Благодать - Линч Пол

Будит ее горячий колючий язык, и она смаргивает и видит закисшие щенячьи глаза. Щенок сплошь слизь и смрад. Фу-у-у-у! Она отпихивает собаку и садится. Псы разбежались – все, кроме вот этого, ушастой дворняжки, что скачет вокруг или, выбрав точкой обзора свои передние лапы, разглядывает Грейс и Колли. На чернильно-черных лапах – два кружка, словно кляксы известки. Все нынче утром получше, думает Грейс. Все в мире отмыло дочиста. Дождь миновал. Духи упрятаны обратно, туда, откуда взялись. Даже сторож ушел.

Она расталкивает Колли. Говорит, можешь переодеться. Нам ничего не грозит.

Псиной она воняет вся целиком.

Колли ей, не, мне лень.

Вид у тебя будет нелепый.

Я к нему привык уже.

Тогда отвернись-ка, пока я переоденусь.

Встает за дроковый куст, а он разговаривает с ней, пока она разоблачается.

Обычно, когда сплю, я потом ничего не помню. Но с этой ночи я кучу всего запомнил. Мне снился какой-то странный город, который похож был на ту картинку Лондона, которую я в школе раз видал. Большие дома вдоль дорог, дороги тянутся без конца, и очень много людей. Помню, мне только и хотелось, что посмотреть на те машины, какие они там делают. Ну я и спросил, а дядька взял меня с собой. Дико странный он был, вот как есть. Все чесал руки себе, как мартышка. Одет был с головы до пят в красное, даже сапоги, и сказал, что звать его Рыжий Хью [14]. Взял меня в тот дом, и открыл дверь, и впустил меня, и там до самого потолка все на свете машины и приспособленья, какие только вообще в голову людям приходили, штуки всякие и рычаги, маятники качаются, и здоровенные штопоры, как носы единорогов, и колеса, и рубанки, и всякое на разбеге, и падающие шары, и я знал, что, если вдумаюсь, смогу все разобрать на части и заново собрать что-нибудь и того лучше. Лучший сон это из всех, что мне снились.

Как оно тебе в таком вот месте все приснилось?

Сам не знаю, откуда взялось. А еще мне снилось, что я знал, как устроить, чтоб ни один зонтик больше никогда не ломался. Мне только и надо было что подходящие материалы. Да вот теперь не могу вспомнить, как оно делается. Голову мою донимает. Пойду отолью.

К ним слетает ворона и дерет воздух граем. Слыхала Грейс, что после Сауня мертвые странствуют на таких вот птицах. Думает о том, что́ вчера сказал Колли. Откуда духи берутся? Столько всего никак не узнать. Вот, например, откуда вправду берется дождь. Сара говорит, дождь – Божья грусть от мира, но Грейс как-то раз слыхала, что оно как-то связано с морским воздухом, когда он добирается до гор. Может, так и есть. И что такое «погода» вообще и почему в этом году по сравнению с другими она такая лютая? Бури посреди лета и что только не. И почему толкуют о всяких разных зверях в разных странах, а в Ирландии нет опасных тварей никаких, кроме дивного народа, но его все равно не увидать, и никто никогда его не видал, только в байках, где речь про людей, с какими ты не знаешься и вряд ли когда их встретишь? И что там Колли так долго?

Ногой разметывает она остатки костра. Сует руку в золу, там уже ни вздоха тепла. Стоит, ждет Колли. Еще минута, и она обходит постройку, шагает к дороге.

Вот тогда-то и видит она долгую спину Боггза. Вспышку рыжих волос его. Это он, точно, тащит Колли за шкирку, мальчишка вырывается, портки спущены до щиколоток, а пятки пытаются нащупать точку опоры. Тут Боггз оборачивается и сшибает Колли с ног кулаком, закидывает его на плечо, как мешок. Говорит, я тебя забираю к матери твоей. Пучок рыжей бороды и походка откинувшись назад, что твой охотник, довольный добычей. Кулаки Колли висят без толку. Она ни о чем этом не думает. А делает вот что. Лишь позднее осознает она, что́ случилось, словно стала машиною или одержимой неким духом. Или даже словно изначально таился в ней другой человек. Эк выдернула она из стенки камень, похожий на зуб, и догнала Боггза, и приложила его тем камнем. Эк завалила его, здоровенного мужика, развернувшегося, словно медленный зверь под ударом, эк осел он на одно колено, затем на другое, эк взгляды их встретились, когда повертывался он, чтоб постичь, что́ ударило его, неожиданная невозмутимость в глазах, яд, вскипевший в тех темных звездах, а за той тьмою увидела она свет понимания, сообщения меж ними, какое ужаснуло ее до самого сокровенного в ней, – и вот уж Боггз просто сидит на дороге, приложив руку к голове, онемелый, бестолковый, окровавленный, а Колли уже на ногах, пытается портки поддернуть, вывернутые наизнанку, плоть у правого его глаза налилась красным, и Грейс орет ему: беги! Колли, беги, будь ты клят! Но он возится, натягивая и застегивая портки, – никак – и делает вот что. Выскакивает из них, перебрасывает через руку и бежит с голым задом в поля, по пятам за ним какая-то Боггзова псина.

