Дочь мольфара - Толич Игорь

Отродье. Пусть и божье, но всё равно отродье.

Каталина подняла выплаканные до белизны очи к иконам. Где-то среди них потерялся бог. И в глазах избранных им святых не мелькало ни жалости, ни сомнений. Глаза их застыли и закоптились от лампадного огня. Каталина попробовала произнести молитву, но не вышло, и она окончательно разозлилась на себя. Закричала, что есть мочи. Уткнулась лбом в шершавые доски пола и кричала, кричала.

А накричавшись, оглядела дом. Такой крик даже Отче наверняка расслышит и даст знак. Он всегда даёт знаки заблудшим овцам своим. Каталина разглядела собственный знак – ножницы, которыми матушка кроила мешковину.

Трясущимися руками сжала холодную сталь. Села на пятки, снова глянула на образа.

– Господи, помоги мне… – прошептала Каталина.

И со всего маха ткнула острием в белую шею. Лишь за считаные миллиметры руки запротивились, окаменели. Но грубый клинок всё же прорубил себе путь под самым горлом. Кровь хлестанула на сведённые судорогой пальцы, на ржавую сталь. Потекла на грудь чёрными струями.

– Дура! – заорала матушка Ксилла, выхватывая из дочериных ослабших ладоней орудие собственного убийства. – Дура! Дура!

Ксилла прижала к себе израненное дитя. Каталина зашлась в рыданиях, ещё горше прежних.

– П-пу-усти…

– Не пущу! Не пущу!

– П-п-п…

– Не пущу! – кричала матушка, плача вместе с неразумной девицей. – Не пущу… Дура моя… Дура… Не пущу…

Каталина пробовала поначалу вырываться, боролась с матерью, но та и не думала ослаблять хватку. Не для того она принесла на свет глупую девочку, чтобы схоронить её без креста и отпевания на краю кладбища.

– Что люди скажут?.. Что люди скажут?.. – бормотала Ксилла, не переставая лить безутешные слёзы.

Что люди надумают и накостерят? Что отрочка рукоположённого Отца Тодора руки на себя наложила? Что в святом доме такая скверна пролилась?..

– Жи-жизни мне н-нет, м-матушка… Ж-жи-жизни н-нет…

– Есть у тебя жизнь! – рьяно уговаривала Ксилла. – Всё у тебя есть! Всё! Что у других не было отродясь, у тебя-то всё есть!

– Г-гол-лос-са н-нет…

– Будет. Будет голос. Всё будет, доченька. Муж будет. Дом будет. Детки будут. Всё будет.

Каталина не поверила уговорам, но сопротивляться перестала. Да и умирать стало как-то совсем страшно.

– Никому бог не даёт горше испытаний, чем надобно справиться, – всё повторяла и повторяла матушка давно заученную речь. – И ты справишься. И ты всё одолеешь.

Закрыв глаза, она баюкала в объятьях несчастную девочку. Стала напевать ей песню – баюльную, что много зим назад пела над колыбелью маленькой Каталины. И тогда, и сейчас дитя успокоилось, смирилось и стихло.

Глава 8

Поднимался тоненькой нитью сероватый дымок. Ветер лупил по стенам, завывал под крышей, жалобный, свистящий. Пытался он пробраться в узкие щели, рвал паклю и скрёб по неотёсанным брёвнам. Но к дымку прикоснуться так и не смог. Слабая, почти прозрачная струйка беспрепятственно и легко скользила ввысь, унося в незримую бестелесную реальность наветы старого мольфара.

Штефан продолжал шептать заговор. Хромая козочка, ранее противившаяся людской помощи, теперь совсем затихла и уснула, приткнувшись носом в колени сидящего рядом с ней седого старика. Юфрозина, наблюдавшая за колдовством из тёмного угла, затаила дыхание. Дым от брошенных в чугунный котелок сухих трав зачаровал и её. Она глядела во все глаза на мольфара и поминутно крестилась.

Жалко ей было козочку. Но куда с такой хромой возиться? Только на убой да в суп. А супу того небогато сварится. Ладно б ещё слепая оказалась, но хромой козе как пастись? И блеяла она с рассвета до заката, что аж грусть-тоска невыносимая брала. Вот и снесла Юфрозина к мольфару болючую животину. Пущай повозится, авось толк будет…

И толк получился. Козочка хоть стонать перестала. Слабая такая, тощая – кости одни. Копытцем своим увечным дёргать перестала – уже за счастье. Отошла, видать, в невозвратную Навь…

Юфрозина насторожилась. Конечно, с такой скотиной всяко случиться могло, но ещё жальче станет, если Штефан своими шептаниями чего-то не того нашепчет и помрёт коза. Тогда уж и супа никакого не будет. А такое совсем уж в Юфрозинины планы не входило.

