В Россию с любовью (СИ) - Кусков Сергей Анатольевич

А сердце режет, мечты и горести полно…

Афганистан здесь, как и в своё время ТАМ, южная граница Империи. Место, откуда к нам лезут разные бармалеи (бармалейки). И как и ТАМ, нашей Российской Империи пришлось навести в тех краях порядок силой. Масштабы отнюдь не такие, у нас там далеко не стотысячная армия, но и местное население не настолько многочисленно. Местный Афганистан — сплошной вялотекущий непрекращающийся вечный конфликт. Не война, но с этой «невойны» постоянно идут гробы, и вариантов особых нет — нельзя оттуда уйти, ибо свято место пусто не бывает. Уйдёшь — и там появятся те, кого фиг выгонишь. Наше руководство, в отличие от того, это понимает и использует полевиков в этой стране на полную катушку, щедро раздавая права дворянства по укороченной, «боевой» схеме.

Строчку «вчера погиб мальчишек взвод» на ходу переделал на «девчонок взвод», ибо не поняли бы. Тут так не бывает, чтоб целый взвод из мальчишек. Отдельные бойцы — да, но не подразделениями. В остальном я резал по живому, и когда допел, обнаружил, что массовка вокруг очень сильно увеличилась, до трёх-четырёх десятков человек.

— Мальчик, иди сюда… — Из толпы вышла тётка лет тридцати пяти, подошла и сгробастала меня в железные объятия. По лицу её катились слёзы. — Хорошо поёшь. Душевно. Сукин ты сын! Как будто туда вернулась…! — Сильный хлопок по лоаткам — это она любя. — На…. — А это, отпустив меня, подошла к чехлу от гитары и бросила туда десятирублёвую купюру, которую всем вокруг продемонстрировала. На десять рублей, как понял по ценам, простолюдин может семьёй прожить недели две спокойно, если не больше. Это серьёзные деньги. Но меня поразили слёзы на её глазах — о таком воздействии своей музыки и думать не мог. Считал, будет хорошо, если меня просто не побьют за то, что покусился на святое. Кощунство безусому мальчишке петь о серьёзной войне, где воюют одаренные девки! А оно вон как оказывается…

— Держи, парень! — А это к чехлу подошла ещё одна дама, постарше.

— Держи!

— Держи!

У чехла чуть ли не очередь столпилась. Не все кидали десятирублёвки, чаще монеты. Но монеты не мелочь в виде медных копеек, а белые монетки в десять, пятьдесят и рубль. И купюры рублёвые, а одна даже трёхрублёвая.

— Ещё давай! Про нас! — голос справа, и не надо было пояснять, кто такие «нас».

Сделав паузу для солидности, также пафосно, не меняя стиля общения (танк, ползущий на доты), произнёс:

— Следующая песня про диверсионные отряды специального назначения полевых войск, и отдельно про диверсионные отряды специального назначения Уйгурского корпуса.

И забил боем по струнам, набирая после лирических «Одуванчиков» и достаточно медленного «Афганистана» нормальный жёсткий темп. Эту песню «я», видимо, знал хуже. Или любил меньше. Как-то я это чувствовал, ощущал, но объяснить сложно — сродство с нею было меньше. Но альтер-эго её знал, и я на свой страх и риск решил спеть.

Не знаю даже имени братишки моего,

Ведь нам в бою бывает очень трудно.

Хотя какая разница, как все зовут его

«Братишка»- называем мы друг друга.

Всегда мы делим поровну и воду и патроны.

Своих мы узнаём везде и сразу.

По сути, по глазам, а не по форме и шевронам

Ведь мы с тобой, братишка, из спецназа.

У нас другие ценности, у нас другие цели,

Войну узнали мы не по рассказам.

Природой мы любуемся в оптическом прицеле

Ведь мы с тобой, братишка, из спецназа…

— Так не бывает! Не служат мужчины в спецназе! — раздался голос, когда я закончил, и выдержалась пауза на «подумать».

— Служат! — продолжая чувствовать себя танком, возразил я. — Мой отец служил. Снайпер Второго ударного полка Уйгурского полевого корпуса Павел Аннович Майский. Погиб в бою, служил честно. И я буду служить.

Не знаю откуда в груди взялась такая уверенность, но глаза мои полыхнули — я был сто процентов уверен, что так и будет. И это не пугало, наоборот, что-то внутри считало, что так правильно.

