуть в жир, пламя прогнало Янь Лянькэ на берег.

Янь Лянькэ выскочил наружу и толкнул меня в траву у края провала. К тому времени он окончательно проснулся и одеревенел, точно никак не может взять в толк, что тут случилось. Схватился за голову. Схватился за лицо. Схватился, проснулся, побежал вдоль края провала орать во всю глотку — беда. Беда. А потом уставился на огонь, катившийся к нам из провала, вихрем обернулся и закричал, срывая горло, как кричал от боли мой отец, — бегите к дамбе.

— Бегите к дамбе.

Все сонные спящие у провала теперь проснулись. Кубарем вскочили с земли и застыли, глядя на хлещущий из провала огонь. Половина жирового моря превратилась в огненный шар. Все жировое море превратилось в огненный шар. Горячая волна расталкивала воздух и катилась к нам, словно цунами.

— Бегите к дамбе. Бегите к дамбе.

И люди побежали. И подгоняемые криком шаги звучали нестройно, как стук дождя по траве, по горному склону. Резкий запах желтой гари путался под ногами, летел по небу, хлестал нас по лицам, забивался в ноздри, как песок во время песчаной бури.

Лопающийся звук, с которым сгорал холодный жир, крики людей, вырванных из сна в явь, отражались от гор, отражались от земли под нашими ногами. Я видел, как пылающий огонь окрасил небо алым заревом. Видел, что пламя, отраженное гладью водохранилища, похоже на восходящее солнце. Пепел от горящего жира гнался за нами, кружился в воздухе, опускался на щеки, забивался в волосы, точно перья снегирей или фениксов. И мы убегали с гребня горы к дамбе. И ноги несли нас так быстро, точно мы убегаем с места казни, убегаем от верной смерти. И на дамбе, когда жар за спиной ослаб, люди стали останавливаться и оглядываться. И увидели, что позади пылает вовсе не огонь, а солнце пламенеет на вершине Восточной горы, чтобы вознестись над землей. Солнечное пламя взмывало на высоту целого дерева. На высоту целого дома. На высоту городского здания. На вершине горы сиял ровный полукруг. И казалось, сейчас он выпрыгнет в небо, но гора и небесное озеро не давали ему взлететь, не давали оторваться от хребта.

Как бывает зимой на рассвете, когда солнце только показалось на востоке.

Как бывает летом, когда солнце только вышло из-за гор.

Горы вспыхнули красным.

Мир вспыхнул красным.

Мир и земля вспыхнули красным сиянием. Залитые красным сиянием деревья, река, дома и сараи сделались прозрачными, будто вырезанными из агата. Я прибежал на дамбу за руку с Янь Лянькэ. Страшно хотелось пить. Я едва не трескался от сухости, хотелось сигануть с двухсотметровой дамбы вниз, напиться воды, утонуть в воде. Я смотрел на озаренную огнем воду и думал, что мой отец сейчас выскочит из воды, словно рыба. Выскочит из отраженного в воде пламени. Все смотрели на огонь, на солнце. А я не мог оторвать глаз от бескрайнего водохранилища. Не знаю, о чем они думали. Но мне страшно хотелось пить. Все мое тело с головы до самых пяток потрескалось от огня, хотелось прыгнуть в воду и утопиться в воде. Губы растрескались, горло растрескалось, сердце растрескалось, хотелось прыгнуть в воду, упиться водой и утонуть.

И тут откуда-то закричали.

Пронзительно закричали — солнце вышло.

— Солнце вышло.

— Рассвело.

— Солнце встало над Восточной горой.

Кричали с запада от дамбы. Все обернулись и посмотрели на запад. Огненное солнце осветило западную часть дамбы так ярко, словно там наступил день. И небо посветлело. И вся земля под небом посветлела. И деревни, и вода в реке, и горный хребет, и деревья вдоль дороги, и поля, и луга, и травы. И убранные поля, и неубранные, и даже грядки с фасолью лежали как на ладони, как на блюдечке. И в деревне Сибацунь к западу от дамбы люди высыпали на околицу и смотрели на гребень Восточной горы, охваченный жировым огнем.

