Бледный король - Уоллес Дэвид Фостер

Но он и ни разу не раскрылся и не сказал прямо, что не любит. Вот где может быть его ложь по умолчанию. Вот откуда может идти застывшее сопротивление – если бы он посмотрел прямо на нее и сказал, что не любит, она бы пошла на прием. Он знал. Но что-то внутри него, какая-то страшная слабость или отсутствие ценностей, заставляло молчать. Как будто мускул, которого у него просто нет. Он сам не знал почему, просто не мог сказать или даже помолиться о том, чтобы сказать. Она считала его хорошим человеком с серьезным отношением к своим ценностям. А его частичка вроде бы готова более-менее соврать человеку с такими верой и доверием, и кто он после этого? Как такой тип человека вообще может молиться? Все казалось первой пробой того, что на самом деле подразумевается под адом. Лейн Дин никогда не верил, будто ад – это озеро огненное или будто милосердный Господь обрекает людей на горящее озеро огненное: в глубине души он знал, что это неправда. Верил он в живого Бога, полного сострадания и любви, и что возможны личные отношения с Иисусом Христом, через кого эта любовь воплощается в человеческий срок. Но сидя здесь, рядом с этой девушкой, знакомой ему теперь не больше дальнего космоса, ожидая любого ее слова, чтобы он снова оттаял, теперь Лейн чувствовал, что видит края или очертания того, что на самом деле является адом. Это как две великие страшные армии внутри, стоящие друг напротив друга, в тишине. Будет битва, но без победителя. Или даже битвы не будет – армии так и будут стоять, неподвижно, смотреть друг на друга и видеть нечто настолько чужое и непохожее на них, что это даже невозможно понять, невозможно даже услышать речи друг друга как слова или прочитать что-то по лицам, застывшие вот так, противостоящие и непонимающие, весь человеческий срок. Двоесердый, лицемер перед самим собой со всех сторон.

Когда Лейн дернул головой, дальняя часть озера полыхнула от солнца; теперь вода вблизи не казалась черной, можно было приглядеться к отмели и увидеть, что вся вода движется, но мягко, туда и сюда, и в то же время он заставлял себя вернуться в себя, когда Шери рядом сдвинула ногу и начала поворачиваться. Он видел, что человек в костюме и серой шляпе теперь неподвижно стоит на берегу, с чем-то под мышкой, глядя на другую сторону, где рядком на шезлонгах сидели маленькие силуэты в позах, намекающих, что у них расставлены удочки на краппи, как в основном делают только черные из Ист-Сайда, и маленькое белое пятнышко в конце ряда – полипропиленовое ведро. В тот самый момент или время на озере Лейн Дин впервые почувствовал, что может увидеть все в целом; все казалось отчетливо освещенным, потому что круг мрака от болотного дуба совсем ушел и они уже сидели на солнце со своей двухголовой тенью на траве слева перед ними. Он снова посмотрел или рассеянно взглянул туда, где под поверхностью воды как будто резко гнулись ветки упавшего дерева, и тут ему был дан знак, что во время этого застывшего молчания, за которое он так себя презирал, Лейн на самом деле молился или молилась какая-то частичка его души, которую он даже не знал или не слышал, так как теперь ему в ответ был явлен некий образ – то, что позже про себя он будет звать видением или мгновением благодати. Он вовсе не лицемер, просто надломлен и откололся, как и все люди. Потом он решил, что тогда на секунду почти увидел их обоих так, как мог бы увидеть Иисус: слепыми, но ищущими на ощупь, как угодить Богу несмотря на врожденную грешную натуру. Ибо в тот же самый миг он заглянул – быстро, как свет, – в душу Шери, и ему было дано понять, что сейчас произойдет, когда она повернется к нему, а мужчина в шляпе наблюдает за рыбалкой, и упавший вяз роняет клетки в воду. Эта приземленная девушка, которая хорошо пахла и хотела стать медсестрой, возьмет его за руку обеими своими, чтобы он оттаял и посмотрел на нее, и она скажет, что не может. Что ей жаль, она не поняла раньше, ей не хотелось врать, но она согласилась, потому что хотелось верить, что она сможет, но она не может. Что она все равно выносит и родит, должна. С чистым и ровным взглядом. Что вчера она всю ночь молилась и искала в себе ответ, и решила, что так ей велит любовь. Чтобы Лейн пожалуйста пожалуйста милый дал ей договорить. Что, слушай – это ее решение и его ни к чему не обязывает. Что она знает, он ее не любит, не в том смысле, знала все это время, и это ничего. Что такие уж дела, и это ничего. Она выносит, и родит, и будет любить, и ничего не потребует от Лейна, кроме добрых пожеланий и уважения к тому, что ей надо сделать. Что она его отпускает, без всяких требований, и надеется, что он доучится в МКП и все у него в жизни будет очень хорошо, и много радости, и всего хорошего. И голос у нее будет ясный и ровный, и она будет врать, потому что Лейну было дано заглянуть в ее душу. Увидеть ее. Один черный на другом берегу поднял руку как будто в приветствии – или он так отмахивался от пчелы. Где-то позади газонокосилка косила траву. Это будет жуткая ставка, пан или пропал, рожденная отчаянием в душе Шери Фишер, знанием, что она не может ни сделать сегодня это, ни родить ребенка одна и опозорить свою семью. Ее ценности перекрывали оба пути, Лейн это видит, и у нее нет вариантов или выбора, эта ложь – не грех. К Галатам, 4:16, «Итак, неужели я сделался врагом вашим?» Она ставит на то, что он хороший человек. Там, на столе, не застывший, но и еще не в движении, Лейн Дин – младший все это видит и тронут жалостью и чем-то вдобавок большим, чем-то без известного ему названия, что ему дано почувствовать в виде вопроса, ни разу не приходившего в голову за всю долгую неделю размышлений и гаданий: а с чего он так уверен, что не любит ее? Почему этот вид любви какой-то не такой? А что, если он понятия не имеет, что такое любовь? А что бы вообще сделал Иисус? Потому что как раз теперь он почувствовал две ее маленькие сильные мягкие руки на своей, чтобы он повернулся. А что, если он просто боится, вот и вся правда, и молиться надо даже не о любви, а о самой обычной смелости – взглянуть ей в глаза, когда она это скажет, и довериться сердцу?

