Мы ведь столько раз все оговорили, а я никогда не нарушал данного слова. Папа считал меня доверчивым, бесхитростным и, кажется, больным, но я просто был честным и ненавидел лжецов и предателей.
– Хозяин машины давно умер, – пояснила Калерия, когда успокоилась. – Я помню, как ты кормил уток, ты добрый. Знала, что на тебя можно положиться. Но все равно волновалась, понимаешь.
Она поцеловала меня, но что-то в этом поцелуе было холодное и бесчестное.
И тут я увидел, что Калерия накрасила глаза и обвела помадой губы.
* * *
– Почему решил добывать человека именно здесь? – спросила Калерия.
Мы сидели в скверике у дома, где я прожил много лет с предательницей-женой. Я сыпал из кулечка крошки на асфальт, вокруг них прыгали воробьи (их было семь). Рядом с нами возвышалась громадина Центра ракетного двигателестроения, со всех сторон с него свисали блоки кондиционеров.
Я указал на здание.
– А, вижу, поняла, – кивнула Калерия. – Умирающего великана облепили уродливые грибы. Пойдет. Во сколько?
– Пока не знаю, – ответил я.
Калерия странно на меня посмотрела. Сегодня она смыла косметику и стерла помаду. Стала обычной, заспанной и покусанной пчелками Калерией.
Но что-то в ней все равно неисправимо поломалось.
– Когда мне подъезжать?
– Я наберу из вон того таксофона.
Протянул руку, чтобы показать. И испугался, что Калерия заметит, что ее электронный адрес стерся, ведь я перестал его подновлять.
Она не заметила.
– Может, лучше по-старому? – спросила она и потянулась к моим волосам. Я помотал головой.
– Ну, как хочешь, – сдалась Калерия.
Любовника жены я ударил, когда он выходил из машины. Его красивое лицо на мгновение сделалось звериным, глаза налились кровью. Мне стало неприятно, и пришлось ударить еще.
Кроме гречки мама научила меня готовить картошку. И сейчас ощущения были такие, словно я протыкал клубень ножом – проверял, доварился ли он до конца. Проверок вышло три – из-за этого ударил и в четвертый раз, хотя человек уже умер.
На соседней машине сидел и смотрел на нас жирный голубь. «Семьдесят четыре».
Я с трудом подтащил тело к мусорке и закидал кусками картона. Потом дошел до автомата и позвонил Калерии.
Добытый человек ей очень не понравился.
– Я же говорила, что должны быть случайные, никчемные, ненужные люди. А этот, посмотри, он же Аполлон. Боже, да его на обложку журнала можно, такого точно сразу хватятся!
Калерия кричала, и слова ее были мерзкими.
Я не мог поверить, что она так быстро испортилась. Я пытался вспомнить, как мы сидели в парке и на лавочке, как она встречала меня в вязаном свитере и носках, как мы гуляли и как она меня учила. Но перед глазами всплывало накрашенное лицо, и мне делалось больно.
* * *
Бывшую жену я зарезал, когда она шла через лесополосу. Маску и капюшон надевать не стал.
– Прости-и-и… – провыла она и затряслась.
Нож я воткнул пять раз: в живот, в грудь, в шею, еще раз в живот и в глаз. Из-за глаза она наконец перестала быть красивой.
В кустах громко закричала невидимая ночная птица. «Семьдесят девять».
Калерии я позвонил со своего телефона.
Она была очень недовольна тем, как я добыл этого человека. Но потом успокоилась и сказала, что уже без разницы.
Мы положили тело к двум другим – они уже плохо пахли – и поехали.
– Куда? – спросил я.
– В Карелию, – ответила Калерия.
Ехали мы очень долго. Успел наступить день, потом началась новая ночь.
Мы проезжали через маленькие города, и в одном я видел пивнуху «Вечерний пивосос». Думал сфотографировать, но Калерия не захотела останавливаться.
Мы много еще чего видели. Я считал поезда, заброшенные остановки и поля.
Иногда я засыпал, просыпался, а Калерия упрямо вела машину, не прерываясь на отдых. И говорила.
