Доктор Акомуто Херовато к вашим услугам! Том 1 (СИ) - Батуридзе Женя

Он перевернул страницу.

— «Двухрядный шов по Альберти...» Классика. И надежно. Но почему ты ни слова не написал про альтернативу? Про возможность использования механического сшивающего аппарата? Ты должен обосновать свой выбор, а не просто констатировать факт. Переписать.

Кажется, я уже начал засыпать от постоянных прикапываний профессора, но вот он дошел до последнего листа.

— Послеоперационное ведение, посмотрим. «Антибактериальная терапия широкого спектра действия». Что за детские прописи? Какие именно группы антибиотиков? Почему именно они? Какова стратегия деэскалации? Ты предлагаешь стрелять из пушки по воробьям? Это не план, Херовато. Это сочинение на вольную тему.

Профессор Тайга отодвинул листы в мою сторону.

— У тебя еще есть сколько? — он будто бы спрашивал меня, но, быстро посмотрев на часы, сам ответил: — Целых 7 часов до начала твоей следующей смены есть. И до нее я хочу видеть перед собой не поэму, а четкий план операции. Иди.

Я молча забрал листы и вышел. В коридоре я прислонился к стене и выдохнул. Однако, что удивительно, я не был зол. Был усталый, голодный, немного смущенный, но больше всего заинтересованный. Хотелось узнать, кто же из нас: профессор или я победит в этой битве упрямости?

А ведь профессор не нашел ни одной хирургической ошибки. Он придирался к формулировкам, к академической полноте изложения. Тайга лишь играл со мной. И в то же время он был прав: я действительно не написал обоснование выбора ручного шва. Просто потому, что для меня это было очевидно, как дважды два. Но по протоколу он был абсолютно прав.

Я снова вернулся за стол. За окном уже потемнело, так что лишь редкий фонарный свет освещал ночную улицу. Я покачал головой. Этот старый лис… Он был великолепен. Он был не просто хорошим хирургом, он был Учителем с большой буквы. И я, Александр Николаевич Шпаков, известный на всю Россию профессор, сейчас сидел и, как нашкодивший студент, переписывал работу, чтобы угодить этому японскому гению. Сразу вспомнился мой наставник из университета. Кто знает, может мой сон взял его характер за основу и «вписал» в японскую тушку?

___________________________________________________

Справка:

Степень ургентности (или неотложности) означает насколько срочно нужно предпринять определенные действия или вмешательство, чтобы избежать серьезных последствий.

Двухрядный шов по Альберти представляет собой способ соединения тканей, в котором используются два ряда швов, обеспечивающие более надежную и герметичную заделку.

Стратегия деэскалации в хирургии - это процесс поэтапного снижения интенсивности или сложности вмешательства, чтобы избежать или уменьшить риски осложнений и добиться наилучшего результата для пациента.

Глава 8

Ординаторская была пуста, когда я начал вторую ходку в этот бюрократический ад. И если в первый раз я писал как хирург, то теперь я писал опять-таки как хирург, но которого собирается судить самый дотошный прокурор в мире.

«Где степень ургентности?» — Ах, так! Ну получите! Я расписал классификацию неотложных состояний в торакальной хирургии, даже сославшись на последнюю редакцию британского медицинского журнала, и четко обосновал, почему данный случай относится к наивысшей категории, требующей немедленного вмешательства в течение «золотого часа».

«Почему не написал про альтернативу?» — Извольте, профессор! Я посвятил целый абзац сравнительному анализу ручного шва и использования механических сшивающих аппаратов при травматическом разрыве пищевода. Не забывал и упомянуть и о риске дополнительной травматизации тканей аппаратом в условиях выраженного воспаления, и о большей надежности ручного контроля натяжения нити, и даже привел статистику послеоперационных осложнений из немецкого исследования трехлетней давности.

«Какие именно группы антибиотиков?» — Хо-хо! Я расписал трехступенчатую схему антибактериальной терапии: стартовую, с использованием комбинации цефалоспоринов третьего поколения и метронидазола для покрытия всего возможного спектра бактерий; затем — тактику деэскалации на основе полученных данных бакпосева и, наконец, критерии для перехода на другие формы.

