– Оль, она же спрашивает о тебе. Скучает.
Сашка вовсе отделалась небольшим ушибом, который почти зажил, пока между приемами каши Ольга смотрела в потолок.
Ночью. Он всегда приходил ночью, выбираясь из кладовки. Ее воображаемый друг. С ним было интересно, он слушал ее внимательно, он столько всего знал. Оля делилась с ним всем, больше всего на свете ей хотелось отправиться за ним туда в кладовку и дальше, в какое-то странное Никуда, где он жил.
Оля боялась увидеть свою дочь. Склонность к сумасшествию, конечно, передается по наследству, но галлюцинации – нет. Значит, сумасшедшая здесь она – Оля. И об этом придется говорить явно не с Алиной, а говорить придется. Если она не хочет никому навредить. Если с Сашкой… Оля мотнула головой, отгоняя мысли. Расплата пришла мгновенно, резкой болью вспыхнула в затылке и только ярче осветила прошлое.
Лучший из июньских дней, золотой, ясный, не знойный. Ветер гладил голые коленки, покрытые первым загаром руки. Тень от деревьев на сочной упругой траве.
В распахнутое окно бьется лето, Нина стоит на подоконнике, высунув язык от усердия, моет стекла. Влажная прядь прилипла ко лбу, на полу – мокрые лужицы.
Она оборачивается. Спрашивает с тревогой:
– Оля?
Оля молчит. Стоит на пороге комнаты. Смотрит.
– Ты что? Оля! Что с тобой?
Тишина. Всепоглощающая тишина. Только капает с подоконника вода. За окном дрожат ветки берез за окном. Ярко-зеленые в зените лета.
Что ответила Оля?
Она не помнила.
Муж привез теплую куртку и зимние сапоги. Осенняя стынь перешла в почти зимний мороз позднего ноября. После безвоздушной духоты больницы колючий воздух обжег носоглотку.
– Не уезжай, – робко попросила Оля.
– Не могу, Олененок. Я пытался, но…
Оля кивнула. Это блажь. Работа на телевидении, даже на канале не первой величины, – это графики, планы и расписание. А простои – это деньги.
А деньги нужны.
– Хочешь, отвезу Сашку к твоей маме?
– Нет, – Оля вздрогнула от этой мысли. – Ни к чему пропускать школу, потом нагонять.
Репетиторы – это деньги.
Антон вздохнул с облегчением. Кажется.
За долгую ходьбу левая нога мстила ноющей болью от ступни до самого бедра. Левая рука находилась в плену гипса, но в целом Оля чувствовала себя сносно. После нескольких недель лежания было приятно любое движение, даже через боль, просто идти по улице, вдыхая морозный воздух с привкусом гари – уже удовольствие.
Мать звонила дважды. Один раз спросила про кладбище.
Она всегда любила Нину больше. Заметно больше. И после смерти полюбила еще сильнее.
Квартира, к которой Оля так и не привыкла, теперь показалась вовсе чужой.
Антон поддерживал ее под руку, очень бережно, точно кости у нее могли сломаться опять от любого движения.
В коридоре стояла Сашка, и у Оли дрогнуло сердце. Вместо своевольной красавицы на нее смотрел осунувшийся настороженный ребенок. Колготки пузырились на коленях, на щеке – пятно зубной пасты, золотистые волосы потускнели, и вся ее живая, слишком подвижная, слишком упрямая дочь выглядела какой-то померкшей.
– Мы же купили тебе блестящую расческу, – пробормотала Оля вместо приветствия.
– Мама! – прошептала Сашка и неожиданно обхватила Ольгины колени.
Нога тут же заныла.
Оля неловко погладила дочь по спутанным волосам, отстраняясь, ошарашенная несвойственной Сашке нежностью.
Оля боялась снова услышать знакомый голос. Боялась себя. И свою-не свою дочь.
– Уходи! – шептала зло Сашка. – Пошел вон, я тебя не приглашала!
Петька только смеялся своим тихим смехом. Он сидел на ковре, привычно скрестив ноги.
Сашка закуталась в одеяло. На кровать она его не пускала, и, пожалуй, в этом Петька впервые за долгое время пошел ей навстречу, и то, как поняла уже с опозданием Сашка, исключительно потому, что ему самому так хотелось.
