– Вы мне жировики вскрыли. Вытащили эту дичь, – кивнул Саша на стол. – И я виноват, по-вашему? Засунул это в себя и пришел в час ночи?
Саша сжал кулаки и ощутил, что наложенные швы на руке готовы разойтись. А еще вдруг перед ним встала ясная картина, как он хватает этого недомерка за волосы и колотит лицом об стол. Так, для острастки.
– Ну а как они там оказалась-то, внутри? – спросил медбрат. Сейчас он уже не ухмылялся, улыбка стала натянутой, а глаза забегали. – Ты не серчай, дядя, но я тут всякого насмотрелся. И мыло из задницы вытаскивал, и нитки из уретры.
– Мы на «ты» когда перешли?
– Извините… – кашлянул медбрат.
– Эта вся фигня растет во мне. – Саша облизнул пересохшие губы, и, порывшись в карманах, выложил на стол провод от айфона и коробочку «Зиппо». – Сперва провод, потом зажигалка.
– М-м-м… – протянул медбрат.
– Что это может быть, а? Сталкивались уже с таким?
Тот молча покачал головой. Саша сгреб со стола свое добро, распихал по карманам. Что-то такое он прочел в глазах медбрата и понял, что лучше отсюда побыстрее свалить, пока его не упекли в психушку.
Под дверью кабинета сидела очередь: маргинал с распухшим фиолетовым лицом, наркоманка, похожая на желтоватую мумию, с золотистым вейпом, который она, не стесняясь, курила прямо тут, мамаша с ребенком, из носа которого торчал синий карандаш. Дальше сидела симпатичная бледная рыжуля, приличная на вид и не вписывающаяся в это место от слова «совсем». Одна рука у нее была перебинтована, другой она шарила в сумочке, пытаясь что-то отыскать и чертыхаясь. Сидели еще какие-то люди.
Когда Саша вышел, все они разом встали и загалдели, отталкивая друг друга, толпясь у двери и выясняя, кто за кем занимал очередь. Только рыжая продолжала рыться в сумке. Он вышел обратно в ночь.
Домой он брел пешком, вглядываясь в тени и содрогаясь. Один раз от него шарахнулась молодая парочка, в другой раз рядом остановился ментовской «бобик».
– Предъявите документы!
Саша показал паспорт усатому менту, тот полистал его, обслюнявив палец, и нехотя вернул.
– Чё ночью шатаетесь?
– Из травмпункта. Порезался – зашивали.
– От бухалова зашили бы лучше.
– Я вообще не пью…
* * *
Утром Саша проснулся совершенно разбитым. В висках пульсировала боль, горло саднило. Температура еще, что ли…
Под пятьдесят звонков от Кати, еще больше сообщений.
Саша пошел в туалет. Зеркало безучастно отразило очередные зачатки жировиков. Пока что пять новых. Но ведь будут и другие?
По спине от этой мысли пробежал полк мурашей. Будут и другие.
Раны на спине выглядели ужасно. Мазью обработать бы, да не успел купить. Швы на руке и бедре вроде подживали.
Сперва он записал Кате аудио, что, мол, все в порядке, так и так… Она тут же стала засыпать его гневными голосовухами в ответ. Саша сперва оправдывался и отвечал, а потом бормотнул: «А пошла ты!» и набрал бригадира.
«Да, сегодня не выйду. Другого найдешь? Ну ищи, чмо ты сраное, хоть десять других! У тебя единственная стройка в городе, что ли? Иди в жопу!»
Потом он позвонил Петровичу и взял адрес того «знахаря».
– Дак давно надо было, ёптыть! Там же дело такое, что чем больше ждешь, тем сложнее потом ту порчу выудить из человека!
Саша молча слушал этот бред. Даже сейчас он не верил до конца, что какие-то проклятия существуют, не говоря уже о том, что на нем одно из них.
Но, сука, вот же доказательства лежат, перед ним! И новые созревают, как яблоки на дереве. Если это не закончится, то можно будет новый хлам каждый день продавать на барахолке возле Центрального рынка.
Чтоб быстрее попасть к знахарю, он совершил расточительный для себя поступок: вызвал такси. Водитель нашелся быстро, Саша как-то себя не совсем уютно чувствовал и ерзал, чувствуя, как созревающие предметы чуть ли не грозят прорвать кожу.
– Что, к стоматологу?
– А?..
Саша поймал глаза водителя в зеркале заднего вида. Подвешенные кубики игральных костей болтались тут же.