Так прошел час. Потом еще один. И еще. Спина затекла и, кажется, превратилась в каменный столб. Даже глаза начали слезиться от постоянного напряжения, а желудок издавал такие жалобные звуки, что, казалось, вот-вот объявит забастовку и выйдет на пикет с плакатом «Требую борщ!».

Наконец, я закончил, встал, разминая затекшие мышцы, и побрел к кабинету профессора. Дверь была приоткрыта. Он сидел за столом и читал какую-то книгу. Тайга даже не поднял головы, когда я вошел, просто молча протянул руку, куда я и вложил свои труды.

На этот раз он читал еще медленнее. Иногда он останавливался, хмыкал, тер подбородок. Я стоял напротив и чувствовал, как по капле утекают остатки моих сил, а глаза вот-вот грозятся закрыться.

— Хм, — произнес он, дочитав. — Уже лучше. Прогресс налицо. Так еще и использовал зарубежные исследования. Похвально.

Победа! Неужто я победил? Теперь то профессор точно не найдет, к чему прикопаться.

— Но, — ледяным тоном продолжил Тайга, и моя робка надежда тут же скончалась, не успев и родиться. Он снова взял свою красную ручку. — Твой почерк. К концу документа он становится менее четким. Это признак усталости. Медицинский документ должен быть безупречен от первой до последней буквы. Что, если медсестра неправильно прочтет дозировку?

— Профессор, там нет дозировок, это план операции… — начал было я.

— Тише, Херовато, — прервал он меня, не повышая голоса. — Это вопрос дисциплины. А дисциплина, как известно, мать порядка. И еще, — он обвел один-единственный иероглиф. — Вот здесь. Ты использовал упрощенное начертание. Оно допустимо в бытовой переписке с остолопом по типу Танаки, но в официальном документе мы используем полный академический вариант. Это говорит о небрежности. Переписать.

И он снова отодвинул листы ко мне.

В тот момент я ничего не сказал. Я просто взял бумаги, поклонился и вышел. Но внутри меня бушевала буря. Это был уже не профессиональный спор. Это была чистая, незамутненная дедовщина! Тайга издевался надо мной, найдя единственные две вещи, не имеющие никакого отношения к медицине, и сделал их причиной для отказа.

Я вернулся в ординаторскую и буквально рухнул на стул. Ярость сменилась апатией. Сил не было даже на то, чтобы злиться. Хотелось просто лечь на пол и не двигаться до следующего утра. Хотя, судя по стрелкам часов, утро уже наступило.

— Херовато-кун? — раздался тихий голос Танаки. Он подошел ко мне с двумя стаканчиками кофе из автомата и упаковкой каких-то рисовых крекеров. Я даже не заметил, когда он успел прийти. — Ты что, всю ночь пробыл тут?

Я молча кивнул.

— И что профессор заставил тебя делать?

— План операции писать, — устало бросил я, прикрыв на секунду глаза. Надеюсь, что не засну.

— Может, бросить это дело? — неуверенно проговорил Танака. — Скажи, что ты устал. Он же не зверь все-таки, поймет.

Я посмотрел на него, потом на стопку испорченной бумаги. Бросить? Сдаться? После всего? Чтобы этот старый лис решил, что сломал меня? Чтобы Я спасовал перед какой-то бумажкой?

Нет. Ни за что.

Это был уже не просто план операции. Это была война. И я не собирался в ней проигрывать.

— Спасибо, Танака, — сказал я, открывая кофе. Сначала в нос ударил терпкий запах, а потом горячий, чуть горький напиток обжег горло и немного привел в чувства. — Я справлюсь.

Он покачал головой, но спорить не стал.

— Ну, как знаешь. Если что, у меня есть еще онигири с тунцом. Мама сегодня приготовила.

Я благодарно кивнул. Этот парень, при всей его суетливости, был на удивление чутким.

Третий заход я начал с чистого листа, во всех смыслах. Я отложил в сторону все свои знания и опыт. Я забыл, что я профессор. Сейчас я был каллиграфом. Что было немного сложно, ведь еще совсем недавно я в глаза даже не видел иероглифы. Однако внутри будто что-то вспыхивало, и рука, теперь уже правая (неужто я и впрямь амбидекстр, ха-ха!), как будто сама выводила каждую черточку, каждый изгиб. Я даже разделил текст на идеальные по размеру абзацы.