§ 7

– Новенький?

По обоим бокам от него сидели агенты, и Сильваншайну показалось немного странным, что повернулся к нему, словно хотел обратиться, тип с робкой розовой мордочкой хомяка, но сказал второй, смотревший в окно.

– Новенький?

Все они сидели в четырех рядах от водителя, в чьей позе чувствовалось что-то странное.

– В сравнении с чем?

Шея Сильваншайна до самой лопатки пылала, и он чувствовал, как начинает подергиваться мускул в веке. Сравните налоговый учет для того, кто передал переоцененные акции в благотворительность, и того же человека, но продавшего акции и передавшего в благотворительность прибыль. Обочины проселка выглядели пожеванными. Свет снаружи был такой, как когда хочется включить фары, но толку от них нет, потому что технически еще светло. Было неясно, фургон это или автобус с максимальной вместимостью 24 человека. У спросившего были бачки и неуязвимая улыбка человека, который взял в аэропорту два коктейля и к ним только орешки. Водитель прошлого фургона, куда посадили Сильваншайна как GS-9, водил так, словно его плечи слишком тяжелые для спины. Словно он держался за руль для опоры. Какие водители носят бумажные шапочки? Головокружительную гору сумок удерживал только ремень.

– Я особый ассистент нового зама Систем отдела кадров, которого зовут Меррилл Лерль и который скоро приедет.

