Проклятие Озерной Ведьмы - Джонс Стивен

Ночная бригада

Эди стоит, прижав руку к холодному стеклу окна в офисе Баннера. Она и есть то маленькое, крохотное существо, тянущее руку к громаде пустоты за стеклом, и я хочу одного: обложить ее шлакоблоками, чтобы она была в безопасности.

Но построй башню вокруг такой девочки, и прискачет вовсе не принц на белом коне. За ней придет дракон.

А поскольку речь идет о Пруфроке, то у этого дракона будет мачете.

Но тому, кто оставил ту голову на полосе с запрещенной парковкой, даже ножа не понадобилось. Когда я вижу Эди, которая в любых обстоятельствах остается самой собой, то есть маленькой умненькой девочкой, фонтан крови из пенька шеи ослабевает, хотя это зрелище снова и снова возникает перед моим мысленным взором.

Говоря точнее, фонтан превращается в слабенький ручеек.

– Мамочка? – говорит она, глядя на красный с белым самолет, пикирующий с небес, чтобы коснуться поверхности озера; на его брюхе открыт то ли люк, то ли ковш, что позволяет набрать еще несколько сотен галлонов воды, чтобы вылить ее на огонь. Жалкие капли на бушующий внизу огонь, но каждый делает то, что в его силах.

– Нет, детка, это не ее самолет, – говорю я Эди приятным и нейтральным голосом.

Я стою рядом с ней, вижу наше отражение в стекле, но рядом с нами стоит еще одна фигура, более крупная, может быть даже прозрачная, – шериф Харди. В мой выпускной год в средней школе мы стояли здесь точно так же, смотрели, как мистер Холмс на ультралегком планирует назад от Терра-Новы, а крыло его сверхлегкого пробито из гвоздемета.

– Но мамочка скоро вернется, – добавляю я, глядя на Эди, и подсаживаю ее себе на колено.

Это ведь не ложь?

Если только небо не закроют. И она ведь Лета Мондрагон, здесь ее ребенок и ее муж, и это ее город, ее дом. Она выкупит связку ключей зажигания у первого человека, какого увидит, а заплатит столько, что ему до конца жизни хватит, она посмотрит вверх вдоль склона горы, как Сара Коннор, взглядом подчинит себе будущее, а потом вдавит педаль газа в полик, за одну поездку сюда разобьет машину вдребезги.

Это не ложь, Эди. Мамочка и вправду будет здесь.

Если допустить, что это «здесь» еще будет существовать и будет куда вернуться.

За озером то ли в одной, то ли в десяти милях в глубине национального заповедника бушует пожар.

В настоящий момент это всего лишь оранжевое сияние и клубящийся дым, а еще серый пепел, накрывающий собой все, превращающий Пруфрок в город-призрак, словно нескончаемые Помпеи, на которые слой за слоем ложится копоть.

Но в сером тумане я все еще вижу задние габаритные огни машин. Все, кто имеет такую возможность, спешат прочь из Пруфрока, забыв о том, что на Хеллоуин им гарантировали снежную метель. Но много чего может сгореть за ночь.

– Папа? – говорит теперь Эди, имея в виду человека крупного сложения, наблюдающего за пожаром со скамейки Мелани.

– Нет, детка, – говорю я и разворачиваю Эди, прежде чем она успевает спросить, кто же это на скамье.

Фарма.

На нем бандана, которую он надевает после работы, два хвоста банданы ниспадают ему на лицо, словно брови велосипедного руля, а на скамье рядом с ним мощная стереомагнитола. Из офиса Баннера я ее не слышу, но это наверняка его любимый рэп девяностых. Он ставил эту музыку в спортзале, когда натирал пол и думал, что в здании никого, кроме него самого, нет.

И что? Получив по судебному постановлению отступные от Леты, которая выстрелила в него мелкой птичьей дробью, он вполне мог уехать из Пруфрока. И все же? Он завхоз начальной школы Голдинга и средней – Хендерсона, такой же, как всегда, ни дня не пропустит.

Насколько я знаю, он, несмотря на свалившиеся на него деньги, не купил себе ни пикапа, ни вообще ничего, даже стереомагнитолу получше не купил, просто припрятал эту четверть миллиона, поднял первую кружку пива в этот вечер за подлунный мир и опустился на свой хлипкий стул.

