Она съездит на кладбище, но уж точно не сегодня, с неуместной мстительностью подумала Оля. А тогда, когда сама соберется.
А сегодня – она обвела взглядом комнату – сегодня она просто полежит на диване, завернувшись в мягкий халат. Потом заберет Сашку из школы. Они сходят в кафе. Точно. Она будет нормальной мамой.
Сашка ерзала на ковре, ожидая, когда дверца шкафа приоткроется.
Новости бурлили в ней, поднимаясь молочной пенкой, грозя вот-вот выкипеть, перелиться через край. Что за день был сегодня, что за день!
Странное ощущение щекотки, бегущей от кончиков пальцев к горлу, хлынувший в лицо жар и спокойное сытое удовлетворение среди всеобщей паники сменялись калейдоскопом.
Проучить Светку оказалось очень просто. Эта дурочка оказалась зависима от маленькой штучки, похожей на причудливую курительную трубку. Вытащить ее из клетчатого рюкзачка было проще простого, а уж раздразнить Светку – тем более.
Например, схватить мячик на физкультуре, всем своим видом показывая, что Светке за ней не угнаться, и это было правдой: Сашка всегда бегала быстро.
Светка бросилась за ней, пытаясь схватить снова и снова, когда ее глупое щекастое лицо пошло пятнами, глаза расширились и она разинула рот, пытаясь втянуть воздух.
Сашка с интересом смотрела, как Светка осела на пол, точно кулек с тряпками, руками схватилась за горло и стала разевать рот, втягивая воздух с дурацким присвистом.
Физручка, на бегу набирая номер на своем мобильнике, громко крикнула:
– Ингалятор! Быстрее!
Светку окружили, кто-то тащил ее рюкзак, по полу покатились блестящие ручки, выпала и раскрылась тетрадка, шлепнулась блестящая упаковка жвачки, но ингалятора не было.
Сашка смотрела прямо в ее белое от ужаса лицо, ощущая незнакомое до этого удовольствие полного контроля и власти над происходящим. Центром всего происходящего была именно она, а не Светка, и никто, кроме нее, здесь об этом не знал. Быть причиной чей-то беспомощности оказалось совершенно упоительно.
Светка лежала на полу, вытаращив глаза и разинув рот.
Сашка втянула воздух и закрыла глаза, в застоявшемся воздухе школьного спортзала ей хотелось различить и запомнить запах страха.
В зал уже прибежала медсестра, и тогда Сашка отвернулась и бросила мяч, попав точно в центр нарисованной на стене мишени.
Никто этого не заметил, но теперь Сашка знала: не обязательно быть у всех на виду, чтобы управлять событиями.
И это знание оказалось намного приятнее вида поверженной соперницы.
После уроков ее, как обычно, ждала мама. Только сегодня она не пришла пешком, а приехала на машине и почему-то надела серое пальто, которое надевала в гости, и губы у нее были подкрашены, не ярко, но заметно. Вдобавок она предложила поехать не домой, а в кафе, словно каким-то образом прознала о Сашкином триумфе.
В кафе их усадили за столик у окна. Сашка отметила свою победу великолепным клубничным коктейлем.
– Ты сегодня какая-то тихая, – заметила мама. Она заказала кофе, а к нему взяла сразу три эклера с разной глазурью: коричневой, оранжевой и белой. – Что-то случилось в школе?
Сашка втянула в себя коктейль, глядя, как по трубочке ползет густая бледно-розовая жидкость. Взглянула на маму.
Та откусила сразу половину белого эклера, вымазав кончик указательного пальца белым кремом, который хотелось слизнуть.
Мама смотрела не на Сашку, а в окно. Там, огибая и толкая друг друга, торопились по своим делам прохожие.
Сашка склонила голову набок.
– Нет, ничего не случилось. Хочу еще коктейль.
Мама отвернулась от окна.
– Конечно, – вздохнула она. – Давай попросим меню.
Хотя мама была в необычайно хорошем настроении, и даже настолько, что после кафе они прошлись по первому этажу сверкающего торгового центра, где она купила себе духи, а дочери – расческу с переливающейся ручкой, Сашка решила помалкивать.
