С другой стороны, Петька обычным мальчишкой и не был. В нем было нечто необъяснимо притягательное, их разговоры шли так легко, словно они были когда-то знакомы да потом разъехались, а сейчас встретились снова. Сашка рассказывала ему о школе и городе, о маме, папе, о том, что ей нравится и что не нравится, что она видела сегодня и куда отправится завтра.
Петька смеялся, хмурился, Сашке отчаянно хотелось разглядеть его лицо при свете, но Петька запретил включать лампу.
– Почему? – как-то спросила Сашка.
Он пожал плечами:
– У тебя есть свои правила. У меня – свои. Я же не появляюсь из шкафа без приглашения.
Поразмыслив, Сашка рассудила, что это справедливо, и нехотя, но смирилась.
– И родителям обо мне не говори.
Сашка фыркнула. Сказать про Петьку маме или папе могла бы только дура.
Или трусиха, как Светка.
Своя комната – на то и своя, чтобы в ней происходило только то, о чем знаешь лишь ты.
Сегодня они устроились на новеньком ковре, который папа купил Сашке в минувшие выходные. Нежно-кремового цвета, с густым ворсом, приятно щекотавшем голые ступни. Ходить по нему – наслаждение. Лежать на нем – тоже.
Мама, конечно, сказала, что он слишком светлый и потому непрактичный, и от этого наслаждение обладания им было вдвойне приятно. Но в чем-то мама была права.
– Снимай ботинки! – велела Сашка гостю. – У меня ковер.
– Это я заметил. – Он послушно разулся и аккуратно поставил ботинки возле шкафа. – Как дела?
Петька всегда интересовался ее жизнью, притом совершенно искренне. От этого рассказывать ему все было легко.
– Нормально. – Она растянулась на ковре, уставившись в потолок. – Только Светка достала.
– Что на этот раз? – Сашка уловила в Петькином голосе насмешку и насупилась.
– Не скажу. Просто она дура, вот и все.
– Не говори, – опять согласился он.
– Ты как… – Сашка не нашла слова. Как кто? Как девчонка? Это прозвучало бы оскорбительно, особенно для нее самой. В том, чтобы быть девчонкой, нет ничего, кроме преимуществ.
– Как что?
Сашка перекатилась на бок и едва не отпрянула: Петькино лицо оказалось неожиданно близко, так близко, что все слова вылетели у нее из головы.
– Как… кефир, – почему-то сказала она, чувствуя, что ляпнула глупость, и тут же попыталась исправить оплошность: – Такой же… бесформенный.
От мысли о кефире с его мерзким, пощипывающим язык вкусом, Сашка скривилась.
– Так вот что ты обо мне думаешь.
– А как? Всегда со всем согласен.
Он помолчал. Сашка даже в темной комнате чувствовала, что он разглядывает ее лицо. Она смутилась, скосила глаза вниз и пошевелила пальцами ног, ощущая мягкое тепло ковра.
– А хочешь проучить Светку? – спросил Петька каким-то совсем другим голосом.
Сашка почему-то не осмелилась ответить.
– Я расскажу, что делать.
Сашка наконец подняла взгляд и вздрогнула.
В темноте его глаза сияли как звезды.
С высоты пятнадцатого этажа машины, деревья, скамейки на детской площадке во дворе казались миниатюрами макета. Ольга думала, что отсюда должен был виден весь город, думала и боялась смотреть в ту самую сторону.
Но город был огромен, и Оля даже не предполагала насколько. Вдобавок кругом стоял частокол таких же небоскребов местного пошиба, и самое дальнее, что она могла разглядеть в просветах между летящими вверх стенами, – крошечный кусочек парка.
Что ж, это было хорошо, даже замечательно. Новый район ничем не напоминал тот, в котором Оля провела свои первые десять лет – с низкорослыми хрущевками, серенькими дворами и вонючими подъездами.
Казалось, что они приехали не в новый район, а в другой город, как и говорил муж, когда убеждал ее вернуться.
Пятнадцать лет назад Оля вышла замуж за ничем не примечательного, но влюбленного в свое дело молодого историка. Поселились в маленькой квартире, доставшейся Антону от бабушки. Утром каждый уходил на работу, вечерами, прильнув к мужу, Оля слушала сплетни о королевском дворе, байки о жизни какого-нибудь солдата богом забытого полка, сопереживала любовным разочарованиям жившей в семнадцатом году фрейлины.
