Проклятие Озерной Ведьмы - Джонс Стивен

Прости меня, Пруфрок.

Я раз за разом повторяю эти слова Шароне и на кладбище, но я даже не уверена, слышите ли вы их, мистер Холмс, или вы просто постукиваете резинкой своего карандаша по новой пачке экзаменационных вопросов в ожидании, когда я отойду от вашего стола, когда я, бога ради, закрою рот и перестану говорить о резне там, резне здесь. Мои слова спотыкаются друг о друга, глаза у меня горят, пальцы сжаты в кулаки, потому что все так важно, так важно.

Правда, сэр?

Я думаю, мне просто хотелось, чтобы кто-то меня выслушал.

Вот я и сказала, что хотела.

Ты довольна, Шарона?

По крайней мере, в своей голове я честна. Но стоит мне только открыть рот, как все становится сложнее.

– Два, – снова говорит Эди, словно все еще гордится своим знанием.

– Два, – говорю я, подтверждая, что ей есть чем гордиться.

И неважно, что мы считаем тела.

Я возвращаюсь к своему самонаказанию содержимым папки.

После фото Рекса Аллена и Фрэнси тут есть фотографии крупным планом обычно с приложенной линейкой, чтобы были ясны размеры. Номерной знак и идентификационный номер «Бронко», один бог знает зачем, может быть, для того, чтобы улики не вызывали ни малейшего сомнения, чтобы соответствовали каким-нибудь документам, я этого не знаю. Пряжка ремня безопасности Аллена все еще в защелке. Отвислая челюсть Фрэнси и кожа лица, на которой и висит челюсть. Полицейская рация. Счетчик пробега, рядом с ним все та же линейка. Пятна масла или черной краски на снегу и… обледенелый белый след… босой ноги?

Я извлекаю эту фотографию из папки, проверяю, не смотрит ли Эди в мою сторону, вглядываюсь в снимок.

Мороз далеко не лютый, но все же кто ходит босиком в октябре на высоте восемь тысяч футов?

Рядом с этим отпечатком тоже лежит линейка. Длина стопы около десяти дюймов.

Мне это почти ничего не говорит.

Я начинаю засовывать эту фотографию на ее место, но вдруг чувствую, что не могу с ней расстаться.

– В жопу! – говорю я и вытаскиваю верхний ящик из стола Баннера.

В нем лежит деревянная линейка – она лежит там, вероятно, со времен Дона Чэмберса. Но дюймы всегда остаются дюймами.

Я вытаскиваю ногу из тюрьмы ее туфли на высоких каблуках, опускаю линейку на сиденье и ставлю ногу рядом с ней.

Чуть-чуть не хватает до десяти дюймов. А большинство моих туфель имеет размер 8,5 дюйма.

Означает ли это, что на фотографии отпечаток женской стопы?

– Чьей? – говорю я, возвращаясь в начало отчета.

– Чьей, – повторяет Эди, маленькая совка, не отрываясь от своего занятия.

Я смотрю мимо нее в окно.

Огонь представляет собой длинного оранжевого червя, ползущего по вершинам деревьев.

Это может стать нашим концом, верно? Неплохо пожили, но времени прошло многовато – земле пора встряхнуться, освободиться от нас. Глен Хендерсон и Тобиас Голдинг никогда не должны были заявляться сюда в поисках руды, плотину никогда не следовало строить. Никогда не следовало позволять речке Индиан затапливать долину.

Мой отец никогда не должен был смотреть над костром на мою мать, а потом брать ее за руку и уводить в один из домиков в Кровавом Лагере, чтобы зачать там сердитую маленькую девочку, которая уже к семнадцати годам успела израсходовать столько подводки для глаз, сколько другие не расходуют за всю жизнь.

Но Шарона говорит, что я не должна себе позволять думать о такой херне.

Что случилось, то случилось, а раздумья о том, что события могли бы развиваться иначе, только наводят на мысль, что все пошло не так, как должно было бы пойти. Нет никакого другого пути «лучше», настаивает она своим мягким, утешительным, сочувственным тоном.

Такие слова говорят те, кто вырастает в такой атмосфере, в какой выросла она.

– Должно быть мило, – говорю я ей, переводя глаза на Эди, потому что не хочу, чтобы она подражала моему тону, заражалась моей горечью.

Она вся погрузилась в рисование.

Я начинаю закрывать папку, чтобы положить ее туда, где она лежала, а могла бы делать вид, что ничего не знаю, вернуться к своим обязанностям учителя истории, но… я ведь еще просмотрела не все фотографии. Мое наказание еще не закончилось. И каким бы глупым это ни казалось, я чувствую себя так, будто я в долгу перед этими фотографиями. Словно я совершу несправедливость, если не просмотрю их. Оставлю какую-то их часть на морозе.

Будучи девочкой, которую и саму оставили на морозе и которая чуть не умерла от этого, я достаю фотографию с отпечатком стопы, будучи уверена, что под ней будет лежать фотография с отпечатком другой ноги.

Это тело номер три.

Я резко втягиваю в себя воздух.

Это тело было мертво задолго до Аллена и Фрэнси, это видно по тому, как оно отощало, как разложилось.

И все же как сочетается эта чернота с белым следом на другой фотографии? Ведь это след от него… от этого тела, верно? Не след, а чернота, которая, как я думаю, происходит из крови… или из испортившейся бальзамирующей жидкости?

Произнеси уже, наконец, это слово, Джейд: зомби.

Я захлопываю папку, отталкиваю ее от себя.

Но я понимаю, конечно, что должна броситься за ней, схватить ее, не дать ей упасть на пол, чтобы Эди не дай бог не увидела эти мертвые лица, вспоротые грудные клетки, обезглавленных зомби.

Я хватаю папку.

Эди и бровью не ведет. Тетя Джейд опять сходит с ума – дело привычное.

Я стою так, будто все мои движения не случайны, выравниваю папку на столе и аккуратно кладу ее на стопку справа от календаря, подальше от дивана.

И в этот момент я вижу, что написано на другой папке, которая была той самой папкой, пока по электронной почте не пришло анонимное письмо от Лемми.

На ярлычке этой папки одними массивными прописными буквами напечатано: Тифф хорошо ведет дела.

«Пятница 13-е».

Я с трудом сглатываю слюну, звук громко отдается в моих ушах.

Что скрывает от меня Баннер? Я вполне могу понять его – зачем ему обнародовать тот факт, что кто-то притащил из-под плотины мертвое тело, а потом открутил мертвецу голову – это же Пруфрок, – но… что-то случается в этот святейший из всех святых дней, и первый звонок не мне? Неужели персонажи «Пункта назначения» не отправляются к гробовщику Тони Тодду, когда им нужно побольше разузнать о смерти? Может быть, я больше и не играю в слэшеры, но последний раунд не выбил все знания из моей головы.

Но нет. Хорошо, что он не позвонил мне по этому поводу.

Иначе я бы оказалась вовлеченной в это дело.

Но это случилось две недели назад? Или, если точнее, семнадцать дней? Означает ли это, что если бы Баннер сказал мне об этой папке «Пятница 13-е», то Хетти, Пол и Уэйнбо остались бы живы?

Я ненавижу быть самой собой.

В особенности еще и потому, что знаю: я открою и эту папку.

Теперь Эди рисует, напевая что-то себе под нос, а это значит, что она будет занята еще минуту, не подкрадется на цыпочках, не заглянет мне через плечо.

Я снова усаживаюсь в офисное кресло, которое верещит под моим весом, беру папку «Пятница 13-е», словно это еще одно взрослое дело, как налоги и счета, которое мне нужно закончить.

Неужели начальная страница будет от родителей некой «Энни», сообщающей, что она приехала сюда, на Кристальное озеро, чтобы поработать поваром, но пока в отеле так и не объявилась? Неужели здесь Псих Ральф призывает кару небесную? Неужели Баннер специально оставил это мне. Как наживку? Нет ли тут волоска, приклеенного к папке скотчем, что сразу выдаст меня?

А не все ли мне равно?

Я покашливаю для прикрытия, быстро открываю папку, словно это упаковка лейкопластыря.

Это кладбище.

Обычно я бываю там два раза в неделю, но в последние две недели – зимняя сессия, прошу прощения, мистер Холмс.

– Какого черта? – вырывается у меня изо рта.

– Какого черта? – попугайничает Эди, воспроизводя звуки, но не осознавая их смысла.

Это же раскопанная могила.

Я перекладываю несколько листов, основная часть снимков места преступления – крупный план сторон этой новой дыры.