Голова походила на воздушный шар, из которого ушла часть воздуха. Лоб напоминал костяной купол. Глаза затянуло бельмом. Ни носа, ни губ, вместо рта – просто ведущая в коричнево-красное нутро полоса. Из шеи проклевывалось длинное, мягкое и мясистое – словно росточек из фасолины. Мы проращивали такой в школе на природоведении. Я решил, что это зачаток нового туловища.
Калерия говорила, что великан может голосом сжигать города, обрушивать скалы и управлять течением рек. Но пока нет тела, он способен только на шепот – и шепота достаточно лишь, чтобы заставить людей служить.
Я не понимал, полюбила ли Калерия голову из-за приказов, или бескорыстно, как великаншу Архану из детской книги.
Я обошел голову и понял, что у нее три глаза.
Когда папу еще не отправили на пенсию, он служил полковником в полиции. Мама до болезни работала заместителем прокурора области. Они били меня, они умоляли, переводили из школы в школу, они давали мне таблетки в красивых упаковках (восемь штук на блистер), они меня запирали. Однажды я не мог выходить из комнаты целый месяц и прочитал все четырнадцать томов Всемирной истории войн.
Я приблизился к третьему глазу. Голова зашептала, невидимые ладони обхватили мои мозги и попробовали что-то из них слепить – что-то такое, что должно было получаться у меня с девочкой из класса, однокурсницей, женой, друзьями, Калерией. Голова пыталась собрать в моем мозгу пирамиду из ярусов: корми, служи, сделай меня лучше, я самое красивое.
Тогда я достал нож и ударил прямо в огромный глаз. На меня брызнуло белесым, и я ударил еще.
Это были ножевые удары номер восемьдесят три и восемьдесят четыре.
Номер один я нанес в кабинете тридцать три однокласснице, которая встречалась со мной три дня, чтобы позлить другого мальчика. Номера четырнадцать и пятнадцать – укравшей деньги однокурснице. Двадцать один и двадцать два – начальнице. Я помнил точно номера каждого из друзей. Хотя удары сорок четыре, сорок пять, сорок шесть, сорок семь и сорок восемь немножко перепутались, потому что я резал тогда сразу двоих.
И за каждый из моих ударов папа и мама сажали подвернувшихся уголовников, наркоманов и бомжей.
С двумя глазами голова стала лучше. Она открывала и закрывала безгубый рот, сделалась похожей на глупую птичку. Семь тысяч лет назад во время Великой битвы Куру этот великан, возможно, голосом воспламенял города и обращал вспять реки, а теперь жалобно клянчил еду.
Я пошел к выходу из пещеры. Вскоре вернулся и притащил Калерию. Сейчас она была без косметики, ее волосы запачкались кроваво-красным, с подбородка свисали лоскуты кожи, обнажились желтые зубы. Такой она мне нравилась. Но я помнил, как она предала, как после всего, что мы делали и о чем говорили, специально стала отвратительно красивой.
Я подтащил тело к голове – беззубая пасть медленно раскрылась. Дохну́ло затхлостью, вечностью и лживыми книжками по истории. Я положил ноги в тяжелых туристических ботинках прямо в гигантский рот, и голова втянула Калерию, как спагеттину.
Потом я сидел на камне у входа – переводил дыхание. Умылся в ручье, закопал залитую кровью одежду и пошел, надеясь, что рано или поздно выйду на дорогу. Я все-таки решил попробовать найти город, который мы проезжали четырнадцать часов и двадцать одну минуту назад. Меня потряхивало – так сильно хотелось сфотографировать «Вечерний пивосос» и добавить в собрание еще одно название. Потому что сейчас в моей коллекции было четыреста шестьдесят пять вывесок. Из них следовало вычесть те две, что я подарил Калерии. Значит, оставалось четыреста шестьдесят три.
А три – это отвратительно.
Павел Давыденко
Кейсинчон
Тогда
– Я просто тебя посажу. Подкинем наркоту. На шесть лет сядешь. Или на восемь там. Хочешь?
– Н-нет… – одними губами выдавил Витя.
Голова кружилась, пот струился по лбу. В пыльном кабинете не хватало воздуха. Мент задумчиво покусывал ноготь на большом пальце, шевеля губами-червяками. Светлые волосы, глаза по-детски ярко-голубые, но колючие и недобрые.
– Тогда подписывай! – Губы его скривились. – Компенсация тебе будет. Дальше заживете. Молодой ты… Сколько лет, тридцать же? Еще одного ребенка заведете.
Витя бросился через стол на Мента, но тот встретил его ударом кулака в челюсть. Витя упал на пол. Спустя пару мгновений он вскрикнул. Мент сперва ловко и без раздумий прописал Вите в пах, а после присел рядом и схватил за волосы.
– Еще разок рыпнешься – на зону уедешь. И жена никаких денег не увидит. – С каждой фразой Мент оттягивал Витю за волосы все сильнее. – Но если согласишься… Все понимаю… Эмоции, погорячился…
– Больно…
– Я сейчас отпущу тебя, а ты встанешь и подпишешь бумаги. Ну что, добро?
Витя беспомощно завыл. А когда Мент оставил его, скрючился на полу, обхватив голову.
Сейчас
Хрупкая Ханна прижималась к Вите, и он гладил ее твердеющий сосок, пребывая в томной неге. На самом деле вьетнамку звали так, что и не выговоришь: Хаэйен, или Хуаейн, или еще как-то. Поэтому она и представилась попроще. Сейчас она водила пальчиком по его шраму на плече.
– Эксидент, эксидент?
– Йес…
– У-у-у! Со пэйн?
– Вери пейн… Очень больно.
– Очин-очин, – поцокала Ханна, на удивление быстро запомнившая с десяток русских слов. Она поведала историю, как однажды упала с мотоцикла из-за «бэд драйвер» и сломала ключицу.
Обычное дело во Вьетнаме. Витя впервые серьезно шлепнулся с байка спустя пару месяцев езды по Фукуоку. Вроде бы уже чувствовал себя в сумасбродном потоке как родной и вот на тебе, подрезали. Хорошо еще, что сгруппироваться успел, байк на бок положил. Легко отделался, лишь содрал кожу.
На телефон пришло пуш-уведомление из телеги. Витя открыл пост целиком.
«Тропическая депрессия перерастает в шторм, который, возможно, выйдет в Восточное море 5 октября».
И фотка: голубые пятна, море, стало быть, и зелено-красно-желтые завихрения сбоку, предшественники тайфуна.
Также уведомление из нового чата. Какая-то Хиен Данг, очевидно, хочет предложить бум-бум, то есть секс. Постоянно пишут, находят через «Люди рядом». Заблокировать, очистить чат, пометить как спам.
Витя отложил телефон. Как быть, если у тебя самого давно уже тропическая депрессия?
Как быть, если у тебя завихрения в кишечнике уже третий день?
Витя даже не сказал бы наверняка, когда он полноценно ел. После снорклинга в тот день? И вроде как тогда уже себя чувствовал хреновенько. Но списал это на эмоции после ныряния с трубкой.
Еще бы! Ведь все пошло совсем не так, как он воображал.
Только что он восхищался диковинными рыбками и подводным ландшафтом со сталагмитами, пещерами и водорослями, погружался все глубже. Как вдруг в трубку хлынула вода.
Витя захлебывался, дышать стало нечем, и он пытался всплыть, но почему-то не получалось…
А после он увидел шевелящиеся в толще воды тени. Вспомнил разные видео с акулами из Египта. Хотел закричать, но не мог.
Что было потом, Витя плохо помнил. Его вытащили на берег, и он ворвался в реальность, кашляя и хватая ртом воздух ровно в тот момент, когда вьетнамец без двух передних зубов склонился над ним, собираясь делать искусственное дыхание. Вовремя в себя пришел, получается.
Ему что-то там говорили и успокаивали. Мол, даже с клапаном трубки все было нормально, просто он запаниковал и нафантазировал там чего-то себе. И естественно, никаких акул не было в помине.
Проработал пережитое с психологом, угу. Иногда Вите казалось, что в целом посторонний человек знает о нем даже больше, чем следовало бы.
После как раз и начались проблемы с кишечником… Напугался до усрачки, ага.
Задорные девчонки из аптеки сперва продали Вите лоперамид, который убирал симптомы, но не причину диареи. Впрочем, Витины страдания лекарство никак не облегчило.