Жить маленькой семьей, без гнета вины и памяти о прошлом, без присмотра отца и матери, жить просто и в согласии казалось – точнее, и было для нее – настоящим счастьем.
– Олька, святая ты простота, – снисходительно говорили девчонки на работе.
Выйти замуж за историка – так себе удача.
Взгляды их изменились, когда, неожиданно для всех, Антон получил предложение работать для телевизионной передачи «Тайны прошлого». Тогда Ольга даже не задумалась о том, как изменится их жизнь, просто порадовалась за мужа.
А теперь она обозревает огромный город с высоты пятнадцатого этажа, завернувшись в мягкий халат и неспешно прихлебывая кофе с щедрой порцией сливок.
– Олененок, без вас я не поеду, – тихо уговаривал муж, пока в голове у Ольги билось одно: назад-назад-назад, нет-нет-нет. – В большом городе все лучше: инфраструктура, образование, медицина, развлечения. Сашка пойдет в хорошую школу, возьмется за ум.
– И еще там архив, – тихо уточнила Оля.
Центральный архив: пленки, книги, газеты, дневники, мемуары фрейлин, полные ящики писем и тайные комнаты засекреченных дел. Просто улей с медом.
Внутри сжималось кольцо.
– И архив, – кивнул Антон и погладил ее по руке. – Будем жить в другом районе, в новостройке. Ты словно переедешь в другой город, – обещал муж.
Что ж, он в конечном итоге всегда оказывался прав.
Квартира действительно была хороша. Хозяин, кажется, обрадовался, что нашел таких жильцов: интеллигентную семью из сценариста, домохозяйки и их очаровательной дочери, которая могла быть действительно очаровательна, но только когда сама того хотела.
Оля вздохнула, разминая плечи, наслаждаясь тишиной. Побродила из угла в угол, смахивая несуществующую пыль. Роль домохозяйки была непривычна, и она не знала, чем себя занять, а точнее, избегая того единственного по сути дела, которое стоило бы сделать, сделать прямо сегодня, чтобы вычеркнуть его из списка и облегчить душу.
Она взялась за телефон, чтобы прогнать мысли об этом деле, и он, точно почуяв ее настрой, тут же завибрировал в руке.
Настроение испортилось моментально, но игнорировать этот звонок было бессмысленно и по-детски.
– Привет, мам, – сказала она как можно естественнее.
– Привет. Как устроились?
– Хорошо. Квартира большая. Светлая. Две комнаты. Пятнадцатый этаж… – Оля перечисляла все, что приходило на ум, ожидая, когда мать перейдет к делу.
– Голова-то не кружится?
– Нет. Район приятный. Много зелени, – сказала Оля, вспоминая клочок парка, виднеющегося из окна. – Сашка пошла в гимназию. Будет учить три языка.
– Это хорошо. Я рада, – отозвалась мать без всякий эмоций. – Как на кладбище?
Оля задержала дыхание. Вот оно.
– Еще не ездила.
– Почему? – Оле показалось, что трубка в руках покрывается коркой льда. – Насколько я помню, на работу тебе ходить не надо.
– Мама!
– Что? Ты там уже две недели, не могла найти час?
– Я как раз собиралась.
– Я поняла, – сухо сказала мать и замолчала.
Оля отсчитывала секунды.
– Мам, я съезжу.
– Не сомневаюсь, – отрезала мать. – Цветы купи приличные. Приличные, слышишь? И сухие не ленись убрать, лопатку возьми.
– Хорошо.
– Пришлешь фото.
– Мам, ты серьезно?
– Как ты думаешь? Могла бы – сама бы съездила, не поленилась, нашла бы время. На тебя положиться нельзя.
Оля бросила телефон на диван. Казавшийся теплым и оранжевым, осенний свет поблек, и она только заметила тяжесть набухшего холодной сыростью неба, серые стены домов, маслянистый привкус сливок на языке.
Этот разговор она могла бы воспроизвести почти дословно даже без всяких звонков, но все равно он выбил из колеи.
