Жатва. Том 1 (СИ) - Мичурин Артем

— Чего — Шогун вас дери — надо?! — проревел он, зыркая из-под кустистых бровищ, и хотел добавить что-то ещё, но я его опередил:

— Инквизиция, открывай.

Эффект оказался настолько мощным, что я сам несколько растерялся, но быстро взял себя в руки и по-хозяйски вошёл вслед за пятящимся и отбивающим поклоны трактирщиком. Внутри было темно, свет шёл только от лампы в руках радушного хозяина, а моё лицо наполовину скрывал капюшон.

— Догадываешься из-за чего я здесь?

Трактирщик — пузатый лысеющий мужичок — вытаращил глаза и задохнулся от распирающих его оправданий:

— Я... Пресвятая Амиранта... Клянусь, я не прикоснулся к его душам. Ну, разве что к одной. Только для вида! Исключительно! Мне пришлось подыграть, чтобы спровадить его в комнату, а самому тут же побежать за стражей. Я сделал всё, как велит мой долг законопослушного гражданина. Я чист... Чист перед церковью и законом.

— Это мне решать. Где мальчишка?

— А он в караулке! Я, как уже говорил, первым делом побежал за стражей. Они пришли и по моей указке арестовали душегуба! Да-да. Всё по закону.

— Очень хорошо. Где караулка?

— В центре деревни. Такое кирпичное здание с колоколом на перекладине. Вы его наверняка проходили по дороге сюда. Вы же из Шафбурга к нам?

— Душу, — протянул я руку ладонью вверх. — Сейчас же.

Трактирщик замялся, но не посмел перечить:

— Да, разумеется. Я только... Я схожу принесу.

Вернувшись, он сжимал в кулачке своё сокровище, и при этом как-то странно на меня таращился. Неужто столь краткий перерыв в моральном прессинге дал этому скудному мозгу время поработать?

— Так вы из Шафбурга? — остановился он в трёх шагах от меня, не спеша расставаться с душой. — Я прав?

— Из самого Швацвальда. Дело серьёзное, на контроле лично герцога.

— О! Стало быть, с вами гвардейцы? Буду рад разместить всех крайне недорого.

— Я один.

— Высокопоставленный Инквизитор Её церкви путешествует без охраны в такое неспокойное время?

— Многовато вопросов для законопослушного гражданина, — попытался я вернуть себе тотальное доминирование, но на сей раз трактирщик не стушевался:

— Не сочтите за дерзость, но... Могу я взглянуть на вашу грамоту? Простая формальность. Хочу лишний раз убедиться, что всё в порядке и наш покой в надёжных руках, — расплылся он в заискивающей улыбке.

— Хм... Похвальная бдительность, — сделал я шаг вперёд, откидывая полу плаща, но вместо грамоты из-под неё появился меч.

Поднятая трактирщиком лампа на секунду осветила моё лицо. Он коротко вскрикнул и даже успел выставить вперёд руку, защищаясь, но это не помешало фламбергу опуститься на лысеющую голову и, прочертив алую полосу от морщинистого лба до седых мудей, воткнуться в пол. Из разрубленного, но все ещё стоящего на ногах тела полилось. Потроха быстро нашли выход, шмякнулись в разрастающуюся лужу и поползли в стороны. А потом и сама туша осела сверху. Лампа, упав, разбилась, горящее масло побежало к накрытому скатертью столу.

Я забрал обе души и продолжил свою экскурсию по этой гостеприимной деревушке. Следующий объект культурного наследия нашёлся без труда. Кирпичная караулка с колоколом — настоящая жемчужина местной архитектуры. Внутри были четверо, не считая торчащего в клетке виновника торжества. Ребята сидели за столом и праздновали весьма довольные уловом. Отношусь с пониманием.

— Не двигайтесь и останетесь целы, — с порога предложил я взаимовыгодный вариант, но недальновидные партнёры даже не стали его рассматривать. — Да и хуй с вами.

Первый лишился ноги, едва выставив её в мою сторону. Второй получил мечом по лицу и отправился визжать под стол. Третьего пришлось банально заколоть, а четвёртому удалось эффектно отрубить руки.

— Ты, — указал я на одноногого, — выпусти мальчишку. Живо!

На сей раз партнёр оказался более договороспособен — быстро учатся — и, сняв связку ключей с пояса заколотого, поскакал к клетке.

— Где души? — обратился я к безрукому.

— Что?! — пропищал тот сквозь слюни и сопли, таращась на свои культи.

— Души верни, инвалид.

— Они их под полом спрятали, — отвесил Волдо одноногому пинка и, вооружившись трофейным топором, приподнял половицу. — Есть!

— Хватай свои шмотки и валим.