Она рассказывала, что пирамиды построили, когда Наполеон вторгся в Африку – полководец мечтал исцелять в них умирающих великанов, чтобы потом использовать их голос. Пирамиды пытались возвести такими же, как те, что покрывали суперконтиненты протерозоя. Не получилось.
Калерия говорила и про другие пирамиды – всегда и везде это были попытки исцелить великана. И всякий раз они терпели неудачу.
– Миссионер Джон Чау полагал, что на Северном Сентинельском острове живет Сатана, – сказала она, когда мы проезжали по длинному автодорожному тоннелю. – Сентинельцы столетиями оберегают свои земли от чужаков – осыпают стрелами, убивают всех, кто приближается к границе. На спутниковом снимке остров выглядит как небольшой зеленый плевок. Считается, что под ним может быть скрыта пирамида.
Я считал сидящих на проводах птиц. Их было очень много, я уже досчитал до двухсот сорока.
– Несколько лет назад сентинельцы убили Джона Чау, когда он пытался высадиться на берег. Тело миссионера не нашли. – Она помолчала. – Я думаю, что аборигены прячут на острове вовсе не дьявола.
Птиц было двести пятьдесят пять.
– Гибель даже миллиона человек с космической точки зрения ничто. Никак не повлияет на жизнь Вселенной. Как не повлиял бы взрыв на птицефабрике. Потому что мы корм. Мы придумывали богов, которые за нами наблюдают, нас любят, воспитывают и награждают, а на самом деле боги нами питались, и теперь почти все они мертвы. – Калерия всматривалась в дорогу. Птиц стало двести девяносто девять, я решил не доводить до трехсот и перестал считать. – Мы едем к горе Воттоваара. Под ней – пирамида. Там живет Архана.
* * *
Мы носили добытых людей к входу в пещеру. Теперь я понял, зачем Калерия меня приручила – одной ей было бы всех не дотащить.
– По всему миру, – рассказывала Калерия, тяжело дыша, – находят сети борозд в скальной породе. Борозды очень глубокие, многим под десять тысяч лет. Ученые не знают, как их делали.
Я молчал.
– Мисрах Гар Ил-Кбир на Мальте, Апшеронская каменная колея в Азербайджане. Их прорубали великаны, чтобы люди потом могли о них позаботиться. Перемещать на колесницах, подвозить еду. Неизвестно, кто и как построил тут, под горой, пирамиду, но это было чудовищно давно. Раньше, чем в Мальте прорыли борозды, раньше, чем появились статуи острова Пасхи и каменные головы ольмеков.
Мы несли тело моей бывшей жены. Черный целлофан возле ее лица расползся, мясистая дырка на месте глаза полнилась чем-то коричнево-желтым. Я никогда не видел мою жену настолько некрасивой.
– Огромные разрезанные камни и сейды – это все остатки стройматериалов. Вообще я думаю, что иногда великаны сами строили пирамиды впрок, потому что у людей не получалось правильно. Ну, знаешь, как дети делают для игры фанерный домик – в нем нет электричества, нет водопровода, канализации и отопления…
Три тела лежали рядышком, и это было просто отвратительно. Поэтому, когда Калерия нагнулась зашнуровать ботинок, я достал нож и ударил снизу вверх. Попал в мягкое под нижней челюстью. Калерия захрипела, я придержал ее за волосы и ударил еще несколько раз. И только тогда она наконец навалилась на мою руку всем весом.
«Восемьдесят два».
Я завязал шнурок, который она не успела дошнуровать, – у меня, как всегда, не получился бантик, поэтому просто сделал комок. Взял Калерию за толстые ноги, подтащил и положил рядом с другими телами. Теперь их было не три, а четыре – на сердце сразу полегчало, и я смог спокойно оглядеться.
Птицы (две), деревья (восемь), камни, вход в пещеру.
Я пошел внутрь, там оказалось неинтересно и сыро. Шагал и ужасно расстраивался, что не сфотографировал «Вечерний пивосос», – я не умел водить, плохо понимал географию, шансов снова попасть в город с этой пивнушкой было мало.
Узкий проход вывел меня в большой зал. Калерия предупреждала, что это грот. Огромную часть грота занимала голова – видимо, ее Калерия и звала Арханой.
