Проклятие Озерной Ведьмы - Джонс Стивен

Он мгновенно начинает кашлять и кашлять. Спустя несколько секунд такого кашля, который, как я думаю, идет из самой его души, тонкая ниточка рвоты начинает тянуться из его рта все ниже и ниже, почти касается земли. А ведь это место обещало стать лучшей моей площадкой для курения.

– Прелестно, – говорю я ему.

– Думал, это… поможет, – говорит он, дыхание у него снова становится сухим.

Я забираю у него сигарету, подношу ко рту, делаю глубокую затяжку, холодный жар вихрится в моей груди, такой черный и замечательный.

– Вероятно, что-то по-настоящему плохое, – говорю я Баннеру.

Он кивает, фыркает, снова кашляет в руку, потом говорит:

– Эди с… она в офисе.

– Взял с собой дочь на работу?

– Устроил для дочери безопасный день, – говорит Баннер. – Но Джо Эллен и Баб должны выполнять работу помощников шерифа, ты знаешь – не…

– А не заниматься бебиситтингом.

Баннер кивает, его лицо – сплошные морщины, очевидный вопрос прямо в его умоляющих, страшащихся произнесения этих слов глазах.

– Ты хочешь попасть в «Убийцы-бебиситтеры», – говорю я, перехватывая инициативу. – Это первоначальное название для «Хеллоуина».

– Ты никогда не останавливаешься, да?

– Или «Когда звонит незнакомец», верно? Звонки делаются из того же дома, знаешь это? Тысяча девятьсот семьдесят девятый, спустя год после выхода «Хеллоуина». Но короткометражка, на которой он был основан, появилась даже раньше.

– Меня это не колышет, Джейд.

Это чуток добавляет серьезности в ситуацию.

– Значит, ты хочешь, чтобы я посидела с ребенком, и знаешь, что я соглашусь, – говорю я ему. – Но это что – не могло подождать еще двадцати минут?

Он поворачивается на гудок с полосы запрещенной стоянки, но здесь, где прежде было лучшее место в мире для курения, мы видим только листья и ветки. И Майкла Майерса.

– Просто… – говорит он, вытирая рот тыльной стороной ладони, а потом разглядывая ее, словно в неуверенности: что ему делать с остатками блевотины. – Баб и Джо Эллен, мне нужно, чтобы они были…

Вместо того чтобы закончить, он поднимает глаза.

Я поворачиваюсь в ту сторону, куда смотрит он.

– Держи свою сигарету там, – говорит он, отводя мою руку.

Дым над нашими головами остается неподвижным. Я закрываю глаза, чтобы хорошенько прочувствовать его.

– Древесный дым, – говорю я, мои слова – воздушный шарик, из которого сочится ледяной страх. – Ах нет. Нет, нет, нет. Только не говори мне, что в этом гребаном лесу новый пожар.

Когда национальный заповедник Карибу-Тарги горел или пытался гореть в последний раз, мне пришлось взломать пульт управления плотины, чтобы поднять уровень воды. А в тот раз, когда он горел в шестидесятые, мы до этого на занятиях не дошли.

А может быть, стоило.

– Туристы из лагеря или бойскауты? – спрашиваю я.

– Сет Маллинс, – мгновенно отвечает Баннер.

– Охотинспектор?

Баннер кивает:

– Он… плохо относится к этой истории. Про Фрэнси.

С декабря 2019 года, когда его жена спустилась с гор вместе с Рексом Алленом и начала поиски Мрачного Мельника, Сет Маллинс обследовал деревья вдоль хайвея, он искал белый «Бронко». Пока он нашел только «Гран-при» моего отца, полученный по окончании школы, это случилось на подъезде к плотине, он увидел там шестнадцатифутовый кемпер семидесятых годов выпуска «без удобств», как тогда говорили, еще он нашел две браконьерские стоянки, одна из которых оказалась лагерем торговцев в розницу, а еще – так он говорит – даже набрел на древний лесной домик Ремара Ланди на полпути в горы.

Но тела жены так и не нашел.

– Значит, он воспринимает это не очень хорошо, – говорю я очевидное.

– Нам пришлось по рации связаться с рейнджерами, попросить, чтобы они соединили нас с ним, – говорит Баннер. – Они сказали, что он поселился в одной из этих пожарных вышек, каждый день плавал в озере, жил как Джеремайя Джонсон или кто-то в этом роде. Башню, на которой случился пожар, он поджег, пока я с ним разговаривал по рации. Он мне сказал, что делает это, что он типа смотрит, как это делают его руки.

– Сжигать то сооружение, с которого ты должен сообщать о пожаре, – говорю я. – Мне нравится.

– Но только если не загорается лес.

– Это любовное письмо к Фрэнси.

– Это письмо ненависти к ней за то, что она мертва.

– Думаешь, он остался в этой башне?

Баннер пожимает плечами:

– Я его видел недели две назад. Он отрастил бороду… Я думаю, это борода скорби. А волосы у него пандемичные – сто лет не стрижены.

– Бороды ведь могут гореть, да? – говорю я, думая вслух. – Он может весь покрыться рубцами.

– Это не кино, Джейд.

– Если сегодня сходишь в лес, то тебя там ждет куча сюрпризов, – чеканю я, а потом, когда Баннер внимательно вглядывается в меня в ожидании, добавляю: – «Ритуалы», семьдесят седьмой год. Другое название: «Избавление 2». И черт меня побери, если это не кино.

– Ты все еще делаешь это?

– У чувака из фильма есть борода. И у него типа приступ буйства.

– Лета знает это кино?

– Куда важнее, знает ли она о Хетти и Поле?

– И Уэйне Селларсе. – Баннер не возражает, он готов к сотрудничеству. Судя по его тону, все три из этих упомянутых мертвых тел им уже списаны. – И ты до сих пор не сказала мне, как ты узнала про Терри.

– Терри?

– Это лошадь Уэйна Селларса.

– Никогда не слышала о лошади с такой кличкой.

– Это сокращенное от Терранс, – говорит Баннер. – Так ты говоришь, в этой записи с дрона есть и еще кое-что?

– Ты говоришь, как он.

– «Он»?

– Твой предшественник.

– Рекс Аллен?

– Харди. Он как-то раз задал мне точно такой же вопрос. Как я узнала о том, что случилось с этим голландским пареньком и его подружкой.

– С тем, которого Лета нашла на моей вечеринке в школе?

Вот так, я вернулась на прежнее место, костер готов вот-вот погаснуть. Лета на мелководье с телом, и ей кажется, что она может вернуть его к жизни.

Вроде оттуда все и начинается.

– Там была подружка? – спрашивает Баннер. – Я думал, что, кроме парня, там и не было никого.

– Морозилка Иезекииля, – говорю я, показывая губами на озеро.

А вот чего я не договариваю: эта блондинка теперь там, на глубине, рядом с моим отцом. Как и Стейси Грейвс, если большая бледная рука на ее щиколотке и в самом деле была рукой Иезекииля.

«Мне очень жаль, – говорю я голландской девушке и Стейси Грейвс. – Я надеюсь, что он гораздо мертвее вас обеих». Неужели так оно и есть? Мой отец в озере, все, чем он может там заниматься, – это искать бутылки из-под пива на дне – может, в них осталось еще хоть сколько-нибудь.

И его, я думаю, больше интересовали бы те, кто в возрасте Стейси Грейвс, а не той голландской девушки.

– Ты чего делаешь? – спрашивает Баннер.

«Смотрю на мир с закрытыми глазами», – не отвечаю я ему.

Я не знаю, буду ли я рассказывать об этом Шароне.

Вероятно, нет, не буду.

Я что говорю – я ведь с семнадцати лет разговариваю с психологами и психотерапевтами. И одно я четко усвоила: им нельзя говорить ничего такого, отчего они начинают постукивать авторучкой по нижней губе и говорить «интересно», после чего перед нами открывается пространство для «обсуждения» и «проработки».

Не могу ли я закупорить это в бочку, укатить ее в погреб и забыть о ней и ее содержимом? Бога ради? Пока ты говоришь о таких вещах, они остаются живыми и происходят, тогда как «мертвый и похороненный» есть то, чем он и должен быть.

Это из зомби-фильма 1981 года, Алекс.

Отчего мой ученик «Алекс» оглядывается, черт побери.

Тогда Алекс Требек. «Похоронены, но не мертвы» – зомби-фильм 1981 года, «Требек». Произносится ритмично, как ранний Джеймс Бонд.

– Нет, я не хочу, чтобы лес горел, – уныло сообщаю я Баннеру, будто он об этом и спрашивал, будто я закрыла глаза, чтобы помолиться об удачном тушении пожара. Не знаю. Наверняка случались вещи и поглупее.