– Да какая там любовь? Там мозгов нет, вот и все. И откуда в шестнадцать лет мозги? Сплошные гормоны.
– Достали они тебя, видать.
– Не то слово! Сейчас как раз одна такая – чума просто… Да ну ее к черту, давай лучше еще по кружечке… Витас, ты что, с дежурства? Спишь сидя.
Виталик смотрит на нас, будто впервые видит, и улыбается до ушей.
– Ну это… Короче, парни. Катя беременна. Двадцатая неделя.
Странно, что он не говорит «мы беременны».
Жену Витас любит без памяти. После десяти лет бесплодия они задумывались об ЭКО, а тут подфартило.
– За это надо выпить! – деловито говорит Эдик.
– Заберу из роддома и проставлюсь. А так – вы ничего не знаете, понятно?
– Понятно, – говорим мы с Эдиком в унисон.
Ну да. Старое поверье. Даже матерые акушеры в своей среде говорят: не болтай. Уклоняйся от расспросов. Ничего не подтверждай и не отрицай до тех пор, пока беременность не заметна с первого взгляда.
Но Виталика несет:
– Девочка, на УЗИ видно. Уже имя выбрали. Мария будет, Машенька.
– Ты бы помалкивал, – осаживает его многодетный Эдик. – Не трепи языком. Сам только что сказал.
– Ладно, ладно.
Я тоже молчу. Что мне остается? Детей мы с Таней не нажили, и вряд ли я ими обзаведусь. А у Эдика с двух попыток – трое. Пусть себе наставничает.
Когда Виталик исчезает в метро, Эдик придерживает меня за локоть.
– Что дарить будем? Кроватку, коляску?
– Лучше конверт с деньгами. Сами купят, что захотят. В отделении тоже небось соберут.
– Ладно. А коляску отдам нашу. Поюзанная, но хорошая, триста баксов стоила.
– Идет. Ну, давай!
– Давай.
Через неделю я ухожу в отпуск и сразу лечу в Таиланд.
На второй день в Паттайе понимаю: надо было выбрать Турцию. Здесь мы были с Таней, и все время кажется, что она вот-вот выйдет навстречу из-за угла: загорелая, веселая, в тех самых белых шортах, которые мы искали среди смятых простыней – потом, после любви.
С кем она теперь? Я раз и навсегда запретил себе отслеживать ее аккаунты в соцсетях. Да она и раньше вела их только из-за работы. Пиарщик – это образ жизни, и с моим образом он не стыкуется. Чудо, что нам удалось прожить вместе целых пять лет.
Отпуск заканчивается неприлично быстро, и я этому втайне радуюсь.
– С возвращением, Сережа.
– Спасибо, Нина Ивановна.
В сухонькой руке, усеянной старческой «гречкой», блестят ключи.
Единственный плюс коммуналки: есть кому присмотреть за котом. Если повезет на соседей, конечно. Мне вот повезло. Надо будет все же всучить Нине Ивановне денег. Она каждый раз отказывается – долго, церемонно, – а потом все равно берет. После отдаривается пирожками.
Дверь открывается в темноту. Под кроватью горят два красных глаза.
– Кис-кис… – говорю я виновато.
Под кроватью фыркают.
Тай злопамятен, но никогда не мстит в тапки. Это ниже его достоинства. Мы с Таней нашли его у мусорных баков, когда в первый раз вернулись из Паттайи. Отмыли, вывели блох и глистов. Из уличного замарашки вырос роскошный таец с хриплым пиратским голосом и густым плюшевым мехом. Назвали с моей подачи: Тайленол, в быту – Тай. Таня его называла – Тайчик. Говорила, смеясь, что любит его больше, чем меня. И бросила нас обоих, как надоевшие туфли.
Под кроватью молчат. Пару дней Тай будет дуться, потом сменит гнев на милость и снова снизойдет до общения.
Включаю телевизор – узнать новости – и начинаю разбирать сумку.
Завывающая сирена скорой и скороговорка диктора:
– …самая крупная авария за текущий год. Маршрутное такси врезалось в остановку и взорвалось. К месту происшествия стянуты пожарные расчеты. Работают силы МЧС и скорой медицинской помощи…
На экране мелькают отблески мигалок и красный крест на чьей-то форменной куртке.