— Рассвело — солнце вышло. Рассвело — солнце вышло. — Они кричали, подпрыгивали, хлопали в ладоши, снова подпрыгивали, словно всей деревней, всем миром превратились в детей, празднующих Новый год. И в деревнях Чэнцунь, Маочжуан и Мацзяин люди высылали из своих домов и деревень. Выбежали наружу. Встали у околиц вдоль залитой солнцем дороги, принялись бить в гонги. Стучать в барабаны. Кричать жиропламенному солнцу на Восточной горе: — Рассвело — солнце вышло. Рассвело — солнце вышло.

Их крики накатывали друг на друга, будто волны колосящейся пшеницы. Гремели, будто ливень, призванный посреди летней засухи. Всюду сияли красные лучи солнца, повисшего над Восточной горой. Все было залито ясным прозрачным светом солнечного огня.

Из одной деревни после возгласов — рассвело, рассвело — послышался крик петуха. И следом во всех деревнях закричали петухи.

Из другой донеслось мычание разбуженной позже обычного коровы. И следом во всех деревнях утробно замычали проснувшиеся коровы.

Теперь солнце снова ожило. Время снова ожило. Петушиный крик и мычание коров долетели до Гаотяня будто на крыльях. В окрестных деревнях гремели гонги и барабаны, звучали крики: рассвело — солнце вышло. Рассвело — солнце вышло.

Крики с голосами долетели до Гаотяня. И вдруг городское побоище смолкло, все фонари погасли. Солнце явилось без приглашения, повисло над Восточной горой, раскинуло лучи над Гаотянем и ярко осветило ночной Гаотянь, и все звуки обратились в молчание, будто вовсе умерли. А потом снова ожили. В Гаотяне повисла покойницкая тишина, такая тишина, какая бывает перед рассветом, когда голоса, что приходят вместе с новым днем, еще запаздывают. Непривычная тишина. Какую перед сумерками оставляют напоследок голоса, что покидают город вместе с угасшим днем. Непривычная тишина. Белая пустота и мертвое молчание на границе дня и ночи. Но в следующий миг странную тишину, белую пустоту и мертвое молчание с грохотом сменили другие звуки. Мир ожил, и время ожило Не знаю, какой звук первым прорвал тишину, но сначала раздался низкий тяжелый гуд. А дальше люди в Гаотяне, совсем ка к деревенские в окрестных селах, бросились к выходу из города и закричали во весь голос, обратившись к восточному небу и Восточной горе — смотрите, Восточная гора пылает огнем.

— Смотрите, солнце на Восточной горе будто пылает огнем.

Люди выскакивали из домов. Люди стояли на улицах города и на выходе из города. С дамбы было видно, что все улицы Гаотяня запружены людьми. Все свободные пятачки у выхода из города забиты людьми. Гремели гонги. Грохотали петарды. Люди хлопали в ладоши, громко кричали. И вроде в толпе на Восточной улице стояла мама и тоже кричала, и подпрыгивала. Ее фигурка подпрыгивала не так ловко, как остальные. С каждым прыжком она клонилась набок, будто сейчас упадет. Но ни разу не упала. Наклонится, снова подпрыгнет. И снова закричит — рассвело — солнце вышло живое и невредимое.

Рассвело — солнце вышло живое и невредимое. Деревенские побрели прочь из города. Побежали прочь из города. Побрели ни все четыре стороны, побежали в свои родные деревни. Кто на мопедах. Кто на телегах. Длинной вереницей, словно солдаты поверженной армии. Кузова их были пусты. Карманы пусты. А если кто ехал в кузове, то обязательно раненный. Или убитый. Волоча за собой пустые тачки и тачки с ранеными, деревенские шагали посреди белого дня и глядели на восточное солнце. И даже с дамбы было видно, какие они жалкие и по терянные. И еще было видно, как гаотяньцы гонятся за ними по улице, бросают в деревенских камни. Бьют коромыслами. Деревенские не отвечали, будто соглашались, что должны быть побиты камнями и коромыслами. Покорно отступали, закрыв руками головы и лица. Уходили. Бежали. Торопливо отступали, уходили в свои деревни, в свои дома. Возвращались в свои деревни и дома.

Возвращались под летнее время нового дня.

Напоследок

Что еще вам сказать