— Как я могу послать на верную смерть наших лучших генерала и стратега? Тайна мокрых простыней уйдет со мной в могилу, — и в подтверждение своих слов я приложил руку прямо к сердцу. Мальчишки облегченно выдохнули и снова вернулись в игру, кажется, совсем уже позабыв обо мне.
Я покачал головой и направился к дому. На веранде Хината, девчушка с двумя смешными хвостиками, пыталась научить кота Карупина сидеть, но тот явно был не в восторге от педагогических экспериментов и норовил цапнуть ее за палец. Я мысленно хмыкнул: кота я понимал. Сам бы цапнул, если бы меня пытались дрессировать после суток на ногах. Входная дверь была распахнута настежь.
— Херовато-кун, это ты? Наконец-то! А мы уж думали, тебя работа проглотила!
Навстречу мне из кухни выплыла одна из моих «матерей». Я называл ее тетушка Хару. Полноватая, улыбчивая женщина с круглым лицом и глазами-щелочками, которые всегда смеялись. Она была воплощением домашнего уюта и тепла. Именно она всегда следила, чтобы все были накормлены, и знала любимое блюдо каждого из детей.
— Проголодался, наверное? Садись, я сейчас тебе вчерашний ужин согрею.
— Спасибо, тетушка Хару, я не голоден, — солгал я, и мой желудок тут же предательски заурчал. На самом деле я был готов съесть слона, а потом еще и мамонта на закуску, но единственным моим желанием было добраться до кровати и провалиться в такой нужный сон. Мой мозг можно сказать уже рисовал идеальную траекторию падения на подушку.
— Как это не голоден? — всплеснула она руками, и я понял, что мой желудок (чертов предатель!) меня подставил. — Совсем себя не бережешь! Посмотри, на тебе лица нет. Весь зеленый. Ну-ка, марш за стол!
Спорить с ней было так же бесполезно, как и с профессором Тайгой или Натальей Львовной.
Но тут в коридоре появилась вторая хозяйка дома. Тетушка Фуми. Она была полной противоположностью своей подруги — высокая, худая, строгая, с пучком седеющих волос на затылке и проницательным взглядом. Если тетушка Хару была «сердцем» этого дома, то тетушка Фуми, без сомнения, была его «стальным позвоночником». Именно она управляла финансами, договаривалась со школами, решала все организационные вопросы и поддерживала дисциплину.
— Пришел, лодырь? — беззлобно проворчала она, окинув меня строгим взглядом, который, казалось, просвечивал меня насквозь. — Не успел порог переступить, а уже отдыхать собрался? У нас сегодня генеральная уборка и лепка гёдза на ужин. Работы всем хватит. Так что мой руки и присоединяйся.
Я мысленно застонал. После почти недели на ногах это звучало как изощренная пытка, придуманная лично профессором Тайгой для особо непослушных ординаторов. Мое тело требовало только одного — горизонтального положения, желательно, правда, не на операционном столе и не в гробу. Если честно, я даже внутри возмущался. Какая уборка? Какая готовка? Я тут постоянно жизни спасаю. Я заслужил отдых! Минимум неделю на Мальдивах, а не вот это вот все.
Но когда я посмотрел на уставшее лицо тетушки Фуми, на добрую улыбку тетушки Хару, я понял, что сейчас я не тот одинокий профессор Шпаков. Я старший брат в этой большой шумной семье. И здесь действовали свои законы: здесь каждый вносил свою лепту. И моя лепта, судя по всему, заключалась в том, чтобы лепить гёдза и отмывать дом от следов игр маленьких детишек.
— Хорошо, тетушка Фуми, — вздохнул я, и этот вздох, кажется, был слышен даже на соседней улице. — Что нужно делать?
На ее губах промелькнуло удивление, смешанное с одобрением. Очевидно, «старый» Херовато непременно начал бы ныть и отлынивать, ссылаясь на острую форму аллергии на домашние обязанности. И вроде бы мне было логично и дальше придерживаться такого образа жизни и не выделяться, но не мог я смотреть в эти добрые и такие усталые глаза и врать. Так что я лишь смиренно ждал указаний.