Однако вмешиваться в обряд она не спешила. Исходила холодным потом, дрожала со страху перед неведомым, но молчала. Мало ли что… Вдруг духи и её к рукам приберут?

К тому они и духи, чтобы лишь с мольфарами знаться, а до простых людей они сходят лишь со злыми намерениями. А то, что в тесной комнатухе Штефана без оконцев и щелей сейчас разгуливали бестелесные создания, никаких сомнений быть не могло. Юфрозина поклясться могла, что чует их, осязает, слышит скрипучие, надломленные, нечеловечьи голоса. То уже не ветер, нет. То усопшие тихонько плачут, хихикают и напевают. Их присутствие ощущалось так, будто тонкие-тонкие иглы колют с головы до пят всю кожу, пронзая до самых костей.

Страшно…

Страшно нос показать из закутка и глянуть в тёмные мольфаровы очи. Лучше ждать неприметно и молиться, чтобы не издохла козочка.

Тем временем Агнешка по другую сторону тряпицы, отгораживающей вход, возилась с охапками трав. Голос отца всегда успокаивал её. Под его вкрадчивое бормотание она любила заниматься рутинными делами, ни о чём не думая и ни о чём не беспокоясь. Даже то, что к ним в дом пожаловала Юфрозина, Агнешку не волновало. Матушка Лисии была частой гостьей здесь, на выселках, с тех пор как овдовела. Нередко приводила она с собой и дочь. Но сегодня пришла одна, если не считать хромой животины, и ещё с порога наградила Агнешку недобрым взглядом, молча шагнула в дом и направилась прямиком к Штефану, не перекинувшись с Агнешкой и парой слов.

Мольфар замолчал. Сидя с опущенными веками, он застыл перед чадящим котелком. Духи тоже притихли. И даже ветер кругом дома ненадолго поник.

Юфрозина вгляделась в безмятежное лицо старика, который раз осенила себя крестом и глянула на козу. Морда животного лежала неподвижно, лишь щёлочки ноздрей едва-едва заметно подрагивали. Дышит… Дышит!..

В полной тишине Штефан открыл глаза. Травы уже успели полностью прогореть, оставив после себя лишь серый пепел. Зачерпнув пригоршню ещё тёплого порошка, мольфар растёр по хромой лапке травяной пепел. Коза шевельнулась, а затем вдруг вскочила на все четыре копытца, проблеяла что-то на своём козьем языке, да легонько боднула рожками мольфара, как бы благодаря его за излечение.

– Чудо… – выдохнула Юфрозина и снова перекрестилась.

Согнувшись впополам, крадучись, будто кладбищенский вор, она выползла из тени на свет горящей лампады и быстро ухватила козу. Затолкала в свой тулуп, поближе к тёплой груди, и бочком скользнула на выход из пристройки.

– Прощавай, Штефан, – пробормотала вдова, уже скрываясь за шторкой.

– Бог простит, – со смиренным покойствием ответил ей мольфар.

Агнешка успела заметить лишь сгорбленную тень, прошмыгнувшую в полумраке дома, точно пугливая мышь в подпол, и ничего не сказала. Даже если б хотела, не успела бы, да и что тут говорить? Можно было бы Лисии слово хоть передать, так Юфрозина вместо слов одни тумаки передаст. И не важно, скажет что-нибудь Агнешка или не скажет.

Штефан прибирался в своём укромном владении. Агнешка к нему присоединилась, чтобы подмести пол. Она только-только решилась спросить отца о том, что давно на языке вертелось, но тут входная дверь опять скрипнула, тихонько топнули о пол две пары башмаков. Агнешка выглянула за занавеску, услышала тихий зов, пошла в сени встречать новых посетителей.

На сей раз она всё-таки немало удивилась. Ведь на пороге, переминаясь с ноги на ногу, стояла попадья Ксилла. И не одна. С нею вместе пожаловала и Каталина. Обе они, закутанные в шали по самые брови, что глаза еле-еле выглядывают, отвели лица от вышедшей им навстречу девушки. Может, надеялись, что Агнешка не признает их, примет за кого-то иного. Однако спутать с кем-то ещё толстую, грудастую попадью, извечно щурящую левый глаз, и её низенькую бледную, как утренний свет, отрочку, с понуро висящими худыми плечами, было решительно невозможно. К тому же одёжи их здорово выдавали. Одни платки расписные чего стоили да тулупы – не на козьем или овечьем меху, а с настоящей чернобурой оторочкой.