– К врачу едете? Дерганый какой-то вы.
– Д-да.
– Ясно.
Остаток пути они проделали в тишине. Саша вывалился из машины, хлопнув дверью чересчур уж сильно, и побрел к подъезду, спиной чувствуя взгляд водилы. И чё привязался? К врачу или нет – тебе какое дело вообще?
Он заскочил в подъезд, без домофона, а потому основательно зассанный. В ноздри шибануло амбре бомжацкого стойла, и глаза заслезились.
Под ногами шуршали обертки и сухие листья, хрустели осколки стекла. Саша зацепил кроссовкой жестяную банку из-под «Нескафе», она звякнула и перевернулась, вываливая прогорклые бычки. Лестница гудела, а эхо разносило топот по этажам.
Кто вообще тут жить может, кроме бичей?
На одной из облупленных дверей красовался нужный номер: «24».
Саша постучал, но дверь подалась сама собой. Где-то в кармане зажужжал телефон. Катя, ребята? Или еще кто?..
Он шагнул в коридор. Пахнуло чем-то знакомым, вроде бы борщом и пельмешами горячими, со сметаной. Он побрел на запах, к кухне, но тут же раздался лающий голос:
– В комнату иди! И не разувайся.
На черном от грязищи полу всякой дряни валялось еще больше, чем в падике, и Саша хмыкнул.
Окно было плотно завешено. Под потолком горела тусклая лампочка. Сумрак расходился вокруг нее тенями и копошился в углах. На стенке висел ковер, и боковым зрением Саша уловил на нем шевеление. Тараканы, что ли?.. От запаха сушеных трав в горле запершило.
Посреди комнаты стоял грубый деревянный стол. В продавленном кожаном кресле сидел какой-то хмырь в замызганном драном халате – седая кучерявая борода, плешь с бородавкой. Он держал между ног посох с набалдашником в виде черепка мелкого животного. Саша невольно отметил еще одну деталь, и мерзкий ледяной паучок тревоги возник в затылке, сбежал по позвоночнику и растворился в пятках.
– Вы знахарь?
– Мы. Что надо?
– Вы сами должны… Ну, видеть, типа… – проблеял Саша.
Знахарь прищурился:
– Мы-то видим. Так что надо?
– Ну… Убрать жировики.
– Ложись на стол.
– А оплата?
– Расплатишься потом. И молчать!
Саша нахмурился. Знахарь кряхтел, выбираясь из кресла. Такого перешибить можно одной соплей, ежели что. Клюкой этой же по зубам – бац! Для острастки.
Знахарь молча пыхтел, разглядывая Сашу. Тот вытянул руки вдоль тела, лежа на столе.
«Ей-богу, как в гробу».
– Не того ты острастил, ох, не того… – пробормотал знахарь.
Саша вспомнил мать и день похорон. Кожа ощерилась мурашками. И опять возникли тени на периферии зрения. Некоторые ползли из ковра.
«Острастил? Что за чушь?..»
Знахарь одним движением распорол футболку. Саша хотел вскрикнуть, но сдержался. Сучий потрох! Футболка-то новая, Катя подарила.
Хлопнула дверь в прихожей, в квартиру потекли шорохи. Знахарь принялся за джинсы.
– Нет, штаны мне портить не надо…
Саша сел на столе и увидел в прорехе на бедре белесый жировик. И только сейчас понял, чем знахарь резал его одежду.
Та самая деталь… Ногти. Ороговевшие серпы не меньше пяти сантиметров длиной, не стриженные лет так двадцать, а может, и больше. Крепкие и острые.
Зашевелились тени за занавесками. Зашуршали обои.
– А вы…
– Молчать! – выплюнул знахарь в бороду.
Саша лег на спину и вцепился в края столешницы. Теперь его будто бы придавила к столу лапа-аутригер крана: не вдохнуть толком.
Послышались шаги. Комната наполнилась людьми. Они склонились над ним, и кое-кого он узнал: девушку, которая рылась в сумочке, из больничной очереди, детину со сломанным носом с того матча, дедулю-доктора с бородкой. Некоторые другие были ему смутно знакомы. Так, встречал где-то, может.
– Остращенные. Пока свое не заберут, не успокоятся, – квакнул знахарь.
Чужие пальцы погружались в его кожу. Вспарывали, разрывали, копошились. Щупали, изучали, тыкали. Переворачивали, тянули, искали.
