Проклятие Озерной Ведьмы - Джонс Стивен

– Тебе уже далеко не семнадцать, – сочувственно говорит она мне эти очень лечебные слова.

На некоторых сессиях я даже вроде как верю ей.

По крайней мере, пока не пытаюсь удержать карандаш пальцами правой руки. Пока, нанося старую подводку для глаз, я вдруг не проникаюсь желанием продолжать и продолжать, сделать глаза еще темнее, чтобы у Харрисона были основания отправить меня домой, не продлевать мой контракт.

Мне нужно рассказать ему об одном из его предшественников, который гребет вдоль пристани в невидимом каноэ, как в лучшей из шуток. И как сын мертвого директора был выпотрошен под нашим большим неоновым озером Индиан, когда появился в последний раз.

Уточнение: в последний, после которого не бывает следующего.

«Челюсти» могут иметь кучу сиквелов, но для Пруфрока хватило и одного-единственного.

И я делаю всегда одно и то же и знаю об этом: пытаюсь залезть в этот мешок для трупов, застегнуть на нем застежку-молнию.

Я должна стать лучше.

В тюрьме, убивая время день за днем, год за годом, отбывая свой срок, я могла бы поразмышлять, поспорить сама с собой на какие угодно темы в своей камере или во дворе – печальная Джейд, Джейд-жертва.

Но таков мир. Здесь ты должен участвовать. У людей есть ожидания – их обязанности, их ответственность. Как бы то ни было, говорю я себе, ты и без того с августа занимаешься этим, разве нет? После почти девяти недель я могу просто включить автопилот и идти вдоль берега следующие пятьдесят минут.

Только мой долг перед ними больше.

Двое из их детей отсутствуют без всяких объяснений вот уже две недели – две недели и один день, если считать сегодня. В любом другом городе, когда пропадают двое подростков, когда они, вероятно, убегают вместе, их цель состоит в том, чтобы проверить, как далеко им удастся уйти.

В Пруфроке если кто-то опаздывает на десять минут, то вы вглядываетесь в тени, в окна, в двери, потому что это опоздание может означать, что все начинается сначала.

Только это невозможно. Я этого не допущу.

Несмотря на бормочущие голоса в коридоре, в фойе, в «Дотсе», несмотря на то что всем наплевать, в какой конкретно день они пропали, просто какой-то день, а какой – не имеет значения. Хетти и Пол были вынуждены отправиться на поиски Йена, младшего братишки Хетти, верно? Они получили какое-то известие от отца, который объезжал дорожку, на которой происходили все объятия-расставания, и сорвались с места так быстро, что их карандаши до сих пор стоят на их столах. Или? Или они воспользовались преимуществом паники, возникшей в конце недели, чтобы убежать в Бойс, куда они всегда собирались, если верить их словам. Или в Сиэтл, в Лос-Анджелес, Солт-Лейк-Сити, в Денвер. Если ты в семнадцать лет живешь в Пруфроке, тебя непременно зовут огни больших городов, разве не так?

И меня ничуть не задевает то, что она мне ничего не сказала.

Если ты собралась бежать, меньше всего тебе хочется, чтобы твоя старшая подруга, на которую ты равняешься, вцепилась в тебя, и обнимала, и обнимала, а потом засунула пятьдесят долларов тебе в карман.

Предполагается, что ты, разбитая, уедешь на этом мотоцикле со стреляющим двигателем, уедешь в куртке твоего бойфренда. Разбитая, но не сломленная, к чему ты можешь вскорости прийти, если задержишься здесь надолго. Наглядный пример: мои сессии с Шароной. «Сообщество психологического консультирования» – часть моего обещания, означающая, как я думаю, что силы, которые думают, что я стану Томми Джарвисом в конце «Последней главы» и учинить Мэнди Лейн и Синнамон Бейкер в одном флаконе на теле школьника.

Но вот чего они не знают: на самом деле я – Нэнси из «Воинов сна».

Я выжила, а теперь я вернулась, и на каблуках, черт побери, и спасибо.

Восемь лет назад в озере я видела, да, сыпавшиеся в воду имена и даты истории Айдахо. Но я нашла их в тюремной библиотеке и проглотила эти страницы, как Фрэнсис Долархайд, и теперь все эти имена и даты во мне.