Бегут они, пока сердца их уже не стучат, а сокрушены вдребезги, отчего кровь гонится до полной остановки всякой мышцы. Падают наземь, вялые бессильные очертанья, лежат, хватая воздух, под тополями, а те стоят отчужденно, шепча самим себе другую повесть сего мира. Колли лежит, прижимая портки к сраму, у него на лице неравномерно расцветает фингал цвета индиго. Она видит, что кулак Боггза попал в скулу. Колли плачет от потрясения, усталости и, без сомненья, от боли. Все обжимает и обжимает себе лицо, словно зачарован новизной обиды. Оставь в покое, говорит Грейс.

Бежали они бездумно. Бежали вслепую через какое-то поле озимой пшеницы, что сомкнулось с разливною речкой, затем по равнине, через лесопосадку, по залитому водой проселку. Распугивали птиц, мчали стрелой, как последние ласточки лета, белые шеи, пальто плещут за ними, словно хвосты. Позади селенье известково-белых домиков, налетело смазанным промельком, что-то бесово-черное излаялось собакой и побежало с ними рядом, отчасти потехи ради. И вот они теперь, квадратное поле с двумя пегими и гнедой, сбившимися поближе, наблюдают за сипящими этими гостями и фыркают на посягателей.

Колли выворачивает портки на правильную сторону, влезает в них. До того, что она видит его писюн, дела ему нет.

Она думает, что ж я наделала?

Говорит, ляг. Слушай.

Колли шепчет. Гад какой. Ни слова не сказал. Подобрался сзади, пока я ссал. Я его слышал. Как он сопит. Подходил сзади когда. А потом я его унюхал. Но я половину не доссал и остановиться не мог. И потом смог перестать и убрал писюн, и только собрался застегнуться, но портки-то наизнанку, и застегнуть я их не мог. И вроде как знал, что плохое что-то случится. Но и не знал тоже. Вряд ли он понимал, что ты здесь. Вдарил меня кулаком и закинул на плечо, как чучело соломенное. Как мешок хвороста. Как…

Ты хоть на минутку заткнешься, а? говорит она. Ну разок хоть? Думаешь, он убитый? Думаешь, я его убила?

Колли рьяно мотает головой. Затем трет лицо, словно втряс в него новую боль. Ты его срубила, это да. Он вполне дышал, когда мы его бросили.

Я его тем камнем крепко стукнула. Если и не помер, он, может, смертельно ранен.

Мысленно видит она, как бледнеет на дороге Боггз, сидит, шерсть на суставах пальцев седеет. Приходится лечь с превеликой неспешностью, руки у него слабнут, а лицо белеет – отливает от него кровь…

Мне надо вернуться, говорит она. Проверить, не помер ли он.

Уже вскочила. Я вернусь, слово даю.

Нельзя, говорит он. А ну как поймает он тебя? Тянет взгляд, словно хочет схватить ее за сердце. Не бросай меня тут одного.

Она всматривается в него – как он сидит, весь скрючившись, развенчанный из мужчины в мальчишку. Лицо с одного боку напухло.

Надо.

Она промчит по воздуху, словно сам ветер, тайная и незримая. Как свет, что проницает все без шума, без касания. Так бережно, как бабочки, что трепыхаются у нее в животе. Вот бы снова полил дождь, чтоб заглушить этот шум у нее в голове.

Путь назад приходится продумывать, бо путь незнаком. Словно это не она проделала его чуть ранее, а кто-то другой. Тень. Тот тайный некто, кто мечет камни из стен. Лицо Боггза видит она повсюду, слышит безмолвие его смерти и созревание погони. Проходит мимо перелеска и глазеет на звездчатость мокрых следов, свежих, какие оттиснули они в проселок, но памяти о том, как эти следы оставила, у нее нет. Затем видит ее, граничную стенку вдоль дороги. Подбирается к ней на четвереньках, словно какое жвачное, думает она. Страшась глянуть поверх, узреть неизменяемую данность, что есть в сем мгновенье, какое не может быть иным. Пригибается и ждет долгий миг, считая каждый вздох. На десятом вдохе выпрямишься, и ни вдохом раньше. На шестом вдохе она вдруг выпрямляется.