Интернет тоже полон упоминаниями об аварии. Выложенные видеоролики, снятые на телефоны, – свежие, с пылу с жару. Что заставляет людей фиксировать чужую боль и смерть?
Вот опять ролик с бригадой скорой помощи: другой ракурс, крупный план. Среди скорачей знакомых нет. А вот у лежащей на носилках девчонки татуировка на шее: скорпион, задирающий хвост как раз над сонной артерией. Где-то я это уже видел…
Будит меня телефонный звонок.
– Сережа! Ой, беда какая, Сережа!
Наша однокурсница Оля рыдает в голос, и до меня не сразу доходит то, что она говорит. Что Катя, жена Виталика, была на той самой остановке.
Была. Ее уже нет. Она погибла на месте, как и четверо тех, кто стоял рядом.
– А Витас где?
– На дежурстве… – Оля опять плачет навзрыд.
– Он уже знает?
Виталик уже знал. Позвонил жене – узнать, как она добралась, – а ответил чужой голос.
Как он доработал до конца дежурства? На автомате, на зубах, отключив все, что не требуется для того, чтобы все принятые по смене были переданы живыми и без отрицательной динамики.
К Виталику я приезжаю утром. Он сидит за кухонным столом и складывает гармошкой лист «Афиши».
– Витас…
– Помолчи, Серый, ладно? Будем считать, что ты все уже сказал.
Он отрывает по сгибу полоску листа и бросает на пол, в кучу таких же полосок.
– Тебе бы сейчас каких-нибудь транков выпить.
– Дэн уже звонил, у него схема отработана. Предлагал у него в отделении полежать – потом, после… похорон.
Мерзкий звук разрываемой бумаги – как ножом по стеклу, – и еще одна полоска отправляется на пол, в пеструю рыхлую груду.
– Обещает в свою палату положить. Говорит, лежать будешь, как у Христа за пазухой, – голос Виталика звучит так, словно он читает прогноз погоды. – Оказывается, у Христа за пазухой психушка есть, представляешь?
– Не психушка. Отделение пограничных состояний. Ляжешь?
– Подумаю. Не туда бы мне ложиться, Серый… Ладно, ехать пора.
– Я на машине.
– Хорошо, а то я литр водки выглушил. Как воду, веришь?
– Верю.
Виталик отрывает последнюю полоску, швыряет ее на пол и идет за курткой.
Пусть рвет бумагу, бьет посуду, глушит водку. Пусть делает что угодно, лишь бы не то, о чем проговорился.
На поминках Дэн отзывает меня в сторону и протягивает небольшой аптечный пакет.
– Уговори его, пусть принимает по схеме. Я все расписал, бумажка там внутри. Проследи за ним, Серега, хорошо? Если что – ко мне, вэлкам. Я с него глаз не спущу. Потом психотерапевта найдем хорошего.
– Спасибо, но это все после. Он не просыхает. По литру в день, не меньше.
– Хорошо, что сказал. Транки с водкой – прямой путь к психозу. Попробуй ему напомнить, что так и до белочки недалеко.
– Вот сам и напомни. Кто из нас психиатр: я или ты?
– Меня он сейчас не услышит. Вы с ним друзья, а я так, однокурсник.
– Тоже верно.
– Забери его к себе пожить, ладно? Ему сейчас нельзя одному оставаться. И обстановку лучше сменить, хоть ненадолго.
Рядом возникает Эдик и протягивает мне конверт.
– Мы тут собрали немного. Кто сколько смог. Подержи у себя. Оклемается – отдашь.
– Ладно.
Виталику я ничего не объясняю: просто сажаю в такси и везу к себе. По дороге прикидываю, достаточно ли дома спиртного. Кое-что я прихватил со столов, но сколько ему понадобится, чтобы отключиться? А там прокапать как следует, и можно будет подключать все, чем снабдил меня Дэн.
Виталик мне не нравится. Он каменно молчит и смотрит в никуда. Веселая ночка предстоит, однако…
Комната сразу делается маленькой, когда в нее вваливается Виталик. Тай шипит и бросается под диван. Двигаясь как статуя Командора, Виталик водворяется за столом и мертвым голосом говорит:
– Налей.
Я наливаю. Еще и еще. С каждым глотком лицо Виталика застывает все сильнее и сильнее.