Я унаследовала к тому же ваши старые тесты и загадки – вы это чувствуете на небесах? Да и слышите ли вы меня вообще за гудением маленького двигателя вашего сверхлегкого самолета? Все ваши записки по-прежнему написаны вашим аккуратным почерком даже с маленькими галочками и дополнениями из ваших доработок за несколько лет. Это ведь не говорит об изменении истории, верно? Иногда ближе к вечеру я даже откидываюсь к доске после дневных трудов, и оглядываюсь в далекое прошлое, и рассказываю классу об искрах, которые прежде обитали в темноте долины, и эти искры были либо мечтатели, которые пытались выкопать из горы свое будущее, либо убийцы, пытающиеся спрятать свои жертвы. Иногда я даже понижаю свой голос до «костра» и рассказываю им о безымянном мальчике, брошенном семьей, когда озеро стало подниматься, и о старой местной традиции изготовления бумажных корабликов для него – пусть играет, пусть направляет их в яркость дня. Я рассказываю им про шошонов, которые прискакали на своих пегих пони, чтобы посмотреть на это новое озеро на их старой земле, про то, как они смотрели и смотрели, и как это смотрение метафорически призывало к войне, верно? А когда у нас хватает времени, я даже рассказываю им о гигантском осетре, а может быть, соме с тусклыми понимающими глазами, предположительно обитающем там, в Утонувшем Городе, о том, как плот с молодыми пиратами в шестидесятые годы в один волшебный день увидел эту рыбу на мелководье, и их сердца в тот день увеличились в три раза, и никто из них с тех пор не мог оторваться от Пруфрока, потому что если ты раз почувствовал волшебство этого места, то это место уже не отпустит тебя.

И да, я позволила им, если возникнет нужда, писать для меня работы, за которые они получат дополнительные баллы.

Это было что-то вроде обещания, сэр.

Губы у меня, возможно, онемели от лекарств, мои пальцы, может быть, дрожат от страха, но я прочту эти работы, если им это нужно, хоть посреди ночи. А если я крепко прижимаю к себе эти книги, то вам даже незаметно, что я нервничаю, верно?

Нужно просто набрать глубоко в грудь воздуха и держать, держать его там… а потом выпустить.

И еще раз.

Ты уже и без того опоздала, девочка, больше мы не можем откладывать.

Я поворачиваюсь на каблуке, вхожу в открытую дверь, губы у меня сомкнуты, и я начинаю урок истории, у них это седьмой урок в этот день, а я демонстрирую свое раздражение тем, что задержало меня, привело к опозданию.

Как и в прежние времена, я вся пропахла дымом.

Но я не сдамся. Это еще одно обещание.

Я кладу книги на стол и оглядываю класс, наконец, киваю и, как и всегда, украдкой кидаю взгляд в окно, не стоит ли там Майкл Майерс с угнанным универсалом, не ждет ли меня.

Но я тут же заставляю себя вернуться в класс.

Я только здесь и никак не в семьдесят восьмом.

«Дорогой мистер Холмс, – потихоньку, втайне, говорю я. – Я больше уже не изгой в самом дальнем углу вашего класса».

Теперь я стою перед ним.

В мое время какая-либо презентация по истории – в любом классе – состояла в том, что ты подходила к учительскому столу и бубнила-бубнила, перебирая свои каталожные карточки, будучи на сто процентов уверена, что все слышат дрожь в твоем голосе, чувствуют, что ты вот-вот готова разрыдаться.

А теперь у учеников есть слайд-шоу и онлайн-видео. Поскольку меня предупредили, чтобы я не позволяла им логиниться на моем компьютере – у них ловкие пальцы, столько всего могут наделать всего за несколько ударов по клавишам, – большинство из них приносит собственные ноутбуки, или планшеты, или телефоны. Я жду дня, когда кто-нибудь из них воспользуется часами для соединения с проектором.

И еще теперь можно не задергивать шторы, как в прошлом, как не нужно и приглушать освещение – в этом никакой нужды. Так что нигде не спрятаться, стоишь себе, словно связанная, у всех на виду в свете их наводящих тоску фар, прекрасно понимая, что балл твоего курса зависит от твоего умения, хотя случаются минуты, когда ты горишь желанием поскорее закончить все это, бога ради, даже наплевав на показатели академической успеваемости.