В ночь, когда они впервые встретились после аварии, глаза у него сверкали так яростно, что Сашке сделалось не по себе.
Она вспомнила глухие всхлипы за стенкой.
Светка давно вернулась в класс, история с ингалятором сделала ее еще большей звездой – в ней появилась тайна и трагедия. Светка закатывала глаза и сообщала: «Я могу даже умереть! Вот так!»
И искоса посматривала на Сашку, но та даже не оборачивалась.
С историей про аварию она могла бы составить Светке равную конкуренцию, но все шло мимо, словно поезд мчался без остановок, пока Сашка стояла на перроне.
Сама же она то и дело теперь словно проваливалась в яму на ровной дороге.
Бывало, на уроке она приходила в себя только со звонком, не слышала, что ей говорят, или обнаруживала себя бредущей по школьному коридору, вдали от одноклассников – куда, зачем?
Хотелось обдумать все в одиночестве, и она попросила Петьку больше не приходить. Пока что.
Петька выждал ночь, а потом явился, просто вышел из шкафа без приглашения.
Сашка заклеила дверцы скотчем в несколько слоев.
Петька вылез из-под кровати, напугав ее до смерти.
– Ты действительно думала, что мне нужен шкаф? – спросил он насмешливо. – Разве все вышло не так, как ты хотела?
Сашка молчала. Не так. Что-то было не так.
– Оставь меня в покое.
– Как? – разочарованно тянул Петька. – Разве мы не друзья?
– Я сейчас закричу.
Петька дернул плечом.
– Кричи.
Сашка набрала воздуха. В комнату вбежал папа, свет резанул по глазам.
– Ты что? – спрашивал папа, обнимая ее и одновременно обшаривая взглядом пустую комнату. – Сон плохой приснился?
Родители взяли ее к себе в кровать, убаюкали.
Сашка лежала между мамой и папой, в тепле, в безопасности – сюда он не посмеет явиться. Лежала, закрыв глаза, делая вид, что спит, делая вид, что не заметила, как мама чуть заметно отодвинулась от нее.
– Каждый раз орать будешь? – спросил Петька на следующую ночь. Он сидел на подоконнике, болтая ногами.
Звонок мужа застал Олю на пути домой. Она только отвела Сашку в школу, но мыслями была с ней. Дочь заметно осунулась, в ее живом лице проступило что-то болезненное. Она стала кричать ночью, хуже учиться.
– Такая травма! – кивала головой Алина Сергеевна. – Что вы хотели. Мы с ней поработаем. Вам бы обеим отдохнуть. Вы сами как?
– Иду на поправку, – отвечала Оля, шевеля торчащими из гипсового кокона пальцами.
Шагая домой, Оля раздумывала, кто должен первой показаться врачу: она или дочь. Звонок вырвал ее из грустных размышлений.
– Оля! – крикнул муж так яростно, что внутри у нее все сжалось от каких-то дурных предчувствий. – Олененок!
– Что случилось? – спросила Оля одними губами.
– Олька, я папку забыл! Одну букву перепутал! – выпаливал муж без пауз. Он явно куда-то бежал, Оля слышала шум летящих мимо машин. – Там все вообще: копии, выписки из архива, черновики. Ты дома? – спохватился муж.
– Я бегу! – Оля ускорила шаг, игнорируя начинавшую ныть ногу. – Напугал!
– Прости, – повинился муж. – Оль, она на столе должна лежать! Оль, позвони мне сразу! Отправь доставкой, самым срочным тарифом, который найдется. Я тебе номер скину.
– Есть, капитан! – отрапортовала Ольга с веселой бодростью.
Забытая папка – это не беда.
Все папки Антон тщательно пронумеровывал. В тонкости хитросплетений цифр и букв Оля не вникала, главное, нужная папка – синяя, как все ее сестры-близнецы, нашлась почти сразу. Дважды сверив номер, Оля сунула ее в сумку и понеслась в ближайшую курьерскую службу – так быстро, как позволяла хромая нога.
В тесном пункте приема она тут же впилилась в очередь. Небольшую, но, как бывает, когда спешишь, вялотекущую. Девушка на приеме долго искала чьи-то накладные и извинялась за зависший принтер.