— С радостью.

К моменту нашего отъезда багрянец предрассветному небу придавал уже не только Рутезон, но и основательно занявшаяся пожаром деревушка. И это было красиво.

Глава 28

«Что радует тебя больше всего?» — такой вопрос однажды задала мне юная особа, которой я доверял. Как сейчас помню, у меня в руках была стальная кружка с пятидесятиградусным самогоном степени очистки «слеза осиротевшего ребёнка», а у неё — довоенный балисонг с титановыми рукоятями и клином из порошковой стали запредельной твёрдости, который я выменял на двух рабов. «Только не говори, что тишина» — засмеялась она, повернув лежащую на моих коленях белокурую голову и глянув снизу вверх такими любящими голубыми глазами. Я отхлебнул из кружки и, сделав жизнеутверждающий «а-а-ащ-щ-щ», ответил, что это, разумеется, геноцид. Я солгал. Просто, не хотелось разрушать образ, который она избрала примером для подражания. Геноцид — штука классная, глупо отрицать, но есть кое-что получше. Кое-что, доставляющее больше удовольствия. И это — собственная правота. Так ли уж часто мы бываем правы, м? Вовсе нет, если подумать. Скажу больше, наша правота — исключение из правил. Да, и именно поэтому она нас так радует. В мире, любом, слишком много хаоса, чертовски сложно предугадать, как будут развиваться события. И когда мы оказываемся правы, хочется кричать на весь мир: «Я же говорил!!! Я говорил, мать вашу ети, сосите хуй, ахахахаха, ну и кто теперь уебан, кто уебан!!!». Нда... Собственная правота — она, как чёрная икра на крестьянской свадьбе, как спор об экзистенциальности русской культуры посреди кабацкого разгула, как жемчуг в свином говне. Собственная правота, пусть даже единовременная, наделяет нас некой первородной силой. Мы ощущаем свою сопричастность к... Божественному? Да, пожалуй. Есть только одна загвоздка — наша собственная правота должна быть хоть кем-то признана.

— Ничего не хочешь сказать мне? — попытался я завязать разговор с молчащим всю дорогу Волдо.

Тот тяжело вздохнул и после долгих колебаний, наконец, утвердительно тряхнул башкой:

— Да. То есть... Ну, не то, чтобы прям хочу. Мне нужно подобрать слова.

— Подобрать слова? Эти стражники тебе яйца оторвали? Просто признай, что был неправ. У мужиков так принято. Косячишь — признаёшь за собой косяк, угу. Раскаяние — первый шаг к искуплению.

Пацан довольно-таки дерзко усмехнулся и помотал головой.

— Что? Я тебя рассмешил?

— Вы же не признание моих косяков хотите услышать. Вы хотите от меня признания, что вы были правы, во всём.

— Не вижу разницы.

— Но она есть. И да, вы были правы, я не выживу без вас. Сколько я протянул, полночи? Утром меня отправили бы в Шафбург, а там бы вздёрнули. Ну или сожгли бы. Я же подмастерье колдуна. Это чудо, что вы пришли за мной. Сидя там в клетке, я молился всем богам, которых знаю. Молился именно об этом. Наверное, потому, что больше молиться было не о чем. Никто, кроме вас, не помог бы. И вы пришли. Знаете, когда дверь распахнулась, и вы переступили порог с мечом в руке, я едва удержался чтобы не упасть на колени. И вы даже не представляете, насколько безразличны мне были судьбы всех детей вместе взятых. Да, я не герой. Собственная шкура мне дороже чего угодно. Так было всегда, но я это отрицал. Я врал себе. Есть ли что-то более позорное? Сейчас мне стыдно за это. И на счёт матери вы тоже не ошиблись. Она была мне в тягость, и я был зол на неё за отчима. Я прервал её никчёмную жизнь из жалости, но из жалости к себе. И даже с Люси вы попали в точку. Грязные домогательства, да. Мы с Грегом донимали её как только могли, буквально проходу не давали. Однажды мы встретили её по дороге к пруду, начали, как всегда, издеваться, дразнить, задирать подол прутьями. Довели до слёз. Она побежала, мы следом. Возле пруда было мокро, Люси поскользнулась и, падая, ударилась головой о камень. Увидев кровь, мы испугались и удрали. Мы думали, что она погибла. Но нет. Люси была ещё жива и сумела проползти почти до дома. Она истекла кровью на самой околице. Помоги мы ей и, возможно, Люси осталась бы жива. Но мы не помогли, и никому ничего не рассказали. Это стало нашим грязным секретом. Ну что, довольны? Я мразь, — пожал Волдо плечами, будто признал, что не помыл за собой посуду. — Так ведь?