Кино под небом - Лансдейл Джо Р.

Поэтому они кричат на грозу (видите ли, их бесит шум), называют ее по-всякому. И возможно, это неспроста, поскольку боги категории «Б» там наверху ждут какого-то сюжетного поворота. А может, им просто не нравится, что с ними так разговаривают… Возможно, нет никаких богов категории «Б», и мои сны – это просто сны, и нам с Бобом лишь показалось, что мы видели щупальца, торчащие из черноты. И то, что выскочивший разряд поразил наших парней, сделав из них одно могущественное существо, это просто несчастный случай.

Они свалились в люк, дымясь, как бекон на сковородке. И они больше не злые и не сбитые с толку, но и не просто поджарились. Им была дана сила, и эта сила выпрямила их перекрученные мозги. Пробежала по ним, подобно быстрому и веселому раковому заболеванию, распространяя маленькие ростки энергии от головы к голове, от носков к носкам.

Сейчас они – один сплошной жуткий уродец, но это их не беспокоит. Они чувствуют себя вполне прилично. В их воображении они – лапочки. Такие милые, у одного – один глаз в центре лба, у другого нет глаз вообще, лишь две дыры, сочащиеся дымящейся слизью.

Их мозги уже не работают независимо друг от друга; тот веселый рак пустил сквозь них свои щупальца, поэтому их серое вещество функционирует как единый орган. Глаза Рэнди – это глаза Уилларда. Мышцы Уилларда отвечают потребностям Рэнди. Поэтому их уже не двое, теперь они – одно целое. Скажем, у его ног лежит несколько зернышек попкорна, заряженных электрическим током. Они высоко подскакивают, приветствуя его («возьми меня, возьми меня»), и он думает, «а веселые штучки, эти зернышки попкорна, не назваться ли мне Попкорновым Королем?»

Попкорновый Король безмерно счастлив, поскольку чувствует, будто услышал главную шутку от главного шутника, и прекрасно понял, в чем ее соль.

Теперь он знает, что является Избранным. Чувствует, что то, что привело его по лестнице на крышу, это больше, чем замешательство. Это было предопределено. Судьба.

Да, это так. Он снова думает об этом. Судьба.

Он чувствует, как сеть чистой энергии спиралью проходит сквозь него, заменяя кровь и кости чем-то новым; чем-то, что делает его хозяином своей плоти (татуировки извиваются, как личинки в навозе).

Воздух вокруг него гудит от синего электрического тока. (И пока я строю здесь гипотезы, фанаты спорта, давайте представим, как эти бумажные летучие мыши порхают вокруг его головы, а эти бумажные черепа катаются у него возле ног и кусают его за пятки, словно радостные щенки.) Он идет по палатке и видит всю эту бойню: менеджера, пробившего лицом стеклянный прилавок и залившего конфеты и коробки со сладостями кровью, которая загустела, словно холодный соус; маленькую девочку, забитую до смерти ногами и похожую на земляничную мякоть; других мертвецов, включая Конфетку (похоже, я увижу ее труп в витрине, вывешенный там, как призовой кусок мяса в лавке мясника).

Он идет сквозь голубой воздух в кинобудку, сопровождаемый летучими мышами и черепами, и видит, что там стоят три проектора, направленных, словно лучевые пушки, в разные стороны, на три шестиэтажных экрана.

Подходит к маленькому окошечку возле одного из проекторов, смотрит в него и видит на экране «Техасскую резню бензопилой». Подходит к другому и видит заключительную часть «Я расчленил маму». Смотрит в третье окошко и наблюдает «Кошмар дома на холмах».

Удовлетворенно вздыхает. Это – его владение. Его тронный зал. Эта чертова палатка. А все эти люди, которые смотрят фильмы, являются его подданными. Он – их Король, их Попкорновый Король. И он тот еще весельчак.

Но что это? Кучка толстяков кругами разъезжает на мотоциклах перед его дворцом, обзывает его по-всякому (неужели один из них действительно назвал его «собачьей блевотиной»? Похоже на то), кричит, чтобы он выходил.

Людишки расстроены. Назревает мятеж. Смерды бунтуют.

Пора пресечь это дерьмо в зародыше.

Поэтому он выходит наружу с пистолетом, слившимся с рукой, татуировки извиваются, слово змеи на раскаленном стекле…

С того момента я уже предоставил вам свидетельства очевидца.