– Новенький на Посту. Я имел в виду, недавно назначенный, – мужчина говорил разборчиво, хоть и обращался как будто к окну, которое было грязным. Сильваншайн чувствовал себя подоткнутым; сиденья – не сиденья, а скорее мягкая скамейка, без подлокотников даже для иллюзии или ощущения личного пространства. Плюс фургон пугающе покачивался на шоссе – то ли шоссе, то ли сельской дороге, – и было слышно его подвески. Крысиный мужчина, с робкой, но доброй аурой, грустный добрый мужчина, живший в кубе страха, держал шляпу на коленях. Вместимость – 24 человека, заполнен битком. Дрожжевой запах мокрых мужчин. Уровень энергии – низкий; все возвращались с чего-то, что потребовало много затрат. Сильваншайн так практически и видел, как маленький розовый мужчина пьет «Пепто-Бисмол» прямо из флакона и едет домой к женщине, которая относится к нему как к скучному незнакомцу. Эти двое либо вместе работали, либо очень хорошо друг друга знали; они говорили в тандеме, даже не замечая. Тандем альфа-бета, а значит, либо Аудит, либо ОУР. Сильваншайн заметил в окне свое бледное косое отражение и что альфа из пары отвлеченно развлекался тем, что обращается к отражению, словно это и есть Сильваншайн, а хомяк только изображает выражение обращения, но молчал. Пожертвования акций – замаскированная прибыль на капитал; еще был звук, свистящий и позвякивающий, как полтакта каллиопы, когда водитель переключал передачу или когда угловатый фургон резко покачивался на обратной кривой рядом с билбордом с надписью «УМЕНЬШИ ВОТ ЭТО» и картинкой, которую Сильваншайн не разглядел, и, пока учтивый мужчина небрежно их представлял (Клод не расслышал имен, а из-за этого обязательно будут неприятности, потому что забывать имена – оскорбительно, особенно если ты работаешь у предполагаемого вундеркинда Кадров, и Кадры – твоя область, а в будущем его ждет всяческая разговорная эквилибристика, чтобы обходиться без их имен, и помоги ему Боже, если они поднимаются по карьерной лестнице, и однажды поднимутся, и попросят представить их Мерриллу, хотя, если они оуровцы, это маловероятно, потому что у Расследований и Мошенничеств обычно своя инфраструктура и офисное пространство, часто – в отдельном здании, по крайней мере в Роме и Филли, потому что судебные бухгалтеры больше любят считать себя правоохранителями, чем Службой, и с другими особо, как правило, не общаются, и на самом деле высокий, Бондюран, действительно представил себя и Бриттона как GS-9 из ОУРа, но Сильваншайн тогда сгорал от стыда из-за упущенных имен, чтобы это осознать раньше позднего вечера, когда он вспомнит суть беседы и переживет момент облегчения). Робкий врал редко; более учтивый агент ОУР врал часто, чувствовал Сильваншайн. Окно щелкало от мелкого дождя – такого, когда колет кожу, но не намокаешь. Мелкие капли – малюсенькие – звякали по стеклу, в котором было видно, как в целом менее надежный из двоих взял себя за подбородок и вздохнул как минимум отчасти ради эффекта. Где-то позади слышались звуки карманной игры и тихие звуки агентов, наблюдавших за игрой через плечо игравшего, тот же молчал. Дворники фургона или автобуса подвизгивали на каждом втором проходе – Сильваншайну пришло в голову, что водитель чуть ли не положил на руль подбородок, потому что придвинулся вперед, поближе к лобовому стеклу, как делают тревожные или близорукие люди, когда им трудно видеть. Лицо у более лощенного из двоих оуровцев в окне напоминало формой чуть ли не воздушного змея – одновременно и квадратное, и заостренное на скулах и подбородке; Бондюран чувствовал ладонью острое давление подбородка и как край рамы впивается прямой линией между косточками локтя. Все, кроме Сильваншайна, знали, где были и что делали в Джолиете, но никто не думал об этом информативно, потому что люди и не думают так о том, что едва закончили. Снаружи было очевидно, что это за машина – как по форме и покачиванию, так и по тому, что верхний коричневый слой краски нанесли небрежно и местами фары едущих позади выхватывали под ним проблески ярких цветов, раздутый шрифт, иконки на палочках под углами, намекавшими на вкуснятину каким-то таинственным образом, который понимают только дети. Внутри стояли звуки двигателя и колеблющегося ропота разговорчиков, подтаявших от ожидания завершения чего-то – возможно, конференции или корпоратива, а может, курсов повышения квалификации; работники в Роме вечно ездили на курсы повышения квалификации в Буффало и Манхэттен, – и карманной игры, и легкого шуршания или причирикиванья в дыхании бледного розоватого мужчины, который, чувствовал Сильваншайн, смотрит ему на правую сторону лица, и вопроса Бондюрана о ромском подразделении ОУРа, и гулковатого шепота с одного места впереди, одного – сзади и одного – справа от тех, кто, возможно, слушал наушники, – верный признак молодого агента, и Сильваншайн осознал, что в последний раз видел черного или латиноса в аэропорту Чикаго, который не О’Хейр, но название заарканить никак не получалось, и было бы странно доставать из чемодана чек за билет, – тогда как низенький как будто наблюдал за ним, ожидая, когда он чем-нибудь выдаст какую-нибудь ущербность или дефицит памяти. Опишите преимущества восьмеричного языка программирования над двоичным при разработке программы 2 уровня для отслеживания закономерностей в таблицах денежных потоков корпораций, назовите два ключевых преимущества подачи франшизой формы 20–50 как дочерней компании над подачей как автономного корпоративного юридического лица – и вот опять, обрывок духовых, который Сильваншайн не мог узнать, но из-за него хотелось подняться и мчаться вслед за чем-то в ватаге всех районных ребятишек, высыпавших из своих соответственных дверей и несущихся по улице с воздетыми в руках деньгами, и не успел Сильваншайн подумать, как уже сказал: