– Мама, не ругайся! – возмутилась Вася.
Как давно она тихонько подошла сзади? Как давно слушает мою истерику?
– Да-да… – рассеянно сказала я, легонько похлопав себя пальцами по губам: принятое у нас с Васей наказание за грубость. – Да…
– Что там? – прозвучал в трубке голос Игоря.
Я медленно убрала ее от уха и сбросила вызов.
– Ты что-нибудь понимаешь, Лори? – спросил Эндрью.
– Да, – просто отвечала она, нежно улыбнулась и глаза ее засветились мудростью. Она встала и положила в постель девочку с кошкой. Томасина принялась мыться. Ей много предстояло сделать – из лапы шла кровь, два когтя болтались, но она сперва вылизала шею и щеки своей хозяйки, а потом без прежней ненависти посмотрела на рыжеволосого и рыжебородого человека с мокрым лицом.
Я пробежала глазами дальше. Еще полстраницы. Кошка на них не умирала. А я их читала в первый раз. Я бы подумала, что это другое издание, – если бы только что, десять минут назад, своими глазами не видела бы на этих страницах другой текст.
– Мама, что-то случилось? – звонко спросила Вася.
– Томасина жива, – сказала я и захлопнула книгу. Потом открыла снова. Текст оставался тем же. И, как мне показалось, теперь навеки.
Вася расплылась в улыбке:
– Я знаю. Я попросила, чтобы она осталась жива.
– Кого попросила?! – тряхнула я головой.
Вася не ответила. Она просто взяла из моих рук книгу, залезла с ногами в кресло – и открыла ее на последних страницах.
И я готова поклясться, что той иллюстрации, которую начала рассматривать Вася, до этого тоже не было.
Половину ночи я провела в интернете. Я скачала все доступные электронные версии «Томасины», кинула клич на паре форумов, чтобы те, у кого есть эта книга дома, глянули бы у себя последние страницы. Я нашла английскую версию – и даже беглого взгляда хватило, чтобы понять: это больше не та книга, которую я помню. И более того, никто не помнил ту, что помнила я. Для всех существовал лишь единственный вариант – там, где все заканчивалось хорошо. Где кошка оказывалась жива.
В глазах у меня потемнело, в висках снова начала стучать кровь. Неужели так и начинается сумасшествие? Манифестация шизофрении, или как это там? С галлюцинации, с ложной памяти?
– Мама, ты плохо спала? – спросила Вася наутро, ковыряясь ложкой в каше.
Всю оставшуюся половину ночи мне снилась рыжая кошка, которая сидела у меня на груди и молча пялилась куда-то. Я не могла повернуть голову, но точно знала: там, куда направлен взгляд кошачьих глаз (я надеялась, что у существа под личиной кошки, что давит мне на грудь, все-таки есть глаза), стоит кроватка Васи.
– Да, – честно ответила я. И соврала: – Голова болела.
– Бедная мама, – сообщила Вася. – Мне тебя сегодня не отвлекать?
Я потерла виски. Во мне что-то зрело – что-то мутное, непонятное, странное.
Это была плохая мысль – я поняла свою ошибку уже через пару страниц. Сетон-Томпсон был откровенно скучен для Васи – она зевала, ерзала на месте, заглядывала мне через плечо, словно пытаясь понять, долго ли до конца. В какой-то момент даже встала и, уйдя на ковер, начала собирать пазл. Однако в истории была кошка – и это удерживало ее внимание.
Наконец, я добралась до финала:
Это означало голод, и киска, потерпев несколько дней, была вынуждена отправиться на розыски своего другого дома, на Пятой авеню. Она застала его запертым и пустым. Прокараулив там целый день, она поссорилась с высоким человеком в синем пальто и на следующий вечер возвратилась в свою переполненную трущобу.
Прошел сентябрь, за ним и октябрь. Многие из кошек околели с голоду или попались, по слабости, в лапы своих врагов. И нашей киске, пусть даже крепкой и молодой, тоже выпала такая судьба.
Морозным ноябрьским утром негр-мусорщик вытащил из-под своей тележки околевшее пятнисто-полосатое тельце.
