Проклятие Озерной Ведьмы - Джонс Стивен

– И Стейси Грейвс.

– Напомни мне, почему я твоя нянька? Не потому ли, что я люблю топить маленьких девочек?

– Лета говорит, что если… если с ней что-нибудь случится, то…

– Не надо, – обрываю я его. – Произносить такие слова вслух – к несчастью.

– Она говорит, что ты подходишь для этого… ты позаботишься об Эди. Ты поможешь.

А теперь уже я молочу ресницами с космической скоростью.

Я вижу, как вешаю стираное белье на веревку в мае, маленькая девочка цепляется за мои ноги, потому что снежинки падают здесь летом.

Но.

– Нет, никогда, – говорю я. – Но я буду приглядывать за ней, по крайней мере, пока Лета…

На сей раз прерывают меня. Ломается металл, трескается пластмасса, я вижу, что Баннер уже поднял пистолет, прицеливается, его драгоценная ковбойская шляпа висит в воздухе за его головой, она наверняка упадет, но пока держится.

За время между началом акробатического спуска шляпы на землю и касания тульей земли, которую я утрамбовала, приходя сюда бессчетное число раз, моя глупая голова проносит меня на скорости мимо всех лодок и тел, оставленных Стейси Грейс в озере, ударом о снег на Главной улице останавливает меня, и я вижу над собой Мрачного Мельника, вот только когда я отвожу от него глаза, то вижу, что на снегоходе стоит не моя мать, это Хетти, и Пол, и Уэйнбо – мертвые в лесу, и я клянусь, что мое сердце не может больше выносить этого, пожалуйста, я не могу это повторить.

Я сказала Баннеру, что исполнила свой долг, отслужила, что мне было положено, что этот свист в пять часов уже прозвучал для меня, что я могу прийти, моргая, забыв обо всех слэшер-раздорах и оставив позади всего эти кирки и маски.

Но истина состоит в том, что это никогда не должна была быть я.

На нашей второй сессии Шарона сказала что-то про синдром самозванца (мои мысли о том, что я не достойна, что все будут считать это простым везением, что я – неподходящий материал для последней девушки), но потом стала сдавать, когда ей пришло в голову, что она лишь усиливает мою «фантастическую» версию событий, которая является, видимо, плодом моего изощренного защитного механизма: как моя голова рационализирует все травмы.

Может быть, я не знаю.

Как бы то ни было, я не лгала Баннеру, когда сказала ему, что не могу повторить. Самозванка я или нет, у меня на повтор не хватит нервов. Я говорю о том, когда эта женщина закричала в темноте? Поначалу я решила, что это я кричу.

– Давай! – шипит Баннер, пистолет у него по-прежнему в руке, поднятой к лицу, его глаза готовы к любому развитию событий.

Я отрицательно качаю головой – нет, но он хватает мое запястье, штурмует живую изгородь, тянет меня за собой. Здесь дым от пожара Сета Маллинса еще гуще.

Баннер тащит меня за собой, одновременно целясь из пистолета во все стороны.

Кричащая женщина стоит на коленях, а рядом вроде бы ее внедорожник, и кричит она не криком страха, это я точно знаю. Это крик новорожденного. Такой крик извергается из тебя, хочешь ли ты этого или нет, когда тебя вытаскивают из места, где ты считала себя в безопасности, и ты оказываешься в месте, которое гораздо, гораздо хуже.

Я-то понимаю.

Две машины перед ней, одна за другой: пикап, который только что шарахнул сзади по золотистой «Хонде», теперь пытается вытащить свой передний бампер из помятого багажника «Хонды». Задние колеса пикапа поднимают белый дымок, словно проворачиваются в хлорном порошке. Когда этот запах доходит до нас, мне приходится прикрыть нос тыльной стороной ладони, что позволяет мне отсоединиться от Баннера.

Забывшись в этом мгновении, я не могу не думать, уж не галлюцинация ли все это. Может быть, все мои страхи и паранойи собрались во мне вместе с четырьмя таблетками, проникли в мою кровь и теперь проигрывают мой личный фильм ужасов в моей голове?

Вот только я люблю один-единственный тип ужастиков.

Когда пикапу удается наконец отсоединиться, он закидывает «Хонду Аккорд» на бортовой камень, и она катится дальше по мертвой траве.

Она останавливается в двадцати футах перед Баннером. В двадцати футах и восьми или десяти дюймах от меня, потому что я стою чуть позади него.

Покачивая головой – нет, нет, – я обхожу Баннера, чтобы быть уверенной в том, что я вижу то, что мне хочется видеть меньше всего. Папаша за рулем. Головы у него нет. Из пенька шеи все еще хлещет кровь. Его руки с волосатыми пальцами, точно такие как у Памелы Вурхиз, ухватились за обрубок шеи, словно чтобы остановить происходящее, вот только… одна из его дурацких пышек в белой пудре все еще надета на его большой палец.

Пышка – всего лишь незначительная деталь, которой я пытаюсь придать какой-то смысл, чтобы не нужно было вникать в целое, я все это знаю, Шарона. Я знаю, знаю, знаю.

– Нам пора… – начинаю я, не договаривая до конца: «ехать к Эди».

Стоит мне только вспомнить ее имя, как периферическим зрением замечаю какое-то движение слева, в самом углу моего левого глаза, оно движется и корчится, как червь, и исчезает из поля зрения.

Поначалу я думаю, что это Эди пробирается через изгородь, посаженную Харрисоном, чтобы школьники не выходили на оленью тропу. Но пруфрокские детишки десятилетиями приходили в школу именно таким путем. Перед первым звонком эта сеточная загородка раскрывалась, как клапан, как вход в индейскую палатку, описанную в иллюстрированном фолианте про коренных американцев.

А Баб и Джо Эллен – помощники шерифа, а не няньки, но все же если шериф попросит их взять его дочку в офис и приглядеть за ней, то она там и окажется.

А не здесь.

Но (я осмысляю то, что я только что типа видела, пытаюсь осмыслить его во что-нибудь, похожее на реальность) если через живую изгородь и вправду перебрался какой-то ребенок, то была ли у него, у нее, у них пышная копна волос на голове?

Я открываю рот, чтобы перекричать эту мать у внедорожника, чтобы наполнить Плезант-Вэлли моим голосом, моим страхом, таким громким, что он может перевалить через плотину и устремиться вниз, в Айдахо, но я накрываю рот ладонью. Не для того, чтобы пресечь звук, рвущийся наружу, а чтобы зафиксировать на месте мою челюсть.

Потому что я помню.

Но… она может выйти на берег, углубиться в сушу?

Но, может быть, это и не Стейси Грейвс.

Может быть, может быть. Это никакая не Стейси Грейвс. Она и не может быть Стейси.

– Ч… Ч… Чаки, – удается мне выдавить из себя, это о малой форме, потому что злобная куколка из фильма – это нечто такое, что я могу осмыслить, с кем я могу иметь дело, кого могу понять.

– Что, кто? – говорит Баннер, водя своим пистолетом во все стороны.

Но невозможно видеть все одновременно. Это одно из правил. Вот что так замечательно и так ужасно.

Еще одно правило: в один момент времени убийцу может видеть только один человек.

В этом случае происходящее еще недостаточно реально для того, чтобы вызывать артиллерию. В этом случае происходящее может быть продуктом страха одной девушки, который искажает реальность.

Пытаясь успокоиться и не привлекать к себе внимания, я отступаю в изгородь, чтобы исчезнуть из вида, но, нащупывая за своей спиной проход в изгороди, я чувствую – или мне кажется, что чувствую, – как Майкл берет меня за руку.