— Да кто тебе позволит! — А это голос тётки Настасьи, которую в толпе не заметил (одета неброско, знала, куда шла и для чего), но которая слушала меня всё это время с изумлением, витая где-то в своих, понятных лишь ей облаках.

— А кто меня удержит⁈ — со смешком парировал я.

И неожиданно вокруг раздались смешки, меня поддерживающие. Видно девча, да ещё прошедшие суровую школу жизни, оценили мой потенциал и пробивность, и поняли, что да, не удержат. Был бы я на самом деле бояричем — реально бы сбежал в комитаты на пару лет, пусть ничего и не получу от этого кроме уважения.

Поняв это, Настасья сделала несколько торопливых шагов вперёд, подходя. Лицо её выражало озабоченность, а глаза выдавали страх.

— Что она тебе рассказала? — зашипела тётка, и за малым — мы на всеобщем обозрении — не схватила за воротник, добавив в вопрос грубости.

— Фото показала. — Я беззаботно пожал плечами.

— Твоего отца зовут Карл Ульрих! Запомни это! И любая экспертиза это докажет. И не трепи языком, если не хочешь для матери и семьи лишние проблемы.

— А что, уже и помечтать нельзя? — зло фыркнул я. — Я, может, не хочу, чтобы это ничтожество было моим отцом! Мне даже плевать, что он немец — он просто… ЧМО! А мне, как любому мальчишке, хотелось бы, чтобы отцом был человек, похожий на того, который смотрел с той фотографии. В броннике, афганке и со снайперкой, обнимающий троих самых клёвых девчонок во всём мире, не боящийся ни бога, ни чёрта. И он бы точно меня любил, в отличие от.

На такое она раскрыла рот, но не смогла ничего сказать.

— И вообще, ты меня со стороны видела? — закончил я. — Я, вот, на себя из зеркала смотрел. Так что тёть Насть, не ломай кайф, а? Дай хоть сегодня расслабиться?

— Хорошо. Но не забывайся, — поняв, что не надавила, не справилась, просто погрозила пальцем. — Сегодня всегда проходит, и наступает завтра.

— Понял, не дурак! — козырнул ей. — Дурак бы не понял.

— Верю в тебя.

А это уже серьёзно. И я не собирался её подводить. С такими надо дружить. Вот, отец мой с нею дружил (если он отец).

Отошла.

— Вот, наставница подтвердит. Она с ним вместе служила! — А это я снова подошёл к микрофону.

Горлица обернулась и бросила ТАКОЙ взгляд… Но нет, не убьёт. Теперь она не просто абстрактная наставница не пойми чего. Теперь между нами общая тайна, а это очень сильно сближает людей.

— С нами тоже парень один служил! — голос слева.

— И у нас, в соседней роте. Двое…

— А я слышала, что в сто тридцать третьей дивизии… — Ещё голос.

Я заулыбался. И это прокатило. Что ж, продолжаем концерт по заявкам.

— Гимн ВДВ, они же воздушно-десантные войска. — Я решил перейти к тяжёлой артиллерии и снял с плеча акустику. Обернулся к парню, так и сидящему за ударными

— Братишка, подсобишь?

— Не вопрос! — подобрался парень.

Смотри, надо забацать такой рисунок: дзынь-бум-дзынь-бум…

Своими словами, как мог, описал его партию. В общем не так и сложно, в моём варианте задействован только малый, бочка и тарелки. Парень с третьей попытки пробил как надо, я кивнул.

— Я начну, а ты подстройся, gut?

— Чё? А, ну да, понял. — Кивок.

— Отлично. — Под грозным взглядом, но не сделавшей попытки помешать гитаристки надел электрическую малышку. Провёл пальцем по её струнам. Эту, видно, по прибору настроили — звук почти верный, но подстраивать не буду — сойдёт. Да, в целом тут серьёзнее звучание, чем на акустике. Но отнюдь не металлическое, «романтическое». И пока как изменить тренд не знал. Ну да и бог с ним, и так смогём.

Проблема одна, эта моя партия тянула на соло, а не ритм. А главная в исполнении партия именно у ритма — он задаёт темп и как бы направляет партии остальных инструментов. Соло-гитара звучит красивее, в смысле круче, но она лишь оттеняет общий рисунок исполнения, раскрашивает в краски то, что задаёт ритм-гитара, а ритм — это отставленная в сторону акустика. И у меня не четыре руки и не две головы, к сожалению. Эх, где наша не пропадала, буду что-то рожать на ходу.