Меня отправили на второй этаж — разбирать старую кладовку вместе с Кайто. Кайто было семнадцать, он был старшим среди парней после меня. Молчаливый, серьезный не по годам, он с недоверием относился к моему внезапному преображению. Он-то помнил меня ленивым бездарем, который все свободное время проводил, уткнувшись в телефон.
— О, — протянул он, когда я вошел в заваленную хламом каморку, которая больше напоминала склад забытых вещей, чем кладовку. — Решил помочь? Неужто воробей наконец стал ястребом.
— Просто заткнись и дай мне вон ту коробку, — беззлобно ответил я, указывая на гору пыльных коробок, из которых торчали обломки игрушек и пожелтевшие журналы. — И постарайся не задохнуться от пыли, а то мне еще одного пациента на операционный стол не хватало.
— Кто бы говорил! — воскликнул Кайто, но все же весело хмыкнул.
Мы работали молча. Но, что удивительно, это было комфортное молчание, прерываемое лишь кряхтением и шорохом старых вещей. Я разбирал этот хлам с такой методичностью, что удивляла даже меня самого. Старые журналы — в одну стопку, сломанные игрушки — в другую, то, что еще можно было починить, — в третью. И я работал настолько быстро и эффективно, что вскоре Кайто перестал язвить и начал просто молча подавать мне вещи, с неприкрытым удивлением наблюдая за моими действиями. Его глаза, обычно смотрящие на брата с презрением и скрытой грустью, теперь светились неподдельным любопытством.
В какой-то момент он протянул мне старую, пыльную фотографию в рамке. На ней были две молодые, улыбающиеся женщины, Хару и Фуми, и между ними стояли двое мужчин в форме, видимо, их покойные мужья. Они обнимались и радостно смотрели в камеру, а на фоне красивыми лепестками опадала сакура.
— Тетушка Фуми не любит, когда видят это фото, — тихо сказал Кайто, его голос был непривычно мягким. — Говорит, что прошлое нужно оставлять в прошлом. Но иногда я вижу, как она достает его и смотрит.
Затем Кайто дал мне еще один снимок. Эта фотография уже была снята напротив приюта. Посередине опять стояли тетушки, уже чуть постаревшие, но все такие же улыбчивые, а рядом с ними была целая орава детей разных возрастов. И там я вдруг узнал себя. Точнее, Херовато. Еще совсем маленький, он смотрел в камеру, чуть улыбаясь, и крепко держал за руку тетушку Фуми.
Я долго смотрел на эту фотографию. На этих сильных женщин, которые, потеряв все, посвятили себя чужим детям. На этих детей, брошенных, никому не нужных, но нашедших здесь семью. И на себя — мальчика с серьезными, испуганными глазами. В тот момент я почувствовал нечто странное, но не смог понять, что это, потому что тетушка Хару с первого этажа кричала поторапливаться.
Закончив с кладовкой, мы спустились на кухню. Там уже вовсю кипела работа. За большим столом сидела почти вся семья и лепила гёдза. Процесс напоминал конвейер на фабрике, только сдобренный смехом, спорами и периодическими шлепками мукой по носу.
Центром внимания, как всегда, была Хана. Та самая двенадцатилетняя девчонка, которая встретила еще совсем непонимающего и только очнувшегося здесь меня. Она была невероятно умной и наблюдательной, с глазами, которые, казалось, видели тебя насквозь. Усевшись рядом со мной, она подозрительно прищурилась, словно готовилась к допросу.
— Братец, — начала она, ловко защипывая края пельмешки, которая в ее руках превращалась в произведение искусства. — Ты стал очень странным. Прямо как будто тебя подменили.
— С чего ты взяла? — спросил я, пытаясь повторить ее движения. Гёдза в моих руках получался кривым и неуклюжим, больше похожим на недоеденный вареник, чем на изящный пельмень.
— Ну, — она перечисляла, загибая пальцы. — Во-первых, ты перестал играть в свою дурацкую игру на телефоне. Раньше тебя от нее было не оторвать, ты даже ел, уткнувшись в экран, как зомби. Во-вторых, ты начал помогать по дому. Без напоминаний! В-третьих, ты больше не ворчишь, когда тетушка Фуми просит что-то сделать. И еще… — она понизила голос до заговорщицкого шепота, — ты смотришь на нас по-другому.
Я замер. Детская интуиция была страшнее любого сканера КТ. Мозг лихорадочно искал правдоподобное объяснение.