Она была уверена, что история про Светку, рассказанная даже без подробностей, мигом выбьет из мамы веселое настроение, которое посещает ее нечасто.
Мама пустится в длинные рассуждения о Светкином здоровье и, чего доброго, пожалеет ее.
Ну нет. Есть только один человек, который поймет ее в полной мере.
– Откуда ты все это знал? – спросила она, когда Петька вышел из шкафа, как всегда дождавшись приглашения. – Про ингалятор и прочее?
Петька дернул плечом. У него были свои привычки, и Сашка уже их изучила. Другие люди пожимали плечами, а Петька всегда чуть приподнимал одно – правое. Задумавшись, он запрокидывал голову, словно искал ответ на потолке, или постукивал пальцем по подбородку.
– Что еще ты знаешь и о ком?
– Не все сразу, – тихо рассмеялся Петька.
– А когда?
– Всему свое время.
Сашка нахмурилась. Мысль о том, чтобы поскорее узнать все секреты и слабые места одноклассников, казалась слишком заманчивой, чтобы откладывать на потом.
Они лежали голова к голове в темной комнате.
– Слушай, Петька, – начала Сашка, помедлив, прежде чем все же спросить: – А про мою маму ты тоже что-нибудь такое знаешь?
Просто великолепно! Лучшего дня для поездки на кладбище невозможно было выбрать, но Оля решила действовать из принципа: чем хуже, тем лучше. С раннего утра зарядил дождь, и к моменту, когда она отъезжала от школьного двора, раздражающая морось переросла в настоящий осенний ливень – затяжной и холодный.
Оля включила обогрев и радио: салон наполнили звуки джаза. Глубокий голос Нины Симон успокаивал и согревал душу, а печка – озябшие руки.
У ворот кладбища Оля выскочила в ледяную раскисающую грязь и, укрывшись зонтом, купила белые розы.
Она всегда покупала их, не особенно задумываясь. Розы, в сущности, были воистину королевами цветочного двора, удивительно подходили ко всему: к радости и скорби, любви и печали. Возможно, мать имела в виду под пошлостью именно это. Но ее здесь не было.
И потом – Нина не отдавала предпочтение никаким цветам. Если вообще их любила. Она, кажется, не получила за свою короткую жизнь ни одного букета.
В такой час и такую непогоду Оля предсказуемо оказалась единственной посетительницей кладбища и упрямо продолжала идти сквозь стылую слякоть. Даже в ботинках ноги ощущали идущий от земли холод.
Могила виднелась издалека, резко выделяясь на фоне однотипных скромных крестов и безрадостных гранитных монолитов.
Мать настояла на роскошном памятнике: огромный ангел горестно уронил голову на руку, вечно оплакивая потерю. Дождь слезами катился по сероватому мрамору отрешенного лица, потеки грязи ползли по распахнутым крыльям.
В детстве он скорее пугал и подавлял Олю, чем успокаивал и уж тем более – утешал. Но сейчас он казался меньше и как-то проще, чем помнилось. Смотреть на него было приятнее, чем на лицо, перенесенное с фотографии. Мастер, пожалуй, слишком старался, и в этом юном лице, изображенном филигранно и со знанием дела, было трудно разглядеть черты сестры.
Оля положила розы на скамейку, стряхнув листья и ветки. Заранее смирившись с тем, что вымокнет насквозь, затянула капюшон, извлекла из пакета маленькую лопатку и грабельки, купленные вчера в магазине низких цен специально для этой цели.
Сколько лет здесь никто не был?
Мать ездила на могилу дочери фанатично, сначала – каждую неделю. Оля покорно сопровождала ее. Как оруженосец тащила пакет с лопаткой, хлебом, цветами, водкой. Поездка туда и обратно с непременным заходом в церковь занимала восемь часов, то есть целый день. Пока ее одноклассники дожидались выходных, Оля желала лишь одного: чтобы завтра снова был понедельник – день, когда до мутного тяжелого воскресенья оставалась еще неделя.
Отец предпочитал не ездить вовсе.
– Я прекрасно помню свою дочь, и я ей больше не нужен, – отрезал он матери, когда она в очередной раз собралась к Ниночке.