Когда все закончилось и татуировки вернулись на свои места, Король помахал, вернулся в палатку и закрыл дверь. Боб осторожно перебрался из кузова в кабину, завел грузовик, повернул направо, переехал мертвого байкера и его мотоцикл. Достиг дальнего конца автокинотеатра, у забора повернул направо и нашел передний ряд перед Восточным экраном Парковки А. Мы заняли место рядом с большим желтым автобусом, на борту которого было неряшливо, краской цвета ржавчины написано: «ХРИСТОС – ОТВЕТ НА ВСЕ ТВОИ ВОПРОСЫ, ВОТ ЧТО Я ПЫТАЮСЬ СКАЗАТЬ ТЕБЕ». Ниже, грязно-белыми буквами, только уже не так крупно, добавлено: «РАЗВЕ БЫТЬ БАПТИСТОМ НЕ КРУТО?»

С другой стороны от нас стоял старенький «Форд». Он казался пустым. Владельцы либо были мертвы, либо присоединились к остальным и перебрались в новое место.

Боб снял со стойки колонку, скорее по привычке, установил ее в окошке, включил на полную мощность, и мы стали смотреть «Зловещих мертвецов». Эш, главный герой, засовывал руку в зеркало, и оно превращалось в жидкость.

Мы сидели, ничего не соображая, пока Боб, наконец, не сказал:

– Не думаю, что переезд сюда чем-то поможет, но мне захотелось сменить обстановку… Возможно, забыться… И я не думаю, что его татуировки смогут забраться так далеко… между палаткой и нами слишком большое расстояние.

– Согласен, – произнес я.

Из всей территории автокинотеатра это место можно было назвать лучшим, хоть и с натяжкой, укрытием. По какой-то причине возле Восточного экрана творилось гораздо меньше безобразий. Конечно же, здесь тоже происходило всякое (об этом месте нам рассказал всезнающий Глашатай). Но по сравнению с остальной территорией Парковки А, не говоря уже о Парковке Б, тут было довольно спокойно.

Фильмы менялись, как обычно. И я представлял себе, как Попкорновый Король ходит в кинобудке от проектора к проектору, переключая их по мере надобности. (Разве ему не нужно спать?) Вот тут-то и вступала в игру та часть Уилларда, которая была киномехаником. Он знал, что делать, чтобы все работало.

Большую часть времени мы с Бобом дремали, а когда терпеть голод уже не было сил, забирались в кузов, ложились и ели, медленно пережевывая. Иногда разговаривали, если было, что сказать, слушали звуки фильмов, проникавших в кузов из колонки, установленной в окошке кабины. Дошло до того, что я с трудом уже мог вспомнить, какой была жизнь до автокинотеатра. Я помнил маму и папу, но не мог представить себе их лица, то, как они двигались или разговаривали. Я не помнил друзей и даже подружек, чьи лица раньше постоянно преследовали меня во сне. Мое прошлое исчезало, как испарина от дыхания на холодном зеркале.

А фильмы продолжали крутиться.

Через определенные промежутки времени задняя дверь стоящего рядом старого желтого автобуса открывалась, и из него появлялся тощий как жердь мужчина в черном пальто, белой рубашке и темном галстуке. Его сопровождала костлявая, широкоплечая невзрачного вида женщина в цветастом домашнем платье и шлепанцах из кожзаменителя. При ходьбе она буквально волочила ноги.

Они шли в центр ряда, где находились другие люди. Собиралась толпа, и мужчина в черном пальто, белой рубашке и темном галстуке вставал перед ними и начинал говорить, оживленно жестикулируя и расхаживая взад-вперед как бентамский петух. Время от времени он указывал на экран с фильмом, затем на толпу. Прыгал, строил гримасы, и к концу своего маленького ритуала увлекался жестикуляцией так сильно, что казалось, будто он отгоняет атакующих пчел.

Когда он утомлялся, на какое-то время присутствующие окружали его плотным кольцом. Когда кольцо распадалось, все выглядели удовлетворенными. Они стояли, пока тощий мужчина, склонив голову, произносил несколько слов, после чего каждый делился своими проблемами.

Всякий раз, когда происходило это маленькое событие, я имею в виду, когда эта парочка выходила из автобуса, и Боб видел их, он говорил: «Что ж, сегодня опять будет молитвенное собрание».