– Запомнила! Запомнила! – едва не рыдала Ксилла.
– Криком не кричать, шёпотом не шептать, песни не петь, – продолжал мольфар. – Беречься от холода и сквозных ветров. Запомнила?
Каталина, переставшая лить слёзы, коротко кивнула. Мать уже облачала её обратно в одёжи, неустанно причитая:
– Хвали Господа! Хвали! Славь Отче нашего милосердного!
Агнешка отвернулась. Подтянув колени к груди, подпирая стену спиной, она застыла на лавке с пустыми глазами. Ей тоже хотелось плакать. И не моглось.
Ведь ни слёзы, ни любая другая водица не могли исцелить её жизни. Бренное тело латается, а на душе заплату не поставишь. Хромая нога срастается, дряблые связки набирают силу. И слабые волосы, и сорванные поясницы, и треснутые ногти – всё можно починить. А душа, распятая ржавыми гвоздями несправедливости, продолжает кровоточить.
Судьба это такая, или испытание, или наказание, или что-то другое – Агнешка не знала. Зато теперь она знала, что Каталина способна произнести древнюю клятву на заречении, а потом уж и в церкви на венчании. А после и в супружеской опочивальне сумеет заговорить ласковые слова суженому своему Янко…
– Живенько-живенько! – всё подгоняла дочку попадья, чтобы как можно скорее покинуть мольфаров дом.
В последний момент Каталина повернула взор к неподвижно сидящей на скамейке девушке. Взгляд чёрен и взгляд светел сошлись воедино, устремлённые друг к другу. И каждая в тот миг опалила другую. Каждая углядела и свет, и тьму. И каждая осталась при своём неотступно.
Гостьи ушли.
Мольфар вышел из пристройки, отирая шершавые мозолистые пальцы куском пакли.
– Тятя, почто ты их привечаешь? – спросила Агнешка. – Нет в них добра. И совести нет. Ничего нет, кроме корысти. Погляди на платки их. Каждый по три серебра. Корову целую купить можно. А они и благодарствия словом не оставили.
– Некуда нам корову девать, – ответил Штефан. – Это ж коровник надо и доить её дважды. Кто корову доить будет?
Он чуть заметно улыбнулся, а дочка его вздохнула:
– Не пойму я тебя… Ты всё говоришь, что добро делаешь. Что не можешь иначе. А какое это добро, если они как были алкающими, так и сталось с ними. Не прибавилось им добра ни капельки.
Настала очередь вздыхать Штефану:
– Твоя правда, Агнеш. И твоя же кривда. Я ведь не людям или зверью помогаю. Я помогаю душам. А души, что звериные, что человечьи, не ведают зла. Они чистые всегда. Добра им и так в достатке. Всё в мире – есть добро. Нужно только не на платки глядеть.
– А куда ж? – с грустью поинтересовалась Агнешка.
– В глаза, – уверенно ответил мольфар.
Девушка промолчала.
Она глядела в глаза Каталине. Вот только что глядела. Но разглядела там лишь пустоту и одиночество. За себя Агнешке и вовсе было страшно. Что смогла уличить Каталина в чёрных очах?.. Едва ли добро.
– Агнеш, – Штефан опустился на лавку подле дочери. – У каждого на свете своё предначертание. Моё – быть мольфаром. А оттого делать, что должно, не ища уплаты взамен. Служение моё – и есть плата за силы, которые мне были даны. Пойми, Агнеш, кому подвластна большая сила, тот сам обязан служить людям, а не выжимать из них тот мизер, что им дан. Разве чего-то тебе не хватает? Платка или коровы? Или серебра?
– Нет, тятя, – девушка сникла, пристыженная отцовскими словами. «Всё по справедливости», – говорил Штефан. И пока он говорил, справедливость как будто бы оставалась сама собой. Но, как только отец смолкал, справедливость вновь стремилась поскорее исказиться. – Всего мне в достатке. Всего хватает.
В тот миг Агнешка нисколько не лукавила. Не юлила. Не говорила того, о чём ей самой думалось как-то иначе. Она говорила от сердца и в помыслах своих сетовала не на отсутствие расписных платков или молоконосной скотины.
Её угнетала та непреодолимая пропасть, что пролегла меж людскими страстями и чистыми порывами души. Каждый, ступающий по земле, был с рождения наделён и тем, и другим. Но согласия в этом бесконечном хитросплетении будто бы никогда не наступало.
– Они ненавидят меня, тятя, – горестно вздохнула Агнешка. – Каждый раз за разное. За то, что матушки у меня нет. За то, что отец мой – мольфар. Ведьмой меня кличут, сторонятся, шушукаются, поносят. А на мне нет никакой вины, правда же?
– Правда, Агнеш, – Штефан обнял дочь крепко-крепко. – Всё правда. Но у других другая правда. И каждому со своей правдой делить судьбу. Когда-то и твоя мать разделила свою горькую чашу. Так было и есть.
Девушка легонько вздрогнула, когда отец припомнил женщину, что дала жизнь Агнешке и которую сама Агнешка никогда не знала даже самую малость.
– Кем была моя матушка?
– Чистой душой, – спокойно ответил мольфар. – А остальное неведомо и не важно.
Повисла тишина. Агнешка стёрла краем рукава выступившую слезинку.
Ветер уснул, и дождь прекратился. Воссияла улыбчивая луна на небосклоне. И горный склон ненадолго погрузился в обманчиво безмятежный сон.
Глава 9
Беспокойные зрачки попривыклись к тьме, разрослись чёрной дырой по глазному яблоку и затаились. Голодный взгляд упал на дорожку, щедро облитую лунным свечением. По дорожке шли двое. И заскорузлая тень истового презрения зашевелилась под рёбрами, дала о себе знать.
Двое поторапливались и всё равно брели медленно, стараясь обойти грязные лужи, не замочив ботинок и не замарав подолы. Глаза следили за ними, глаза жаждали мести.
Ослушание – порочнейший из грехов. А все, все они, каждый, кто хоть раз гляделся в эти глаза, рано или поздно ослушивались. И всех ждала кара. Непременно ждала, потому что заблудшим овцам надобно преподать урок.
Две овцы приближались к дому.
Отец Тодор дождался, когда откроется дверь и когда двое войдут восвояси.
Он был необычайно терпелив. Особенно с приездом в Боровицу многое приходилось сносить. Так многое, что подчас казалось – вот и наступил предел. Однако всякий раз убеждался: есть ещё запас прочности – не убило до смерти, не скосило навзничь. А значит, нужно и впредь бороться за праведное деяние. Праведникам всегда хуже других приходится, особенно по части терпения. Только так куётся правое дело.
Ксилла первой ступила в горницу. Каталина – за ней следом. И обе застыли при виде святого Отца.
– Отче… – проронила попадья и немедленно бросилась целовать указующий перст.
Однако Тодор отнял руку и смерил недостойную жену свою осуждающим взором.
– Чьи дворы облюбовывали на ночь глядя? – вопросил он со смиренным раздражением.
– От соседки мы, от соседки, – спешно заверила Ксилла. – Захворала она. Вот и навещали. Молились по её душу за здравие.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