Но кое-что от своего подарка судьбы он все же потратил, я думаю. Если верить Баннеру, Фарма получил необходимые разрешения для пилотирования погружного дрона по озеру Индиан – маленькую субмарину с дистанционным управлением и камерой вместо глаза.

Я знаю, он искал своего лучшего друга.

Моего отца.

Когда Фарма в последний раз оставил свой погружной аппарат сохнуть в тележке рядом с домом, насколько мне известно, кто-то выпотрошил его подлодку до последней гайки.

Ничего себе народец, да?

А еще я побывала под потолком в факультетском туалете и медленно, но упорно продвигаюсь по всем туалетам и раздевалкам средней школы. Я оставляю маленькие, с булавочную головку, камеры на бессловесном коврике перед дверью Фармы, протягиваю тоненькие, как глазной стебелек, провода, растаптываю их стеклянные линзы, привожу их в негодность. Еще можно поспорить, спасла ли я Пруфрок уже дважды или почти убила два раза, но это мое истинное наследие.

И да, Баннер уже стучал в дверь Фармы в своем официальном положении, когда Навин Йэнссон заявила об исчезновении Йена. Когда в Пруфроке пропадает ребенок, вам, вероятно, следует отправиться к местному Честеру-Растлителю [16], потому что нужно проверить все камни, даже если вы на самом деле не хотите видеть, что под ними скрывается.

Фарма сидел на веранде, а Баннер обыскивал его дом с верхних полок кладовок до дна самых нижних ящиков, и Фарма даже оставил внутри только что вскрытую банку пива, чтобы никакой придирчивый полицейский не мог его привлечь к ответственности за публичное пьянство.

Ни тайных комнат, ни спрятанных детей, ни секретных компьютеров, ни средневековых казематов, никаких длинных списков жертв серийного убийцы у него дома не обнаружили. А Баннер говорит, что обстучал все стены, потом использовал приложение на своем смартфоне, чтобы услышать даже самое слабое дыхание, самое слабое постукивание пальцем, тихий скрип ботинка или заячье сердцебиение.

– Значит, вы его не видели? – воображаю я, как спрашивает Баннер, выходя из дома, вот он наклоняет голову, чтобы вернуть на нее свою ковбойскую шляпу.

– «Его»? – слышу я вместо ответа игривый вопрос Фармы, что вполне можно принять за признание: а какой интерес мог он вообще иметь к мальчику?

В следующем году Эди пойдет в детский садик при начальной школе Голдинга.

Плитка на потолке там в первой очереди моего списка неотложных дел.

– Хочешь еще порисовать? – спрашиваю я у Эди самым веселым из доступных мне голосов. Я присаживаюсь рядом с ней.

Она отрицательно качает головой – нет.

– Сок хочешь? – спрашиваю я.

Нет.

– Маму хочу, – говорит она тем самым тихим голосом, за которым в любое мгновение могут последовать слезы.

Она никак не может знать, что несколько часов назад чей-то отец на полосе запрещенной парковки потерял голову, но я абсолютно уверена, она прекрасно чувствует, что нынешние день и вечер были далеко не обычными. И, вероятно, в моем и Баннера голосе чувствуется некоторое напряжение. И наши глаза, вероятно, говорят все, о чем молчат наши рты. Дети совсем не глупые – вот что хочу я сказать. Когда ты маленький, ты еще не можешь дать отпор, ты учишься наблюдать за миром вокруг тебя, улавливаешь малейшие отклонения в нем, верно?

Эти отклонения можно наблюдать прямо сейчас. Красно-белые самолеты обычно не скользят вечерами по поверхности озера. Обычно Эди и тетя Джейд не сидят взаперти в кабинете папочки, пока он беседует с детективами штата, сидя за столом, который прежде был столом Мег и который я никогда не смогу назвать столом Тифф.

Но времена меняются, напоминаю я себе. Люди уезжают, уходят в отставку, передают ключи следующему поколению.

И мне не следует быть слишком строгой по отношению к Тифф, знаю. Баннер тоже прежде был идиотом, разве нет? Если Тиффани Кениг запереть в клетке той глупости, какая была свойственна ей в средней школе, то это означает, что и меня нужно там запереть, верно?