– Справная шапка получилась бы, эх! – покачал он головой, сожалея о напрасно пропавшей шикарной шубке. [117]
Рассказ закончился. Я замолчала. Увлеченная пазлом, Вася не сразу поняла, что это все.
– Мама, конец? – подняла она голову через минуту.
Я кивнула.
Вася наморщила лоб, пытаясь вспомнить последние фразы книги. Конечно, она понимала их через одну – но все равно общую суть уловить ей удалось.
– Королевская Ана… станка… умерла от голода? – спросила.
Я снова кивнула:
– Да, кошечка Королевская Аналостанка умерла. От голода и холода. И ее выкинули на помойку.
И тут произошло то, на что я и рассчитывала – и что заставило меня почувствовать себя невероятной тварью. Губы у Васи задрожали, а глаза наполнились крупными слезами.
– Подожди, подожди! – Я подскочила к дочери и обняла ее. – Ты же можешь сделать так, чтобы Аналостанка не умирала, верно? Как ты сделала с Томасиной, правда?
Вася кивнула, начиная всхлипывать.
– Тогда давай. – Не отпуская дочь, я потянулась за книгой и крепко схватила ее. Как якорь во всем этом безумии. – Давай, Вась.
– В этой истории… – Рыдания душили Васю, но она упорно твердила: – В этой истории… все кошки… и все коты… остались живы… Все кошки и коты остались живы!
Мне показалось, или книга действительно стала теплой? Теплее, чем тогда «Томасина»? Почти горячей?
«Ну конечно, – мелькнула у меня в голове дурацкая мысль. – Ведь здесь умирает куда больше кошек и котов… Несколько десятков».
Заметив, что Вася пристально смотрит на меня, я раскрыла книгу.
Пробежала глазами последнюю страницу.
И закрыла ее.
– Она жива, – медленно сказала я. – Они все живы. Приехал фургон с мясом, и все коты и кошки наелись и согрелись. А еще Аналостанка встретила своих выросших котят, которых не убили, а просто отдали другим людям.
В отличие от «Томасины» новый финал «Королевской Аналостанки» оказался слишком слащавым, слишком восторженным – и каким-то… неестественным? Словно из него на меня выглянули не живые кошки, а какие-то существа, натянувшие кошачьи шкуры и разыгравшие дурную пьеску.
Просто так, чтобы проверить – но уже заранее зная, что́ увижу, – я нагуглила текст повести. Да, именно так. Теперь на страницах сборников Сетон-Томпсона в одном из рассказов вместо суровой – и болезненной – правды жизни и рвущей душу на клочки истории оказалась слащавая банальность, словно картину мастера дорисовал ребенок.
Хотя разве это и не было именно так?
Я глубоко вздохнула и впервые пожалела, что бросила курить. И алкоголя в доме не было.
Потому что я не знала, что хуже: сходить с ума или знать, что твоя дочь… меняет литературную реальность?
«А что будет, когда она начнет изучать классическую русскую литературу? – Меня стало пробивать на истеричный хохот. – „Шинель“ с выжившим Акакием Акакиевичем? Раскольников не дорубит старуху-процентщицу с сестрой – и… что тогда? Онегин с Ленским помирятся на дуэли, бросят Ольгу и Татьяну и уедут кутить на воды? Или они не котики? А Вася действует только на котиков?»
В моей голове набухали и оглушительно разрывались пузыри мыслей. То, что происходило с Васей…
Вернее, что происходило по воле Васи, было так ненормально, так странно и так… Я не могла даже сформулировать все, что входило в это «так».
Нужно ли мне поделиться этим с кем-то? Но что я скажу? «Моя дочь меняет литературную реальность. Она делает так, чтобы кошки и коты в книгах не умирали». А если только я могу помнить ту реальность, реальность до Васиных изменений? Что, если все остальные, кому мы с Васей покажем ее умения, будут «перекатываться» в реальность новую? И не поймут, что же произошло? А если поймут, что тогда? Эксперименты? Проверки? Испытания? Статьи в интернете? Неадекватные поклонники и хейтеры? Не испорчу ли я Васе жизнь?
